Memento mori! (мрачные страницы бытия академии)*

Осталось непонятным, как могло быть, что в университетском городе были знаменитые профессора, вроде С. С. Зимницкого, и где, по общему признанию, ведал большой опытный врач, три года с подряд умирали студенты академии от брюшняка? Для автора сего это было тем более непонятно, потому что в Пермской дух[овной] семинарии, где он учился, вообще не было смертных случаев с учениками, а вот в академии это было. В 1909 г. в самом начале учебного года умер от брюшного тифа студент второго курса Алмазов, закадычный друг Александра Константиновича Рыбакова. Видеть весёлого жизнерадостного юношу здоровым и цветущим? А потом его же через каких-нибудь три недели в гробу – это потрясающее событие, которое естественно взбудоражило всех студентов. У могилы прощальное слово произнёс А. К. Рыбаков, закончив словами: «Sit tibe terra levis!» [1]

ГАСО. Ф. р-2757. Оп. 1. Д. 402. Л. 104-105.

*В составе «Очерков по истории Казанской духовной академии» в «пермской коллекции» воспоминаний автора отсутствует.

Смерть студента 1-го курса*

Моя память не сохранила имён двух действующих лиц этой трагической истории, но зато она сохранила самую историю. В 1911 г. поступил в академию юноша из одной семинарии центральной части России – не то Пензенской, не то Рязанской. Образ этого юноши и сейчас стоит перед моими глазами. Он был высокого роста, здоровый, цветущий, с прической «под ёжик». Ничто не могло по его внешнему виду предвещать то, что с ним случилось через два-три месяца после его поступления в академию. За это время у него завязалась хорошая дружба со студентами из Архангельской семинарии. И вот случилось несчастье: он заболел брюшняком. Болезнь развивалась с шансами и pro, и contra. В этот момент нашлись «люди» из монашествующих, которые посчитали, что для них наступил благоприятный момент уловить сего юношу в монашество. Ему посоветовали: «дать обет на пострижение», если только он хочет остаться в живых. В результате этого юноша начал в бреду соскакивать с постели, рвать на себе рубашку и кричать: «Не хочу, не хочу!» В таком виде и застал его однажды его друг. Юноша умер, и отпевали его в академической церкви. Из родных присутствовал один убитый горем отец. У всех студентов было подавленное настроение. Перед прощанием выступил друг умершего. Он произнёс надгробную речь и в тоне сильного возмущения сказал: «Последние дни жизни его были омрачены происками людей, которые хотели воспользоваться его болезнью, чтобы склонить его к монашеству». Слова эти прямым движением оратора были направлены в сторону тех, кто это делал, а прозрачный намёк был направлен в адрес архимандрита Гурия, инспектора академии. Это был суд.… Все замерли и были в восторге от смелого юноши. Все думали, что же будет со смелым юношей, какая месть? «Они» предпочли «проглотить пилюлю», боясь ещё большего разоблачения. А по существу это был преступный случай в истории академии.

ГАПК. Ф. р-973. Оп. 1. Д. 721. Л. 69 об.-70.

*В составе очерков «Казанская духовная академия» в «свердловской коллекции» воспоминаний автора данный эпизод коротко представлен в составе очерка «Memento mori (мрачные страницы бытия академии)».

***

Следующей зимой уже ближе к весне умер тоже от брюшняка студент-священник Алмазов, оставив вдову с четырьмя маленькими детьми. Какая жестокость судьбы! Передавали, что самый близкий друг покойного, который и принял на себя все заботы о похоронах, по окончании академии женился на вдове, чтобы поддержать семью. Как нужно смотреть на этот поступок этого студента? Я не знаю. Позднее мне пришлось встретиться с аналогичным же поступком одного из учителей Минского дух[овного] училища, но в ещё более драматической форме: он женился на вдове, которая по возрасту подходила ему в матери и тоже для поддержания семьи. Я задавал себе вопрос – правильно ли поступил этот человек, и … не смог дать себе ответа.

ГАСО. Ф. р-2757. Оп. 1. Д. 402. Л. 106-107.

*В составе «Очерков по истории Казанской духовной академии» в «пермской коллекции» воспоминаний автора отсутствует.

Смерть студента – священника Толпина*

Почему-то в академии было несколько случаев смерти студентов. За четыре года нашего обучения в академии было четыре случая смерти, причём три случая смерти были от брюшняка. Самой трагической была смерть о[тца] Толпина. Было ему за 50 лет. Жили они с матушкой одинокие – без детей. Матушка (было бы безбожно упрекать её в этом) как могла, старалась казаться моложе: ведь муж её студент. О[тец] Толпин имел вид здорового и трудоспособного человека. Мечта была одна – кончить академию, устроиться куда-либо законоучителем.… Завершались экзамены на III-м курсе. Самым страшным для всех на этом курсе был экзамен по метафизике В. И. Несмелову. Всем этот экзамен представлялся в виде «днепровских порогов». И это было понятно: приходилось устаивать по этому предмету такую глубину премудрости, что голова трещала. А каково это было воспринять человеку в 50 лет! Но вот: Рубикон перейден и о[тец] Толпин объявил своей матушке: «Ну, теперь дело в шляпе. Можно думать, что академию я кончу». Сели, пообедали жирной пищей, о[тец] Толпин выпил бутылочку холодного пива. Вечером он был уже в больнице. Диагноз: заворот кишок. Вызвали Геркена.[2] Он отказался оперировать. Ночью Толпина не стало… Похороны. Несчастная матушка… Мысль гвоздит и гвоздит: за что?

А теперь другая мысль: случись бы с Пушкиным ранение теперь, а также и с Толпиным – вероятно, спасли бы!

ГАПК. Ф. р-973. Оп. 1. Д. 710. Л. 6-7.

*Находится в составе воспоминаний и биографических очерков в «пермской коллекции» воспоминаний автора, в «свердловской коллекции» является частью очерка «Memento mori (мрачные страницы бытия академии)».