Слуцкая женская гимназия

Ещё из Перми я делал запрос директору Слуцкой мужской гимназии о возможности получения уроков по линии Министерства народного просвещения и получил положительный ответ. Мне предоставлены были, в соответствии с моим запросом, уроки по словесности в пятом и шестом классах женской гимназии. Таким образом, моё мировоззрение снова расширилось, благодаря знакомству с учебным заведением этого типа.[1]

Выше я уже отмечал, что в этой гимназии был значительный процент девиц еврейской национальности, очень экспансивных и смелых. На уроках вдруг раздавался голос: «Скажите, что такое любовь?» или «Расскажите что-либо о любви». Распространено было выражение: «Что за педант наш учитель словесности? Всё нам толкует о высоких материях, а о любви – ничего». После уроков у выхода поджидают две-три гимназистки с просьбой: «Разрешите Вас проводить». И это при наличии штата воспитательниц, которые присутствовали на уроках, но стоило только одной из них почему-либо отлучиться с урока, как вышеуказанные вопросы направлялись в адрес преподавателя. Поэтому, перефразируя известные слова Фамусова[2]: «Что за комиссия, создатель, быть взрослой дочери отцом?», можно было бы сказать: «Что за комиссия, создатель, быть преподавателем женской гимназии?». Если преподаватель был женат, то спрашивали в узком кругу: «Зачем он женат?», и спрашивали с воздыханием. Разделять преподавателей на любимых и нелюбимых было обычным в женской гимназии. В гимназии полагалось время от времени проводить классные сочинения, причём время проведения предлагалось засекречивать. Была у меня одна ученица, у которой было удивительное чутьё угадывать день, когда должно было писать классное сочинение. В такие дни она обычно отсутствовала на уроке, а потом подходила ко мне с объяснением: «Вот опять не писала Вам сочинение; знала бы, что будет сочинение – больная пришла бы на урок». Зная плутовку, я тоже прикидывался и заявлял: «Я убеждён был, что Вы будете на уроке, и очень удивился, что Вас не было». Фамилия этой ученицы была – Ляндо.

Две сестры сидели рядом и написали сочинения, ничем не отличающиеся одно от другого – идентичные. Спрашиваю: кто же у кого списал? И та, и другая с пеной у рта отрицают списывание у кого-либо. «В таком случае», высказываю новое предположение, - «вы обе списывали с одного и того же источника». «Нет» - уверяют обе в один голос. Так и не сознались и не открыли тайну этого явления. Делаю вывод: в женской гимназии, как и в мужской, идёт «борьба за существование», но только не в такой резко выраженной форме, как в последней.

В Слуцке всем было известно, что у преподавателя латинского яз[ыка] мужской гимназии Петра Ивановича Сутриса ежегодно во время экзаменов выбивали стёкла в кабинете его квартиры. В конце концов, он сам признал неизбежность этого явления и стал ставить у этого окна шкаф для защиты, по крайней мере, своей персоны от камня или полена. Передавали также, с какой предосторожностью вёл себя во время экзаменов другой преподаватель латинского яз[ыка] Иван Петрович Даляк. Однажды к нему пристали, как с ножом к горлу два ученика с вопросом, сколько он поставил им, какую оценку за письменную работу на экзамене. Они чувствовали неблагополучие своих работ. Вопрос был задан сначала в стенах гимназии, но в уединённой обстановке. Он ответил, что не помнит. Пошёл домой, они за ним: «Иван Петрович, скажите, скажите». Он: «не помню». Наконец, он вошёл в прихожую комнату своей квартиры и из-за чуть приоткрытой двери быстренько сказал, указывая рукой: «Вам – два и Вам – два» и захлопнул дверь на замок.

В женской гимназии таких ситуаций, конечно, не могло быть, но затворничество и скрытность культивировались с женской настойчивостью и упорством.

Во всяком учебном заведении всегда выделяются отдельные личности из учеников, на которых останавливается внимание. В Слуцкой женской гимназии такими были три сестры Домени – Надежда, Елизавета и Нина, выделявшиеся из среды других исключительной культурой, дисциплинированностью и упорством в учении. С Елизаветой случилось несчастье: тотчас же по окончании гимназии она умерла. Этими же качествами отличались две сестры Щуки – Таня и Шура. Таня, кроме того, была пианисткой и аккомпанировала на вечерах. Она также вскоре по окончании гимназии умерла от туберкулёза.

В педагогическом составе женской гимназии преобладали белорусы, как об этом уже сказано выше.

Начальницей гимназии была Петрашен Мария Васильевна[3], пожилая, одинокая женщина, окончившая какой-то институт благородных девиц и на всю жизнь сохранившая черты институтского воспитания – жеманство, внешний лоск, вертлявую манеру движения и, конечно, полную бесхозяйственность: в её кабинете даже во время её приёмов свободно разгуливали мыши, а в складках гардин сновали мышата. Директором гимназии был В. К. Соколов, директор мужской гимназии, а она, по существу, была только старшей воспитательницей. К ней на приём являлись вновь назначенные преподаватели, но это было только актом вежливости – не больше. Она не пользовалась авторитетом среди педагогического состава. Преподавателем литературы в старших классах – штатным был Степан Герасимович Перегуд-Погорельский, из местных крестьян, получивший высшее образование, а в отдельных группах вели занятия по этому предмету совместители: Игнатьев, преп[одаватель] дух[овного] училища, и Кудрявцев, преподаватель мужской гимназии.[4]

В младших классах – III, IV и V занятия проводила Александра Георгиевна Петкевич (см. выше).

Занятия по физике и естествознанию вёл Алексей Александрович Корсунь, не то белорус, не то украинец по происхождению, человек с высшим образованием, но сохранивший черты прежнего деревенского быта: женился на простой деревенской девушке, жил в избе с земляным полом и внешне имел вид «опростившегося» человека. Был талантливый преподаватель.

Математика, можно сказать, была на откупе у великороссов: в старших классах вела занятия только что кончившая Высшие женские курсы Мария Васильевна Фёдорова, впоследствии вышедшая замуж на акцизного чиновника Киркевича; в средних классах – Александра Васильевна Свешникова[5] и в младших – Зинаида Арефьевна Самсыгина, эвакуированная из Бреста.

Фёдорова была требовательным преподавателем и пользовалась репутацией знатока предмета.

Свешникова с гимназическим только образованием считалась не полноценным по образованию математиком гимназии, но была очень претенциозной на этот счёт личностью и ревниво отстаивала положение о том, что можно быть талантливым педагогом, не имея известного ценза образования. Когда по этому вопросу иногда начинались дискуссии с указанием на определённое, всем известное, лицо, и высказывалось мнение, что это лицо не может преподавать тот или иной предмет по недостатку образования, она всегда отстаивала свою точку зрения, и ей именно принадлежал тезис в форме афоризма: «преподаёт – значит: может преподавать». Из всех преподавателей она выделялась острым реагированием на политические события и была ярым врагом Григория Распутина. Она в учительской комнате всегда поддерживала интерес к политическим событиям и восторженно встретила Февральскую революцию. Не прочь была «плести» интриги против начальницы Петрашен.

Рукоделие преподавала Рынейская Ольга Константиновна, эвакуированная из Бреста. Иностранные языки – немецкий и французский – преподавали: Игнатьева Анна Фридриховна, баронесса Валентина Михайловна Шлиппенбах[6] и ещё одна молоденькая учительница, фамилии которой я не помню. Шлиппенбах была вдова предводителя дворянства г. …, женщина очень образованная. Законоучителями были: у православных – священник Леонтий Наркевич[7], у католичек – молодой ксён[д]з Гродис[8], хитрый и вертлявый, о котором пожилые католички говорили, что он больше любит спасать молодые души, чем старые; и у евреек – один из раввинов города.[9] Преподавательницей начальных классов была … Филимонова.[10] Она же была секретарём директора по женской гимназии и его видимым и видящим «оком», а сам он больше присутствовал в гимназии «невидимо».

Как некой символической фигурой гимназии был швейцар и комендант здания – Марк Гломбоцкий.

В связи с тем, что власти в городе несколько раз менялись, гимназия тоже испытала все стадии «хождения по мукам».

Я преподавал в ней словесность с 1-го ноября 1916 г. по 31-е марта 1917 г. и латинский язык – с 1-го сентября 1920 г. по декабрь того же года.