Постниковы

[1961 г.]

Из семейства Постниковых постоянными теченскими жильцами были: отец – Павел Михайлович, дочь – Татьяна Павловна и сын – Андрей Павлович. Нужно оговориться: это была семья Павла Михайловича от первой жены. Были у него ещё две дочери от второй жены, но нас интересует первый состав семейства, потому что он именно характерен для Постниковых, как выходцев из «Расеи». Сын Павла Михайловича Николай тоже был в составе переселившейся семьи, но он в Тече почти не жил, а потому речь о нём будет только вскользь.

В отличие от других выходцев из «Расеи», осевших в Тече, Павел Михайлович остался чистым ремесленником – портным. Клюхины были землеробами, Пеутины, будучи негоциантами, т. е. различного рода предпринимателями – дельцами, частично занимались и земледелием, а Павел Михайлович с земледелием себя не связывал, а занимался только шитьём. На селе в первые годы его переселения сюда других портных его квалификации не было, а работы было столько, что успевай только поворачиваться. Он был портным высокой марки и с широким ассортиментом выпускаемой им швейной продукции. Он шил шубы, пальто, визитки, брюки из любого материала: из сукна, драпа, шевиота, корта, малюскина и подобных материалов. Ему поступали заказы из разных соседних с Течей сёл и деревень. Ему доверялись работы из дорогих материалов самыми взыскательными заказчиками из сельской интеллигенции: земским начальником, становым приставом, врачом Алексеем Семёновичем Меньшиковым и др. Сам Антон Лазаревич Новиков давал ему заказы на шитьё для себя и для семьи. Только вот рясы для духовенства шить не брался: это была специальность верх-теченских монашек. Подрясник раз сшил отцу диакону, и получилось не плохо.

Это была пора, когда Антон Лазаревич разворачивал торговлю мануфактурой. Чего-чего только он, бывало, не навезёт в Течу с Нижегородской ярмарки: глаза разбегаются, а шить несли Павлу Михайловичу. Однажды он привёз серый корт – самый подходящий на шубы «духовникам», так его моментально расхватали. Павел Михайлович нашил из него шубы и протоиерейским, и диаконским ребятам из Камышловского духовного училища. Ну, прямо, что твоя форма. Даже людям бросились в глаза эти шубы. Кондуктор поезда, который делал только рейс между Каменским заводом и Богдановичем, добродушный старичок[1], любитель пошутить, однажды заметил, что в вагоне у него много мальчишек в серых шубах, спросил: «откуда вы, ребята?» - «Мы теченские» - хором ответили ему ребята. С той поры он, когда увидит ребят в серых шубах в вагоне, объявлял: «это едут теченские «духовники». Однажды, только захотел уточнить: из одной семьи эти ребята или нет, и когда ему казали, что из двух семей, он добродушно рассмеялся и сказал: «так, так! А я, было, испугался, подумал: а что если вы из одной семьи, так родителям на вас чистое разорение».

Как в городе, так и в деревне, больше всего заказывались или к какому-либо празднику, например, к Рождеству и к Пасхе, или к какому-либо важному событию в жизни, например – к свадьбе. В такие сезоны П. М. утопал в заказах, благо, когда дети – дочь и сын – подросли доверял им какую-либо не столь ответственную работу – подтачать подклад или что-либо, но ответственную только сам.

Как обстояло у Павла Михайловича дело с модами? За модами он не гнался, да, по правде сказать, в те времена особо остро этот вопрос и не ставился: сшил кто-нибудь себе пальто, так считай – до гробовой доски. Правда, теченские семинаристы иногда предъявляли ему претензии, например, чтобы брюки были поуже и со штрипками. Ну, что же? Премудрость небольшая: делал, тем более, что давали ему и образец, по которому нужно было шить. Другое дело – аккуратность шитья. Тут и нынешним мастерам не плохо было поучиться у него. Провести строчку, «подрубить», прометать петли – этому нужно учиться у П. М. Попробуйте кому-либо предложить что-либо распороть из его шитья, скажем, для перелицовки. Первый вопрос последует: кто шил? Если ответите: Павел Михайлович, то ответом будет: «ты уже сам пори!» Марка Павла Михайловича была всем известна. Примеривать, правда, вызывал до двух или трёх раз, зато к фигуре подгонял тютелька в тютельку, а не напихивал везде, а особенно на плечи, вату, как это делают сейчас.

Когда мы приходили на примерку к Павлу Михайловичу, то, прежде всего, обращали внимание на орудия его производства и в первую очередь на его громадные ножницы. Они, очевидно, и были главными выразителями, так сказать, символами, эмблемой его производства. Глядя на них, сразу поймёшь пословицу: «семь раз примерь, а один раз отрежь»: не сразу решишься взять их в руки и резать. Любопытен был для нас и утюг: с углями внутри, больше обычных литых, которых мы привыкли видеть дома.

На столе у П. М. лежала доска вроде чертёжной, на которой он кроил. Всё внушало уважение к производству П. М. Любопытно было и наблюдать за ним. Обличьем он походил на Новикова: крепкого сложения, открытое лицо, борода – все признаки коренного русака-владимирца или нижегородца. Сходство ещё более становится заметным, когда он поднимет на лоб свои очки, подвязанные шнурками к ушам: точь-в-точь как Антон Лазаревич оторвётся от подсчитывания денег и тоже вздёрнет очки на лоб.[2]

Дочь и сын П. М. сначала пустил по скорняжному делу: по шитью полушубков, шуб, тулупов. Работа эта была грязная и шили они эти одежды на дому у заказчика. Такой порядок был заведён потому, что заказчики боялись, как бы у них не растащили материал по мелочам: на шапки, рукавицы или на разные заплаты. Работы относились к зимнему сезону. Оплачивались они частично натурой, частично деньгами. Павел Михайлович осуществлял, так сказать, только техническое руководство этими работами.

Первоначально П. М. жил на квартире в очень стеснённых условиях: в избе без горницы, но потом выстроил себе дом в Макаровке (улица) с горницей, так что работать стало просторнее.[3]

Он женился вторично, и от второй жены, которая была по происхождению теченской коренной жительницей, родились две девочки-близнецы, которые уже не пошли по швейной части, а пошли по общекрестьянской жизни, вышли потом замуж на землеробов. Дочь его – Татьяна Павловна – вышла замуж, сын – Андрей – ушёл в солдаты. После возвращения сына из солдат П. М. через непродолжительное время умер.[4]

Сын его Андрей Павлович так рассказывал о последних днях Павла Михайловича: стал он жаловаться на недомогание, немного «поскудался» и умер.[5] В лице его Теча потеряла квалифицированного портного, который в течение почти тридцати лет обслуживал своим мастерском теченцев и их соседей. По наследству от него осталась швейная машина, которая числилась в имуществе сына, но была в общем пользовании брата и сестры, продолжавших заниматься скорняжным шитьём. Однако ни дочери, ни сыну не удалось достигнуть такого уровня мастерства, на каком находился их батюшка – Павел Михайлович.

Андрей Павлович и Агафья Николаевна.

Когда Андрей Павлович пришёл из «солдат» домой, то женился на одной теченской девице, которая пользовалась плохой репутацией и называли её не иначе, как только Агашкой. В своё время в Тече это обстоятельство вызвало у населения такую реакцию, какую, как позднее нам пришлось читать, вызвала опера Верди «Травиата» в первый момент появления на сцене в аристократических кругах общества. Событие это, т. е. женитьба Андрея Павловича на Агафье, позднее её стали звать Агафьей Николаевной, на самом деле было идентичным содержанию «Травиаты» по крайней мере в начальный период его развития, хотя финал в жизни теченских Виолетты и Альфреда был совершенно другой. Агафья-Виолетта (да простят меня писатель Дюма и композитор Верди за очень смелую аналогию) желторотой ещё, если можно так выразиться, девушкой вкусила городской жизни в Челябинске и явилась в Течу уже распустившейся физически, а можно думать и морально в кавычках. Во-первых, она стала выделятся среди других деревенских девиц большей смелостью и независимостью поведения. Она именно начала первая купаться у моста в присутствии парней. Уже на основании одного этого в деревне заподозрили в ней «травиату». В это же время в Тече появились люди не известной до сих пор жителям её профессии, которых стали называть «турфяники». Это были рабочие, приехавшие в Течу на торфоразработки. Событие это, т. е. приезд «турфяников» вызвало у теченцев настоящую сенсацию, во-первых, тем, что для них, теченцев, было настоящим откровением, что болота, которых около Течи было много и которые в глазах их были гиблыми землями, могут иметь промышленное значение, а, во-вторых, и самое появление новых людей да ещё типа рабочих было большой новостью. Купание у мостика с появлением новых людей, в большинстве молодёжи, ещё более оживилось. Вновь прибывшая молодёжь не склонна была стеснять себя разными условностями деревенского быта, особенно по женской части. Деревенские парни насторожились, стали на страже защиты своих девушек от посягательств приезжих дон-жуанов, т. е. прямо сказать, начались драки. В такой обстановке теченская Виолетта вела себя вызывающе, презрев всякие деревенские обычаи. В таком виде и встретил её после солдатчины теченский Андрей. Правда, они, вероятно, в детстве и несколько позднее виделись, даже, может быть, дружили, потому что жили в соседях, но в этот момент встреча была необычной, поскольку репутация Агафьи была подорвана. Андрей пришёл из солдат красавец красавцем и любая теченская девушка не отказалась бы выйти за него замуж, конечно, «если тятинькя согласится», но он оказался Альфредом и взор свой остановил на Виолетте. Так, в Тече нашло полное жизненное подтверждение идея «Дамы с камелиями» Дюма. Неизвестно только, сказала ли теченская Виолетта теченскому Альфреду: «Забыть мне нужно прошлое», как эти слова с исключительной выразительностью исполняет в опере Верди «Травиата» Шумская[6], обращаясь к Козловскому.

На этом аналогия с рассказом Дюма и оперой Верди заканчивается… и к лучшему: мрачное всё позади – будущее, по крайней мере, на время светло и спокойно. Агафья, теперь её звали Агафьей Николаевной, казалась такой рачительной и заботливой хозяйкой, что дай Бог другому иметь такую жену. На Макаровке появился новый кирпичный, крытый железом, дом с полным комплектом хозяйственных служб. В хозяйстве была корова, овцы, курицы, прекрасный огород и прямо уже редкая роскошь – выездной рысак. Спросите кого-либо из соседей, как это всё создалось, и вам ответят: «это дело рук Агафьи Николаевны». В дому она завела тот распорядок, какой она видела у «господ» в Челябинске: чистота, всё прибрано, на окнах цветы, на полу половики и коврики. На праздниках или на спектаклях они всегда вместе. Сама она, аккуратно одетая, никогда не позволит ему показаться небрежно одетым. Но … детей нет.

Две логики: логика Парижа и логика Течи. Парижская Виолетта не могла иначе поступить, как только умереть: этого требовала и художественная и жизненная правда. Теченская же Виолетта своей жизнью доказывала, что «травиату» можно преодолеть и встать на другой путь.

Зимой 1925 г. Андрей Павлович и Агафья Николаевна приехали в Свердловск с большим горем, которого они, может быть, ещё полностью не осознали: у ней были явные признаки cancer ventriculi.[7] Сама она о своём самочувствии выражалась так: «вот чувствую, что у меня в желудке как будто что-то переворачивается. Поем пельмешков … станет неловко». Просмотрел её специалист по женским болезням и сказал только, что операцию делать нельзя, намекнул – поздно. Андрей Павлович расстроился и только и говорил: «В Москву повезу – откажут – повезу за границу». Не кажется ли вам, что мы опять повернули на оперу Верди? Не напоминает ли это тот момент в опере, когда Альфред едет в Париж, чтобы спасти Виолетту от материального краха? Нет, Агафьи-Виолетты уже давно нет в живых; здесь идёт речь уже о спасении жены А. П. Постникова – А. Н. Постниковой.

Летом 1926 г. мы посетили Течу и навестили Агафью Николаевну накануне её смерти. У них жила прислуга, и А. Н. распоряжалась ещё по хозяйству. Она волновалась, что долго не закипает самовар. «Не могу терпеть - говорила она, - когда долго возятся с самоваром». В ней всё ещё бурлил дух хлопотуньи хозяйки…. На утро мы узнали, что она умерла.

На третий день после смерти А. Н. с теченской колокольни разносился погребальный звон, давно уже в Тече не производившийся и, очевидно последний за время существования теченской церкви. Это по завещанию Агафьи Николаевны её хоронили с выносом и пропели ей «вечную память».

Однажды Он увидал разъярённую толпу людей, готовых побить блудницу камнями. Он подошёл к толпе и спросил: «Кто первый бросит в неё камень?» Толпа разошлась. В чём смысл этого евангельского рассказа? Не в том ли, что Он верил в спасительные силы «падших» и завещал эту веру и другим людям? Был ли Он, кого называли сердцеведцем, прав? Агафья Николаевна своей жизнью подтвердила, что Он был прав.

Трагедию «падших» изображали в своих произведениях многие писатели, но никто так глубоко не изобразил и не вскрыл социальные корни «падения», как Ф. М. Достоевский в образе Сони Мармеладовой, но разве кто-либо, зная причины её «падения» решился бы в неё бросить камень? Да и было ли это «падением»? О том, как сложна это проблема, говорит, между прочим, и жизнь Агафьи Николаевны.

Андрей Павлович до Октябрьской соц[иалистической] революции был портным. Это было его основное занятие: землеробом, как и его отец он не был. После революции он некоторое время работал в кооперации, но работа шла не гладко: то с перевозкой товаров у него получится какая-нибудь беда, то то́, то другое. Женился он потом на одной вдове из коренных теченских жительниц. Она была хорошая женщина, но сказалось и тут различие в социальном происхождении: она была из семейства землеробов, её тянуло вести хозяйство: держать коров, овец, заготовлять сено и т. д., а у него особенной тяги ко всему этому не было да он уже и не в силах был работать. Бывали размолвки. Не мог он, как следует, разобраться и в политической обстановке. Он всё говорил: не могу понять, зачем всё нужно разрушать? В этом отношении на его мировоззрение, очевидно, отразилась психология ремесленника в его чистом виде, как классовой прослойки. Таким был его отец – Павел Михайлович, таким остался и он. Умер он скоропостижно и похоронен в Тече. В Тече он был последним носителем фамилии Постниковы. Потомки у Павла Михайловича остались ещё где-то в Далматове от старшего сына Николая, а в Тече осталась только дочь Татьяна Павловна Клюхина.

ГАПК. Ф. р-973. Оп. 1. Д. 711. Л. 131-142.

Публикуется только по «пермской коллекции» воспоминаний автора. В «свердловской коллекции» имеются очерки Павел Михайлович Постников» и «Теченские Виолетта и Альфред» в составе «Очерков по истории села Русская Теча Шадринского уезда Пермской губернии» (Части III и IV) (март 1966 г.) (ГАСО. Ф. р-2757. Оп. 1. Д. 380, 381).