Десница и шуйца академии (глазами студентов)*

Академия, несомненно, была ярко выраженным типом схоластического учебного заведения, и если бы кто-либо взялся доказывать противоположное, то он просто показал бы себя завзятым обскурантом.

Только незначительное количество предметов, изучаемых в ней, относились к реальной жизни и были на потребу её. Сюда можно отнести педагогику и группу предметов, изучаемых по выбору: русский язык и литературу. Но эти предметы, образно выражаясь, были только просёлочными дорогами, а магистральная дорога была занята богословскими предметами. Взять хотя бы литературу: на неё отводилось так мало часов, что их можно было бы назвать только голодным пайком.[1]

Среди той суши, которая преподносилась студентам на богословских дисциплинах, единственным спасением для студентов было то, что лекции можно было не посещать. Свободное расписание по существу было спасительным средством избежать эту сушь: оно давало иммунитет против неё, этой суши, иначе пребывание в академии было бы невыносимым. Встречи с профессорами-лекторами происходили только на экзамене, в конце года в течение, примерно, месяца, и это было время, когда студенты зубрили богословскую премудрость до одурения с тем, чтобы забыть её в течение экзаменов.

Магистральная линия учебного процесса проходила не на экзаменах, а на выполнении письменных работ, которые студенты писали по всем предметам. Получалось так, что только раз студент встречался с каждым профессором на широкой научной основе по его предмету и показывал ему себя со всем своим «нутром»: что есть он и как может мыслить по его дисциплине. Три-четыре сочинения в году давали большую работу студентам, потому что студенты серьёзно относились к ним. Написать сочинение даже по такому предмету, как литургика, это значило перечитать много научной литературы, использовать даже литературу на каком-либо иностранном языке. Это можно было сделать только при условии свободного посещения лекций, точнее сказать – свободного непосещения лекций. Работа по писанию сочинений дисциплинировала студентов, приучала их к систематическому, упорному труду и. что особенно важно, воспитывала в них уверенность в себе и в своих силах. Трудно переоценить этот фактор, но, вспоминая пройденный путь педагога, внимание останавливаешь и на этом: откуда бралась такая уверенность в себе, в своих силах, когда начинал свою педагогическую деятельность. Степень кандидата богословия давалась за выполнение письменной работы, и это было показателем того, чему же научила академия своего питомца. Бесспорной заслугой академии являлось то, что она учила писать сочинения и давала достаточный опыт в этом деле, прививала вкус к этому делу. Заканчивая академию, студент уносил с собой привычку к упорному труду над собой, он представлял как бы форму, готовую принять то содержание, которое преподнесёт ему жизнь, и сама жизнь воспитает из него деятеля в той или иной сфере.[2] Так и получалось, что где только ни приходилось встречать этих кандидатов богословия: и учителями в гимназиях, реальных училищах, инспекторами народных училищ и пр., и везде они были как работники не на плохом счету. Взять тот же Свердловск, из Казанской академии вышли следующие деятели в нём: учителя Н. Г. Младов, Н. П. Скворцов[3], П. И. Фруэнтов[4], П. А. Липин, В. А. Игнатьев, А. В. Затопляев; работники в хоз[яйственных] органах: А. И. Серебренников, И. А. Далматов[5], П. Е. Самарцев.

[[6]]

Академии были очень противоречивыми учебными заведениями, в которых пороки одной руки компенсировались деятельностью другой руки и трудно было разобрать, которая же из них была десницей, а которая шуйцей. Студенты, например, свободу непосещения лекций по богословским предметам относили к деснице «Божьего провидения» о них.

ГАСО. Ф. р-2757. Оп. 1. Д. 402. Л. 77-83 об.

*В составе «Очерков по истории Казанской духовной академии» в «пермской коллекции» воспоминаний автора название очерка: «Шуйца и десница академии, или её противоречия».