Снова «хождение по мукам»

Это была вторая и более суровая фаза «хождения по мукам»; первая описана мною выше, когда я рассказывал о жизни и работе в Белоруссии.[1]

В марте 1943 г. у меня обнаружились явные признаки дистрофии: стал опухать, слабеть. Что делать? Запустить болезнь? Пошёл на решительный шаг: обратился за помощью к своим бывшим ученикам на ВИЗе: «ребята, я голодаю». Зав[едующий] прокатными цехом № 1 Всехвальных Борис Иванович назначил меня чернорабочим своего цеха с откомандированием на контрольную будку на Широкую речку, где был пост по контролю за вывозимыми из лесничества дровами. Контроль был от лесничества, но ВИЗ обязан был там иметь своего представителя. Дежурили мы по суткам двое: от лесничества б[ывший] рабочий ВИЗа, мой ученик по рабочим курсам В. Ф. Валенсов или одна женщина – Варвара Артемьевна из Багаряка и нас двое по очереди: или я, или рабочий инвалид Н. М. Филатов. Потом прикомандирован был ещё один рабочий. В нашу задачу входило: проверять провозимые дрова по клейму на них и задерживать те, которые провозились по чужим клеймам без разрешения на это. Работа была опасная: будка стояла в глухом месте: ночью приезжай, «благослови» топориком и провози дров «в волю». Был, правда, телефон, но на него было мало надежды. В будке были свирепые клопы, прямо лютые. Мои коллеги по линии лесничества имели коров, приносили с собой на дежурство молоко и иногда понемногу подливали мне его в чай. Один случай остался в памяти на всю жизнь. Дежурил я с Варварой Артемьевной. В полночь приехала на будку какая-то бригада геологов-разведчиков и приступила к ужину. Чего, чего только не было у них: консервированное молоко, мясо и пр. Посматривали мы на них с Варварой и, очевидно, думали об одном и том же: не оставят ли они чего-нибудь нам. Они, видя наши жидкие взгляды, оставили кое-что, и мы приступили к дележу на глаз: по нескольку раз раскладывали остатки по банкам и, наконец, пришли к мысли, что разделили по справедливости. Варвара меня спросила: «ты домой понесёшь «это»? Я сказал, что нет: расправлюсь с «этим» сейчас же, «а я, - сказала она: «отнесу детям». Вот лицо голода.

Когда завком организовал пионерский лагерь, то меня командировали в него зав[едующим] хозяйством и складом. 5/V мы отбыли с женой из Свердловска в пионерский лагерь с разным оборудованием для него. День был жаркий, а потом наступила полоса похолодания, и только 10/VI приехала в лагерь первая партия детей. Всё это время мы жили впроголодь. Работа у меня была беспокойная, и я снова стал опухать. Является однажды со своей квартиры в деревне жена и заявляет: «Я больше не могу». Врач рекомендует оставить работу завхозом. Мы возвращаемся в Свердловск.

Мне было сделано новое предложение: поступить сторожем на огород служащих заводоуправления ВИЗа с оплатой натурой – картошкой при уборке неё и рабочим пайком на время работы. Я принял это предложение, и вот начались мои дежурства на огороде через день. Моим напарником был один старичок Смирнов из жителей Верх-Исетского завода. Огород был на расстоянии 3-3,5 километров от квартиры – за линией железной дороги, которая проходила по окраине посёлка. Дали мне ружьё системы «Лепаж». Как на зло, осень была дождливая, и ходить на работу и с работы приходилось босым. Обычно бывало так, что жена приносила мне обед на другой день дежурства, которые начинались с вечера, а под вечер второго дня мы босиком возвращались с ней домой. Иногда мой напарник Смирнов приносил с собой ботву моркови и передавал мне со словами: «вот моя старуха посылает тебе морковную ботву – свари с супом». Ночи стояли тёмные, дождливые. Меня по ночам спасало только то, что около огорода был коммунальный дом, в котором на одной квартире жил мой ученик из рабочих ВИЗа, а около дома была веранда, на которой я спасался от дождя. В полночь я давал выстрел в небо – дескать, бодрствую и… уходил на веранду. В холодные ночи меня впускали в дом. Около 15-го сентября началась уборка картофеля. Время было очень опасное: грабители убивали сторожей. В ночь под двадцатое мы с женой последний раз сторожили в будке на поле. Около будки стояли мешки с картошкой: приходи и бери! Ночь казалась мучительно долгой, прошла благополучно. 20/IX картошку увезли с поля. Я заработал пол тонны картошки, и это спасло нас зимой от голода.

Нужно было запасти на зиму дров, и я поступил на заводской склад топлива десятником. В мою обязанность входило – ходить по цехам, проверять наличие в них каменного угля и направлять туда вагончики с углём, а также следить за разгрузкой вагонов с углём, когда приходили поезда на склад, составлять акты о приёмке угля. Иногда ночь в полночь шагал я по заводскому двору в цеха в полутьме. Мимо меня проносились вагончики с углём. Стоял шум, лязг железа, крики в темноте, и казалось – вот-вот налетит на меня какой-нибудь вагончик и сомнёт, а такие случаи бывали даже с опытными людьми.

На складе я заработал дров для отопления «времянки», которая была у нас в комнате.

И при всём этом мы продавали иногда свой хлеб, полученный по карточкам, взамен покупали овёс, распаривали его, провёртывали через мясорубку пять раз вместе с соломой, из полученной массы готовили лепёшки. Позднее овёс провёртывали только три раза. Теперь, когда вспоминаешь обо всём этом, то диву даёшься, откуда было тогда столько силы и энергии переносить всё это!

На моё продолжительное (около семи месяцев) пребывание на ВИЗе в качестве чернорабочего и десятника стал косо смотреть отдел кадров завода, прозрачно намекая, чтобы я убрался с завода. В октябре я подал заявление в Юридический институт Свердловска на должность преподавателя латинского яз[ыка] и был зачислен старшим преподавателем института. Так закончились мои семимесячные «хождения по мукам» во второй их редакции, и в моей трудовой книжке рядом оказались две записи: десятник ВИЗа и старший преподаватель латинского яз[ыка] Свердловского юридического ин[ститу]-та.

Я совершил, можно сказать, salto mortale, и у меня на всю жизнь остались в памяти слова зам[естителя] директора мед[ицинского] ин[ститу]-та по учебной части профессора Пунина, сказанные с укоризной при вручении ему заявления об уходе из ин[ститу]-та: «Хорошенькое дело: преподаватель вуза уходит в сторожа». Мне это говорил человек, который был обеспечен питанием, а у меня уже подгибались ноги, и в глазах дрожал воздух от истощения. Сколько я уговаривал тогда своего коллегу по институту П. А. Липина пойти со мной работать на огород сторожем, он не пошёл, очевидно, руководствуясь логикой проф[ессора] Пунина и в скором времени погиб от дистрофии.

ГАСО. Ф. р-2757. Оп. 1. Д. 398. Л. 24-35.