Пение*

Среди всех учебных предметов семинарии не было какого-либо другого, который бы был в таком неопределенном положении, как пение. С одной стороны это был учебный предмет, таким он значился и в расписании, и были преподаватели этого предмета, но никто не знал, какова программа это[го] предмета. И была ли, наконец, эта программа? Это особенно будет ясно, если сопоставить этот предмет – пение с предметом – пение в духовном училище. Если кого-либо спросить, чему его учили и в той или иной степени научили на уроках пения в духовном училище, то он скажет: «меня научили петь по «гласам», - петь по Октоиху богородичны, петь каноны, тропари и т. д. Одним словом, всему тому, что «на потребу» псаломщику. Ну, а как на этот же вопрос будет отвечать семинарист?

Возьмём на память первый класс семинарии и посмотрим, как там обстояло дело с пением. Уроки пения у нас вёл регент архиерейского хора П. К. Потеряйко.[1] Он был прекрасный регент. Он ввёл в исполнение piano, мягкость, изящество, выразительность. Ему принадлежала композиция пасхального тропаря «Христос воскресе», которая всегда в семинарии использовалась при «Встрече Христа». А чему он нас учил? Он заучивал с нами украинские песни, из которых автору сего запомнилась только: «Ой из-за горы та буйный ветер». Разучивать украинские песни – хорошо, но неужели только в этом должны состоять уроки пения в семинарии?

Помнится, это было, когда мы учились в III-ем или IV-ом классе. Учителем пения был Николай Васильевич Пиликин. Он кончил Консерваторию. Меценатом его был один из купцов Грибушиных.[2] В семинарии в этом году был организован вечер, на котором он дирижировал однородным хором семинаристов, и они блестяще исполнили: «Ноченьку» из «Демона» под аккомпанемент пианино, «Жук и роза», «Парус» - последняя его композиция. И вот его урок.

Он вызывал кого-либо к пианино и просил взять любой аккорд, а сам не смотрел на пианино, а потом определял: какой аккорд, из какой гаммы; одним словом, демонстрировал свои знания… Ему аплодировали, а он… «Мне в Москве аплодировали, а от вас (дальше такой смысл) от болванов и слышать не хочу». Его же перлы речи: «Мы прогрессируем вперёд, а вы регрессируете назад». Иногда на доске записывал: задача – сольфеджи и вызывал петь. Чирков, наш известный баритон, пел «с места». Вот это, вероятно, было то, что именно и нужно было делать на уроках, т. е. гаммы, сольфеджи…

Когда М. В. Попов был регентом архиерейского хора, он, очевидно, был и учителем пения в семинарии, как и Потеряйко. Он проводил в церкви общее пение. Помнится, однажды разучивали «Многая лета» - «Сотвори ему многая лета» и т. д. Входило ли такое пение в программу предмета или нет – неизвестно. Но это всё-таки походило на урок пения в семинарии.

Была ли всё-таки какая-либо программа занятий по пению, или это был «беспредметный» предмет – «Contradictio in adjecto»[3] - осталось не известно. Если же рассуждать чисто теоретически, то чему следовало после духовного училища учить на уроках пения? Ответ напрашивается: теории пения: строению гамм, сольфеджам и т. д. Но тут возникает другой вопрос: как заинтересовать массы в этом деле, тех из них, которые не поют? А такие ведь оказывались ещё и в духовном училище и составляли «чистое мучение» для преподавателя пения. Они ссылались на то, что у них нет слуха, иногда ложно прикрываясь этим тезисом. Может быть, следовало бы заинтересовать учеников семинарии постановкой голоса, к чему некоторые стремились?

При таком же положении с пением, какое было de facto[4], проблема его не только не была разрешена, но даже не было намечено и правильного подхода к её разрешению. Похоже на то, что пение в семинарии существовало как элемент в зарплате регента архиерейского хора.[5] Среди семинаристов находились отдельные любители пения, которые изучали теорию пения, но они шли своим путём, минуя семинарские уроки пения.

ГАПК. Ф. р-973. Оп. 1. Д. 725. Л. 184-186 об.

*В «свердловской коллекции» воспоминаний автора отсутствует.