Дорога в Сугояк

Я теперь не помню, какими глазами я обозревал всё, что попадалось нам по пути в Сугояк, но со временем эта дорога, которую мы называли сугоякской, запомнилась мне так рельефно, как бы была заснята на фотоплёнку шаг за шагом, а снимки были собраны в альбом в территориальной последовательности изображённых на них видов. Кто теперь из нас, когда-то побывавших в Сугояке, может исчислить, сколько раз он проезжал по этой дорожке летом, зимой, при ясном небе, в бурю. Отправлялись мы в путь, конечно, с наших дворов, но сугоякской дорогой в собственном её значении называли тот её отрезок, который начинался в Черепановой от незабвенных землянок Тита и Бориса. Стояли они на склоне горки, у самого берега реки Течи. Крыша крайней из них, которая была ближе к дороге и принадлежала Титу, была почти на уровне дороги, и стоило только кучеру немного не доглядеть за конём, он мог «прокатить» по Титовой избе. Сколько греха было из-за того, что хозяин землянки не хотел поставить какой-либо заслон от дороги. Бывало, что какой-либо горячий проезжий грозил Титу: «по избе твоей проеду», но Тит больше уповал на русский «авось». Землянки, однако, служили вехами дороги, показывали дальше путь на Сугояк. Зимой, правда, из Черепановой проезжали прямо через реку на Горушки, минуя землянок, а то угроза проезда при заснеженности дороги была очевидной.

Кому приходилось много ездить по грунтовым, а особенно просёлочным, дорогам, тот не мог не заметить, что у каждой из них была такая примета, по которой можно было ориентироваться в пути, которая помогала определять пройденный путь и по которой можно было подсчитать, сколько ещё осталось пути до заданной точки. Такими ориентирами были, например, чем-либо выделяющиеся из ряда других деревья, особенности рельефа местности – пригорки, ложки, развилки дороги и пр.

А) «Половинное».

На Сугоякской дороге такой приметой было болотце, именуемое «Половинным», которое сохранилось и до настоящего времени. Было ли оно на самом деле на половине дороги в Сугояк или нет, об этом нельзя сказать с полной точностью, потому что известно, что расстояние между посёлками в наше время определялось на глазок. Пожалуй, лучше сказать, что это название дано было болотцу по психологическим мотивам – для некоего успокоения, что, дескать, кажется, слава Богу, половину проехали. Такое настроение очень легко появляется, когда приходится ехать в непогоду, бока в коробке так набьёт, что захочется хоть чем-либо утешить себя.

С этим болотцем, помимо всего прочего, связывались эстетические переживания: около него росли цветочки ярко красного цвета, которые в простонародье назывались «татарским мылом». Примерно, в середине лета среди прочей зелени они производили впечатление капель крови, разлитой на зелёной скатёрке. Должен оговориться, что такое впечатление от них у меня было, очевидно, сугубо субъективным, а ещё более субъективной была моя ассоциация цвета их с кровью на картине И. Е. Репина «Убийство И. Грозным своего сына», находившейся в Третьяковской художественной галерее. «Половинное» сохранило свою власть над моей памятью, и всякий раз, вспоминая о Сугояке, я мысленно переносился в нему, а когда приходилось, хотя очень редко, бывать в тех краях, то какая-то неведомая сила побуждала меня побывать на нём и посмотреть на это болотце. Так было и в мой последний проезд через Сугояк в Течу. Мы – я и мои спутники – проехали к «Половинному», хотя дороги уже здесь не было. Болотце сохранилось, но около него не было берёзки, а по обочинам его не было «татарского мыла».

Оно как бы потускло в моей памяти. Было грустно так, как бывает, когда смотришь на клумбу с повядшими цветами.

За болотцем была чья-то загородка уже из Сугоякских владений. Мне несколько раз приходилось видеть загородки, подобные этой, и у меня всегда, как и на этот раз, появлялось желание забраться через изгородь, но удерживал страх, что хозяин схватит меня и накажет. Так с детства в моё сознание внедрялось уважение к чужой собственности. Проехав загородку, мы всегда устремляли свой взор к польски́м воротам, которые виднелись вдали. Кто много странствовал по зауральским просёлочным дорогам, с их двухколёсной колеёй и «конотопом» на низких местах, с их обветренной и пыльной колеёй на буграх, по дорогам тряским в том и другом случае, тот не мог с душевным волнением и нетерпением не ждать появление польски́х ворот в надежде, что за ними дорога по поскотине будет глаже. С таким же настроением и мы каждый раз подъезжали к сугоякским польски́м воротам с желанием поскорее увидеть Сугояк. Польски́е ворота! Сколько их приходилось проезжать по разным дорогам, и все они обычно походили одна на другую, отличаясь друг от друга только окружающей природой: то они были в лесу, то они стояли на площадке, украшенной цветами, а сугоякские ворота стояли у болотца, к которому вела накатанная дорожка, трава около них была примята, а ворота мне показались прозаическими.

Кому случалось часто и много странствовать по нашим зауральским просёлочным дорогам пешим или на лошадях, тому едва ли обходились эти путешествия без каких-либо дорожных приключений. В моей памяти сохраняются два приключения со мной на Сугоякской дороге в детские годы, причём, и в том и в другом случае я был с кем-либо другим из моих родственников. Вот первый из них. Нужно было привезти в Сугояк мешок с огурцами, закупленными в Шадринске. До Течи его привёз один знакомый с «оказией», т. е. попутно, а из Течи взялся везти в Сугояк наш родитель, взяв меня с собой в качестве некоего подручного. Мешок был поставлен сзади коробка на дрожки и привязан к коробку, но, как потом оказалось, слабо был завязан мешок. Мы ехали по подсохшей после дождя дороге со многими ухабами, и экипаж мотало почём зря. Подъезжая к «Половинному» решили проверить состояние мешка и ..., Боже мой, что тут мы увидели: на дрожках была только половина мешка – нижняя, а верхняя беспомощно болталась. Оглянувшись вдоль дороги, мы заметили наши огурчики по счастью, ещё не повреждёнными от падения. Было ясно, что задача собирать огурцы ложилась на меня. Захватив случайно оказавшуюся корзиночку, я с быстротой, которой, вероятно, мог бы позавидовать быстроногий Улисс, ринулся собирать огурцы на расстоянии, примерно, версты, на ходу нос обдувал от пыли и собрал все до единого. О происшествии доложили хозяевам их, а так как всё кончилось благополучно, то наше сообщение было принято только со смехом.

Второе происшествие было, когда мы возвращались из гостей в Течу со сватом Колей – в будущем – Николаем Владимировичем Бирюковым. Мы возвращались пешком и при том босяком с закинутыми через плечо, связанными верёвочкой сапогами. Мне было лет 9, а моему спутнику – 10. Признаться, трусили. Ещё в поскотине мы заметили, что за нами на почтительном расстоянии от нас следовала какая-то мужская фигура, шли и временами оглядывались. Около «Половинного» оглянулись и заметили, что тот, шедший за нами, перепрыгнул через изгородь и скрылся в загородке. «А, он хочет обогнать нас по лесу и ..., убить» - мелькнуло у нас в уме. И мы понеслись! Нет, Улисс не мог бы бежать с такой быстротой. Сапоги болтались у нас и били по груди и спине. Пот лился с нас ручьём, потому что был жаркий полдень. Временами мы на бегу оглядывались, но не видели нашего супостата. А в мозгу всё гнездилась мысль: он, наверное, где-нибудь лесом обходит нас, и мы усиливали «стрекача».

Добежали мы до черепановской поскотины, а у польски́х ворот тогда стоял соломенный сарай, в который сносили подсохший саман. Мы растянулись в тени с мыслью: ну, сейчас мы дома, и никто нас здесь не убьёт. Наслаждались в тени долго, а тем временем подошёл к польским воротам и наш «супостат». Им оказался степенный старичок, благообразный и добродушный. «Вы куда, ребята, девались. Я зашёл за загородку «оправиться», вышел на дорогу, а вас нет и нет». Мы, оказалось, оправдали пословицу «У страха глаза велики».

Во время одного пребывания на нашем ближнем поле, которое находилось среди черепановских полей, в 3 ½ верстах от Течи, мы случайно узнали ещё об одной дороге в Сугояк. Эта дорога проходила по северной границе нашего поля и мы думали, что она ведёт только на поля, но однажды заметили, что по ней проходили возы с хлебом на Еремеевскую мельницу. Вожатые, которыми были сутоякские мужички сообщили нам, что эта дорога ведёт в Сугояк. Мы тут же запрягли нашего Бурка-киргиза и «махнули» в Сугояк. Это была единственная поездка по этой дороге в Сугояк, и мы назвали её опытно-познавательной. На ней не было ничего примечательного.

б) Поскотина.

Сугоякская поскотина была безлесной, степной, какие обычно бывают у посёлков, расположенных у озёр. Небольшой лес, громко именуемый рощей, был близ дороги, по которой мы ехали в Сугояк с ближнего поля. Здесь были берёзы солидного возраста, не густо расположенные одна от другой. Роща была гордостью наших сугоякцев. Помнится, они возили нас в неё с организацией, так называемого, поля, т. е. с чаем и прочим угощением. Поскотина была обширной: от польски́х ворот посёлок был почти на линии горизонта. Такое степное пространство мне приходилось видеть только когда мы однажды проезжали мимо озера Маян в сторону Каменского завода, но там трава была покосной, а здесь подтравлена скотом. По сравнению с теченской поскотиной, изобилующей лесом – лиственным и хвойным, болотцами различной величины, сугоякская поскотина казалась мне голой, лишённой красоты, вроде как бы не настоящей поскотиной. Впрочем, мне однажды удалось видеть её и в своеобразной её красоте. Был солнечный день, на траве ещё лежала роса, пахло ароматом кашки, со стороны села разносился звон церковного колокола, по дороге в село или то там, то здесь разодетые в цветные платья женщины и мужчины – всё это сливалось в одну гармонию, вызывая то настроение, которое отразил M. Ю. Лермонтов в своём стихотворении «Когда волнуется желтеющая нива», заканчивающееся словами: «[И] счастье я могу постигнуть на земле и в небесах я вижу Бога». Но по этой же поскотине мне приходилось проезжать в суровую зимнюю пору, когда «снега белые, пушистые» покрывали степь, ветер наметал сугробы, а в бурю по поскотине гуляла непогода, которую ярко изобразил А. С. Пушкин в своём стихотворении «Бесы». Мне передавали, что в такие бураны на колокольне церкви открывали звон для ориентирования в пути заплутавшихся в поскотине.

ГАСО. Ф. р-2757. Оп. 1. Д. 392. Л. 180-186.

Находится только в «свердловской коллекции» воспоминаний автора. В «пермской коллекции» отсутствует.