Последние теченские клирики и конец «поповки»

[1961 г.]

… После отделения деревни Кирдов от Теченского прихода, в Тече остался один священник. Некоторое время после смерти о[тца] Анатолия Бирюкова священником был сын его – Вениамин. Затем был сын протоиерея Николай. Таким образом, на местах двух отцов Бирюковых в Тече священствовали их сыновья, но это было уже накануне развязки.

Последним священником в Тече был о[тец] Алексей Отев. Откуда он явился в Течу – не известно. От всех предыдущих священников он отличался тем, что занимался лечением прихожан. Это было уже при советской власти. У него было два сына и дочь. Жизнь его сложилась плачевно. Началось с того, что его матушка в состоянии некоего психоза пожгла много ценных вещей и одежды. Затем она уехала к родственникам в Нижний Тагил и там повесилась. Сам о[тец] Алексей, пережив драму в семье, умер в Нижне-Петропавловской больнице. Старший сын его покончил жизнь самоубийством, а судьба младшего сына и девочки осталась не известной. Так закончила своё существование теченская «поповка».

Теперь, когда прошло уже много лет, прошлое предстаёт в другой несколько окраске, чем воспринималось тогда. Многое, что раньше казалось малозначащим, не заслуживающим внимания, теперь именно предстало как непозволительная оплошность, грубая ошибка, которая повлекла за собой тяжёлые последствия. Первородным грехом «поповки» явилось отсутствие скромности, а вследствие этого неправильное отношение к окружающей среде. Невнимание, а иногда и грубое игнорирование достоинства окружающих людей повело к потере уважения к представителям духовенства. Яркий этому пример: на глазах у всех произошла, можно сказать, настоящая драка между лицом священного сана и обыкновенным крестьянином, причём первый был пьяным и спровоцировал инцидент, а потом сам же апеллировал к своему сану в словах: «а, ты нападаешь на священный сан – я тебя в каталажку посажу». Теперь это кажется несбыточным, а, ведь, это было. Многое было позволено на глазах у «малых сих», чего нельзя было позволить. А «они» наблюдали и «мотали на ус». Потеря же достоинства вытекала из того, что ослаблено было внимание к внутренней, интимной стороной жизни духовенства: считалось, что обрядность, внешнее благочестие – это всё, что нужно для духовного лица. Только эта сторона жизни и быта видна была и высшим органам церковной власти. Крайняя условность обеспечения в виде натуральной оплаты, так называемых сборов, ставила духовенство в двусмысленное положение по отношению к «пастве», с одной стороны, и будило стяжательский инстинкт с другой стороны. Среди духовенства в большом ходу были распространены характеристики приходов и деление их на богатые и бедные приходы. Мотивами «богатства» или «бедности» приходов иногда открыто обосновывались просьбы о переводе на другое место. Увлечение материальной стороной своего быта было вторым первородным грехом духовенства. Здесь речь идёт не [о] пренебрежении к материальной стороне была, а об излишествах, притом часто бьющим в глаза на столько, что за ними из духовного облика «пастыря» ничего не оставалось. Скромнее, сдержаннее следовало бы вести себя на глазах у всех и детям духовенства. К сожалению, это не всегда соблюдалось, а «те» наблюдали и наблюдали. Правда, в заслугу последним надо поставить то, что они кое-что делали по поднятию культуры на селе: устраивали спектакли, концерты.

Духовенство тоже нельзя рассматривать как некую однородную порочную массу. Среди него были лица, пользовавшиеся уважением своей «паствы», но тем печальнее было то, что были отступления от нормы, в пределе которой должен был бы сохраняться престиж сословия.[1]

ГАПК. Ф. р-973. Оп. 1. Д. 711. Л. 571-576.

Находится только в «пермской коллекции» воспоминаний автора. В «свердловской коллекции» отсутствует.