Шестьдесят пятая школа

Эта школа удостоена была чести быть опытной по привитию к нынешним школам латинского языка. Заранее приходится сказать, что опыт получился неудачным. Я был замешан в этом опыте, и таким образом, несу долю ответственности за эту неудачу, точнее – за три месяца занятий в этой школе. Зав[едующая] учебной частью этой школы Людмила Григорьевна … неудачу наших занятий относила на счёт нашей старости и на одном общегородском собрании так и высказалась: «К нам присылают старцев, которые …» и дальше шла речь чуть ли не о том, что мы, старцы, разлагали дисциплину в школе. Но разваливать было нечего, когда всё уже было развалено – это, во-первых, а, во-вторых, среди учителей были и молодые, но они были настоящими мучениками. Были дни, когда в расписании стояло в какой-либо группе 8 часов, и вот на восьмой час я приходил в эту группу с ablativus-ом absolutus-ом. Разве это была не издёвка над предметом?! Среди учеников были такие особи, в психологии которых мог разобраться разве только Ф. М. Достоевский. Были, например, два братца Шевелины – дерзкие грубияны и наглецы. Хлынов – юноша, но настоящий иезуит, который только тем и занимался, что ловил слова, которые можно было перевести на похабные. И вот они то и задавали тон в группе. Были группы, где занятия проходили сносно, т. е. до некоторой степени ещё можно был терпеть дисциплину на занятиях. Говорили, что «они», т. е. ученики, только то будут слушать и изучать, что их заинтересует. Интерес в занятиях считался главнейшим мотивом их. Это превращалось в глубокое педагогическое заблуждение, когда считали, что интерес являлся единственным побуждением к занятиям и игнорировалась тренировка в труде по заданию, хотя бы в какой-то степени и не интересному для ученика в данный момент. В результате получались у учеников развинченность, отсутствие сосредоточенности.

Латинский язык стали вводить в школе, когда ученики и так перегружены были учебными предметами. Какая же реакция с их стороны могла последовать на это нововведение, кроме той, что на них возложили ещё новый груз, который они восприняли как некое наказание для них. Они так и спрашивали: почему мы именно должны изучать этот язык, а не другие. Вот в чём был корень зла. Да, грешным делом, и руководители школой и в первую очередь сама же Людмила Григорьевна не так далека была, вероятно, от этой «житейской» точки зрения на новый предмет, восприняв введение его как излишнюю для неё самой нагрузку. Тогда так и казалось, что во всех тех случаях, когда приходилось обращаться к ней за помощью, она одним глазом смотрена на преподавателя, и в этом глазе отражалась не то досада, не то укор, а другим – на учеников, и в этом глазу была улыбка.

А занятия чаще всего превращались в «Голгофу».

Один из моих бывших в этой школе учеников поступил потом в медицинский ин[ститу]-т, и когда мы вспоминали занятия латинским яз[ыком] в школе, он изрёк: «Да, педагогика – это жестокая вещь!»