Новое прогрессивное всегда побеждает

(Страницы из жизни теченских аборигенов)

[1963 г.]

Сколько теченцы ни старались блюсти дедовские заветы, дедовскую старину, окружив себя густым частоколом привычек и предрассудков, новое с неумолимой силой врывалось в их жизнь, мутило их умы и расшатывало прежние закоренелые устои их мировоззрения и быта. Так ранней весной лучи солнца разъедают кучи снега, он начинает плавиться, ноздриться, и образуются лужи вешней воды. Новое, родившись где-то там, в верхах государства, спускалось вниз целой армией людей, задачей которых являлось как раз разрушить эту дедовскую старину и на место её поставить новое, передовое, прогрессивное. Так именно случилось, когда введены были у нас земские учреждения, и в деревнях появились «учительши», «дохтура», «фершала», «воспенницы» и пр. Центральной фигурой при этом явился земский начальник. Земский начальник, становой пристав, сельский писарь – стали привилегированной частью сельского общества, а к ним примыкали и представители духовного сословия. Как на дрожжах поднималось сельское купечество. С образованием сельской интеллигенции, в сёла стали заглядывать различные носители и распространители культуры: фотографы и даже отдельные представители из артистического мира. Росли движение и связи, особенно необходимые для обслуживания развивающейся на селе торговли. Все эти перемены в деревенской жизни не только, как в калейдоскопе, проходили перед глазами деревенских аборигенов, но так или иначе вовлекали их в новый уклад, новый строй жизни. Не всегда гладко, а иногда прямо коряво, новое воспринималось ими, а подчас даже и шокировало их. В памяти теченцев, например, сохранилось пребывание в их селе земского начальника Габриельса. Было это как раз на рубеже столетий девятнадцатого и двадцатого. Габриельс, как видно, был из военных, в прошлом видных, а в момент пребывания в Тече – уже захудалых. Возможно, что он был отпрыском тех французов, которые после 1812 г. осели в России в роли разного рода гувернёров, а потом прибились на более высшие должности. Три дочери его воспитывались в Москве – в институте благородных девиц, а мальчик – в кадетском корпусе. Габриельс был вдовец, а при детях была бонна. Летом дети проводили в Тече, и вот в селе стали замечаться некоторые странные выходки неизвестных людей: вдруг среди белого дня кто-то закроет в каком-либо доме ставни, когда в нём все бодрствуют и чем-либо заняты, или, наоборот, кто-то откроет ставни, когда люди спят и нарочно на ночь закрыли ставни. Тайна скоро обнаружилась, и по селу пошла молва: «Ну, и «охаверники», эти барские ребята». Особенно отличался кадет. По закону механики: действие равно противодействию. На этом основании теченские мальчишки «охаверники» тоже «сохаверничали»: научили младшую дочь Габриельса Клеопатру – сокращённо Кизу – материться. Что только из-за этого было с бонной! Она и рвала и метала, но дело было уже сделано. Такой была для теченцев первая школа усвоения социальных отношений.

Много шуму наделало появление в Тече амазонки – жены пристава Атманского. Событие это, как и должно быть, взбудоражило больше всего женскую половину теченского населения. Среди нашего населения с дедовских времён считалось, что ездить верхом на лошади да ещё по-мужичьи – не женское дело, что это противоречит самой структуре женского организма. Поэтому, если при бороновании борноволоком был мальчик, то его садили «на вершину», если же, что, правда, бывало редко, роль его выполняла девчонка или женщина, то она не садилась «на вершину», а в пешем виде «пехтурой» вела под уздцы первую лошадь. Этот завет старины осмеливалась нарушать только Настенька-черепановская, у которой вообще были замашки в поведении мужские, за что её и относили к категории «полубаб» (деревенское определение гермафродита), но и то, когда видели её «на вершине», то зубоскалили и кричали: «Эй, ты, Настя, Настя, смотри …» и дальше следовало предостережение, которое по нужде можно выслушать, но нельзя передать словами.

У Атманского была специально обученная для поездки верхом амазонки лошадь и особой формы седло для женской посадки на нём не «по мужичьи». Это обстоятельство, как видно, успокаивало теченцев насчёт опасения за организм амазонки, но опять возникал вопрос: «как это она не падает». На деревне бывало, что и мальчишки, и мужики ездили так верхом «наодносторонку», но ездили не так быстро, а амазонку они видели иногда мчащейся быстрым галопом. Вот как задачи выдвигала жизнь для умственной деятельности теченцев.

Обычно бывало так, что Атманский для себя брал лошадь у знаменитого в Тече земского ямщика Ивана Петровича Кокшарова из его резвачей, и под вечер в направлении к Бродокалмаку, в сторону бора, направлялась парочка верховых – мужчина и женщина. Подобную картину мы потом наблюдали в качестве иллюстрации к роману М. Ю. Лермонтова «Герой нашего времени».

Что только было в этом случае в Тече, особенно среди женской половины нашего общества! Начиналось с детей, которые обычно играли на еланке около дома. Какая-нибудь Дунька или Манька, лишь только завидит верховых, стремглав мчится в избу к матери, которая, возможно. заводит квашню: «Мамка, мамка, гликось: приставша-то «на вершине» едет». Мамка бросает квашню и за ворота мчится стрелой.

Бывало и так: в этот именно момент двигалось к реке шествие женщин и детей с зыбками, горшками, ложками, поварёжками, которые они «чередили» по реке, и вот раздавался истошный крик: «бабы, приставша едет «на вершине»! Ну, тут уже начиналось столпотворение вавилонское! Все бросали и бежали к дороге. «Девша, девша, гликось: ноги то у ней припутаны, от чё она и не падает!» И пошли разговоры об амазонке с разными прикрасами, на что так таровата была девственная ещё тогда фантазия теченцев, не ограниченная никакими коррективами размышления и рассудка.

Случай с амазонкой это был один их эпизодов, которые взбудоражили теченцев и заставили их мысли работать по-новому, в сторону от дедовских устоев. А что было с ними, когда они видели ручного журавля Габриельса, который расхаживал по Тече и заходил в лавку Новикова, где его угощали «прениками». Бывало так: едут с поля жнецы и видят «его» гордо расшагивающим по селу. Остановятся…. «Что за притча! Как это так: в поле у болот иногда их пытается ловить, и ничего не выходит. А тут: накось тебе! Сам идёт в руки!»

А что было в Тече, когда летом проходи через неё караван верблюдов. Что было у мостика, через который они проходили ползком. Крик, суматоха! Началось с того, что девки, которые у мостика полоскали бельё и купались, издали увидевши таких страшных зверей, которых никогда не видали, побросали всё: и бельё и свои рубахи и спрятались в огороде. Мальчишки смелее: скорее ознакомились с верблюдами и начали даже дразнить их, а те плевались. Толпа теченцев, как окружила караван у мостика, так шла за ним по всему селу и проводила и за село. Это был для теченцев урок по природоведению.

А сколько разговоров было, когда в Течу случайно зашёл фокусник из цирка. В саду у псаломщика Покровского, глухо защищённом базарными лавками, он за пятаки и гривенники дал один концерт – сеанс. Были немногие, зато разговоров было много: и о том, как он по канату ходил со столом в зубах, особенно же о том, как он набивал себе в рот куделю-паклю, зажёг её, помешивал палочкой, а потом вытягивал изо рта разноцветные ленточки.

Нет! Жизнь в Тече становилась всё мудрёнее и мудрёнее. Она взбудоражила мозги теченцев и колебала их дедовское мировоззрение: «бытие определяло из сознание». Главные движущие силы прогресса, каковыми были деятели просвещения и медицины, вкупе со случайными факторами его, о чём шла речь выше, готовили теченцев к восприятию тех идей, которые принёс 1917 г.

ГАПК. Ф. р-973. Оп. 1. Д. 711. Л. 647-652 об.

Находится только в «пермской коллекции» воспоминаний автора. В «свердловской коллекции» отсутствует.