[Свердловский государственный] юридический институт

 

Во время войны добрая половина профессоров института была из эвакуированных, причём они составляли самую учёную часть профессуры, а свои «собственные» только ещё начинали «вызревать» в «учёных мужей»: институт был молодой, переведён в зачаточной форме из Иркутска. В числе эвакуированных были: из Ленинграда: доктора юрид[ических] наук – Магазинер Яков Миронович[1], Бойцов Иван Иванович; кандидаты: Григорьев и … (фамилии не помню). Из Львова: профессор Гофман и доцент (он был деканом) Розмарин. Из Москвы – доцент, зав[едующий] каф[едрой] иностранных яз[ыков] Губе (женщина). Из «своих» не было ни одного доктора вначале, только уже перед концом войны учёная степень доктора юридических наук присуждена была профессору Черепахину Борису Борисовичу, бывшему зам[естителем] директора по учебной части.[2] Кандидатами были: Юдельсон Карл Сергеевич[3], Тузова Александра Модестовна – honoris causa[4], Исупов Димитрий Николаевич – директор института. В институте было введено «Римское право», для чтения лекций по которому вызван был профессор Винавер Александр Маркович, о чём подробнее речь будет ниже. Зав[едующим] кафедрой марксизма-ленинизма был сначала Силкин Степан Иванович (кандидат), а потом Жаркова Анна Вавиловна.[5] Среди преподавателей иностранных языков, кроме Губе, учёную степень кандидата имела Дьяконова Анна Яковлевна (из эвакуированных), остальные – Бабыкина, Шубина, Хрищевская, Иванова не имели учёной степени, как несколько преподавателей на кафедре марксизма-ленинизма и на кафедре специальных некоторых предметов. В штате преподавателей латинского языка состояли: старший преподаватель Зельдович Григорий Соломонович и я.

Преподаватели латинского яз[ыка] входили в состав кафедры ино-языков. Нужно заметить, что в отличие от медицинского ин[ститу]-та, где было много различных кафедр и деятельность большинства учёных проходила в клиниках, и, таким образом, всё было как бы разбросанным, в юридическом институте всё было компактнее, что обеспечивало близкое личное знакомство всех деятелей института и встречи на работе.

ГАСО. Ф. р-2757. Оп. 1. Д. 398. Л. 35-38.

 

Латинский язык в институте

 

В юридическом институте наименование латинского языка таковым именем – «латинский язык» - было более оправданным, чем в медицинском институте, потому что изучался весь грамматический строй этого языка. В медицинском ин[ститу]-те проходилась только та часть языка, которая называется этилогией, а в юридическом – имос к этому – синтаксис. В юридическом ин[ститу]-те изучали и все разновидности ut-ов – finale, obiectivum et consecutivum; cum-ов – hystoricum, temporale, causale; гордости латинского языка – Gerundium et gerundivum; ablatives absolutus, accusativus et nominativus cum infinitivo, даже элементарно – orationem – rectum et obliquam. При наличии всего этого, я могу с гордостью сказать: «В юридическом институте я обучал студентов латинскому языку». Другой вопрос – насколько глубоко и широко. В этом отношении база для изучения латинского языка опять-таки была шире, чем в медицинском институте поскольку юридические науки, которые мне нужно было обслужить в этом институте, как науки общественные, шире захватывают жизнь человека, чем науки медицинские. Латинский яз[ык] в юридическом ин[ститу]-те прямым прицелом был направлен в сторону «Римского права» и юридической терминологии, а это были те области жизни римского общества, которые вытекали из особенностей общественного строя римлян и отражали «живую» жизнь их, «Римское право», его язык; подобно тому, как Библия в переводе Лютера, отразила классический латинский язык, а перевод Библии отразил классический немецкий язык. Известно, что римские юристы выступали в роли учёных-лингвистов, о чём свидетельствует раздел в «Corpus civilis» - «De verborum significatione».

Первым учебником латинского яз[ыка] в юридическом институте был учебник, составленный юристом Розенталем.[6] Как это было с первым учебником в медицинском институте он был, если можно так выразиться, «присушен» терминологией, сужен в материале для упражнений и, кроме того, имел недостатки в методической разработке грамматических форм. Пришедший ему на смену учебник, составленный бригадой учителей, получивший условное название «Учебник Громова» (один из соавторов его) устранил эти недостатки. В этом учебнике есть статьи по истории Рима, отрывки: из «De bello Gallico» Ю[лия] Цезаря и, даже, речи Цицерона с переводами их. На занятиях они были, хотя в ограниченном виде использования. Это обстоятельство даёт ещё лишний повод для утверждения, что в юридическом ин[ститу]-те студенты изучали латинский язык.

Нужно отметить, как положительную сторону постановки изучения латинского яз[ыка] в юридическом институте то, что удалось установить контакт между изучением его и изучением «Римского права»: делались на занятиях по языку элементарные переводы из «Corpus iuris civilis» по заданию проф[ессора] Б. Б. Черепахина; причём на экзамене по своей дисциплине профессор всегда учитывал и успехи экзаменуемого по латинскому языку и этим самым поддерживал преподавателя языка в его борьбе за изучение его предмета.

И вот в такой момент, когда казалось установилась такая идиллия отношений между двумя предметами, судьба их была решена: оба они были изъяты из учебного плана, причём латинский яз[ык] оставлен на положении «для желающих», т. е. на положении «pia desideria». Любители острых выражений по этому поводу так выражались: «и коня и всадника ввергли в море».

Итак, было признано, что русский юрист может быть таковым и без латинского яз[ыка] с «Римским правом».

Как отнеслись к этой «реформе» студенты? Различно: одни – и их было значительное количество – из тех, которые изучали уже эти предметы, утверждали, что эти предметы нужны, а другие, которые изучали их «через пень в колоду», с заметным удовольствием отзывались так: «дорога скатертью». А, между прочим, был как-то случай, когда некто из учёных мужей института решил блеснуть своим знанием «Римского права» в статье, помещённой в «Уральском рабочем» и привёл выражение: «Nulla poena, nullum crimen sine lege»[7], изменив в нём «nullum crimen» на «nulla crimen», очень сбивающееся на «сивый кобыла».

 

Из «хроники» института»

 

Александр Маркович Винавер. Его кончина.

Выше уже сказано, как призван был на работу в институте А. М. Винавер. Всем было известно, что он в «своё время» был правой рукой лидера кадетов П. Н. Милюкова, и поэтому появление его в институте обратило на себя внимание как появление человека с «прошлым». А. М. был выслан из Москвы на определённый срок, был, таким образом, под надзором в одном «месте» и появился в институте по особому ходатайству как незаменимый лектор по «Римскому праву». И вот среди учёных института появился убелённый сединой человек за шестьдесят лет с явными следами на лице от пережитого. Он, однако, сохранил бодрость духа и даже способность к юмору и шуткам, что он обнаружил по деятельности проф-уполномоченным по быту, на каковую должность его выдвинули по профсоюзной линии. Он, например, любил пошутить с женской молодёжью и угощал их конфетами в соответствии со своим тезисом: «девушки любят конфеты». Следует сразу предупредить людей, склонных к поспешным мрачным, отрицательным выводам из жизненных наблюдений, что в этом отношении А. М. к женской молодёжи не было никакого коварства, ни-ни-ни: это было выражением его общительного характера, его любви вообще к молодёжи. Студенты были довольны его лекциями. Они увидели в нём учёного с большим научным багажом, опытного лектора, одним словом – такого, о котором говорят: «вот это настоящий учёный человек». Это хорошее впечатление от него было омрачено позднее – во время экзаменов, когда А. М. обнаружил большую требовательность, которая, между прочим, у некоторых «старых» профессоров переходила в привычку ставить оценку после второй, или даже третьей явки на экзамен. Об этой «особенности» А. М. скоро узнали и студенты-заочники, которым ему поручили читать лекции по гражданскому праву. Среди заочников были люди влиятельные – прокуроры, судьи, деятели МВД и МГБ – и скоро создан был casus, требующий отстранения профессора от работы по заочному сектору. В один из этих органов было сообщено, что лектор в своих лекциях проводит идею преимущества буржуазной юриспруденции перед нашей отечественной юриспруденцией. Когда это известие дошло до директора заочного юридического института Михаила Михайловича Любавского, то он, и раньше опасавшийся за «чистоту» лекций А. М., окончательно перепугался и немедленно издал приказ об отстранении его от работы в заочном секторе, а одновременно с этим обратился с ходатайством перед директором очного отделения института-стационара о назначении авторитетной комиссии по расследованию этого дела. Комиссия была создана, но она без труда смогла разгадать подлинную подоплёку этого дела нашла компромиссное решение: освободить А. М. от чтения лекций в заочном институте («что и требовалось доказать»), оставив его лектором только в стационаре по «Римскому праву». По тем «суровым» временам это решение было смелым, потому что по размаху обвинения А. М. можно было поступить с ним и «круче».

Летом, во время каникул, к А. М. приезжали из Москвы его дети: девочка лет 12-ти и мальчик лет 8-ми. А. М. был женат на девушке из «бывших», видном специалисте, много моложе его.

Был второй год работы А. М. в институте. Жил он в комнате в стенах института. У профессора института, зам[естителя] директора по учебной части, Бориса Борисовича Черепахина, жившего тоже в стенах института, было большое торжество: он выдавал замуж, лучше сказать – его единственная дочь Татьяна Борисовна, аспирантка института, выходила замуж, и был вечер, на котором в числе гостей присутствовал А. М. Ему было строго прописано врачами не прикасаться к «горючему» ни-ни, но была торжественная обстановка, а у русских людей в таких случаях строго соблюдалось правило – «гость-мученик»; и А. М. «согрешил». Перед ним поставили ещё «вторую» из тех, о которых говорят: «первая – колом, а вторая – соколом», но он едва успел сказать – «мне что-то не ловко», и был уже в том мире, «идеже несть печаль, ни болезнь, а жизнь «бесконечная».

Позвали студентов, чтобы они перенесли бренные останки А. М. в его комнату. Один из них потом так рассказывал своим товарищам об этом событии: «Подошли мы к А. М.; а он чуть склонился на бок кресла, и перед ним стояла «она», эта «вторая» и добавил: «как у Пушкина – блажен, кто «чашу жизни не допил до конца».

Хоронили А. М. со всеми почестями. По лютеранскому обычаю, гроб был окрашен в чёрный цвет. На похоронах присутствовала только жена, а детей не было. Похоронили его на Ивановском кладбище у стены, которая отделяет последнее от тюремной площадки. Так, видно, суждено было Александру Марковичу «почивать» вблизи сего учреждения.

 

Трагическая гибель Григория Соломоновича Зельдовича.

Григорий Соломонович был родом из Белоруссии – из местечка Паричи, Бобруйского у[езда], Минской губернии. Он был по специальности фармацевт, но спланировал свою жизнь на педагогическую деятельность и был не плохим преподавателем латинского языка. По-видимому, его всё-таки угнетало сознание, что у него не было специальной педагогической подготовки. Особенно он почему-то сокрушался о том, что он не изучал греческий язык, просил меня, чтобы я ему помог его изучить, и я с ним занимался. Нужно заметить, что у нас с ним были на редкость дружные и согласные отношения. Он усиленно приглашал меня к себе в гости, и я несколько раз бывал у него, причём всегда видел его в домашних условиях весёлым, жизнерадостным. Детей у него не было, и жена работала в каком-то учреждении. Я всегда с особым удовольствием наблюдал за дружественным отношением, которые были у них – у него и его жены – между собой, у людей, уже прошедших большой путь совместной жизни. Меня даже до некоторой степени удивляло то, что эта чета на такое продолжительное время, какое они прожили, сохранила заводную свежесть взаимных чувств. Всё говорило о полноте жизни, и вот случилось. … Ещё дня за два до «этого», приносит мне один из студентов список учащихся одной группы, где занимался Григорий Соломонович, с устной просьбой проэкзаменовать этих студентов. Я понял это так, что, очевидно, Г. С. не уверен в своём здоровье и просит меня об этом на случай, если заболеет. И вдруг утром в назначенный день для экзамена тот же студент сообщает, что Гр. Сол. Покончил жизнь самоубийством: ночью прошёл в уборную и перерезал себе сонную артерию.

Строились разные догадки для объяснения его шага: одни говорили, что он это сделал на почве ревности; другие, что он как фармацевт снабжал иногда больных «редкими» лекарствами и что будто бы он по ошибке одному больному выдал лекарство, которое повлекло за собой, или должно было повести за собой, exitus letalis.[8] Эту тайну Гр. Сол. унёс с собой в могилу.

Как самоубийцу хоронили его без почестей.

 

Трагический случай в семье директора института Димитрия Николаевича Исупова.

В один из весенних дней, близких к лету, семья отправила мальчика 11-12 лет в пионер-лагерь в Егоршино. Это было в полдень, а под вечер родители получили уже известие о том, что он утонул. Было так: было сделано предупреждение, что в пруду нельзя купаться, но не доглядели – стал тонуть один мальчик, другой бросился спасать; стали тонуть двое – мальчик Исупов бросился спасать, и все трое утонули. Это было мрачным событием в институте: все жили дружно, и горе одного было горем всего коллектива.

 

«Ошибка» Татьяны Борисовны Черепахиной.

«Чужая душа – потёмки» - это всегда нужно иметь в виду, а особенно, когда совершаются крупные повороты в жизни. В таких случаях должна быть бдительность, возведённая во вторую, или третью степень. Т. Б. этого не сделала и слепо увлеклась студентом Литвиновым. Он вошёл в семью Черепахиных, и директор института получил целую пачку «документов», изобличающих похождения «ловеласа». Что было! И всё это было на виду у всех! Отсюда вывод: никогда не нужно разрешать жить под крышей учебного заведения людям, служащим в этом заведении.[9]

 

Встречи с «прошлым» при работе в институте.

Я любил заходить в лабораторию криминалистики. Здесь были разные приборы для раскрытия преступлений, а также фотоснимки с преступников и их жертв. Среди них я, к ужасу для себя, нашёл снимок со своего бывшего ученика по Курсам социалистического труда на ВИЗе рабочего – резчика крупносортного цеха Никулина и убитой им семьи: жены и трёх детей. Среди других рабочих, которые у меня учились на «Курсах» Никулин выделялся удивительным спокойствием, выдержкой и учился хорошо. И вот случилось «такое»: увлёкся преступной женщиной, тоже ВИЗовской работницей, бросил семью и перешёл к ней жить. Помогал семье, но она, его новая любовь, «поедом ела» его за то, что он «расходуется» на бывшую семью, и он «решился» на «это». Прямо с работы зашёл в свой бывший дом, зарубил жену и трёх детей, облил трупы керосином и зажёг. Из дома только вывел собаку, «пожалел». Дело было зимой. Изба была покрыта снегом, пламя как следует, не успело разгореться, соседи заметили пожар и загасили его. Он предстал перед судом. На суде он, между прочим, рассказал о такой детали, что когда он зарубил жену, то старшая девочка, лет 10-ти, заметила ему: «папка, ты что делаешь!?» и «папка» «порешил» всех трёх детей. Суд постановил: «расстрелять». Среди рабочих ВИЗа шла молва, что его отправили на войну (это было во время войны 1941-1945 гг.) и что он будто бы в медалях и орденах вернулся с войны, искупив свою вину деятельностью в «штрафной роте». Товарищи его по работе мне говорили, что слухи эти были ложные и что Никулин был расстрелян немедленно после суда.

Вторая, аналогичная первой, встреча с моим прошлым произошла на областном суде. В числе членов областного суда – судьёй областного масштаба была студентка Всесоюзного юридического заочного института, моя ученица по этому институту (ВЮЗИ) Александра Гавриловна Соколова. Я получил сообщение, что она именно будет проводить дело по суду над моей ученицей по Курсам мастеров соц[иалистического] труда ВИЗа Ждановой, работавшей контролёром на этом заводе. Жданова обвинялась в зверском убийстве своей подруги с целью грабежа. Обстоятельства убийства были следующие. Жданова часто устраивала шумные пирушки (это было во время последней войны) со своей подружкой N. Жданова была девушкой в возрасте 24-25 лет, жила одиноко, а её подружка была вдовой, имевшей девочку 6-7 лет, жила одиноко. Возраст у ней был примерно одинаковый со Ждановой. Во время одной пирушки N проболталась, что она хочет купить дом. «А где у тебя на это деньги?» - спросила тут же у ней Жданова, и N намекнула, что у ней деньги уже подготовлены. С этого момента дружба была разрушена, и Жданова приняла решение убить и ограбить N. Она подговорила себе в помощники рабочего цеха № 1 – Афанасьева и девушку 17-18 лет, только что кончившую школу ФЗО. Компания собралась на очередную пирушку, во время которой решено было убить N. Девочку N отвели в соседнюю квартиру, завели на «громко» патефон и убили N, выколов ей глаза. Труп затолкали внутрь дивана. Денег не нашли. По плану, выработанному убийцами, Афанасьев должен был взять у соседей девочку и утопить её в пруду, но когда он явился за этим, то его встретили органы МВД. Так злодейство было открыто. Жданова на другой день явилась в отдел контроля, чтобы отправиться в цех на работу и заметила, что с Афанасьевым получилась какая-то неувязка, попросила освободить её в этот день от работы по болезни и скрылась, но была поймана.

Я был приглашён на суд, и сидел от преступников, изолированных от публики перегородкой, примерно, на расстоянии 5-6 шагов. Смотрел я на Жданову и вспоминал, как она училась у меня на Курсах, а училась она хорошо, была аккуратной и очень вежливой, деликатной девушкой. В мозгу «гвоздила» мысль: как «это» могло быть? Ждановой, между прочим, был задан вопрос: «почему Вы выкололи своей жертве глаза?» Она резонно ответила, что ей говорили, что у убитых в глазах сохраняется отражение убийц, поэтому они и выкололи глаза. На все вопросы она отвечала с циничной откровенностью, но убийство мотивировала (так ей рекомендовал , очевидно, защитник) ревностью к Афанасьеву, а не целью ограбления. …

Так мне пришлось не только обучать студентов латинскому языку, но и самому изучать их «производство» на печальном «опыте» своих бывших учеников. «Docendo discimus» (уча, мы учимся) – это латинское изречение своеобразно отразилось в моей судьбе: оно показало, как всё-таки сложна жизнь человека.

ГАСО. Ф. р-2757. Оп. 1. Д. 398. Л. 38-66.

 

[1] Магазинер Яков Миронович (1882-1961) – русский и советский правовед, доктор юридических наук, профессор. В 1941-1944 гг. – заведующий кафедрой теории и истории государства и права Свердловского государственного юридического института.

[2] Из письма В. А. Игнатьева П. С. Богословскому от 05 февраля 1961 г.: «О Черепахине. Он – Борис Борисович.

Мне пришлось с ним встретиться и работать в Свердл[овском] юридич[еском] ин[ститу]-те. Он был здесь зам[естителем] директора по научн[ой] части. Он – человек высокой культуры и деликатности. Ходили слухи, что он из захудалых помещиков, учился в Казанск[ой] гимназии. В Свердловске он оказался в связи с переводом ин[ститу]-та из Иркутска в Свердловск. Во время работы здесь он получил степень доктора, и, поэтому поводу в ин[ститу]-те было торжественное чествование его, а жене его был поднесён букет цветов, подарок и выражена благодарность за то, что она своими заботами о Борисе Борисовиче содействовала его научному росту (sic!). … Б. Б. читал «Гражданское право», а когда умер А. М. Винавер (у меня об этом есть в моих записках), он читал «Римское право». Я, как преподаватель лат[инского] яз[ыка], был в контакте с Б. Б., т. к. лат[инский] яз[ык] имел главное назначение обслужить «Римское право». Должен сказать, что у меня остались самые лучшие воспоминания о преподавании лат[инского] яз[ыка] в юридич[еском] ин[ститу]-те, потому что здесь этот предмет всё-таки походил немного на латинский язык. Также остались хорошие воспоминания о Борисе Борисовиче. Между прочим я у него брал из его личной библиотеки «Corpus iuris civilis», по которому я писал два реферата: а) «Лингвистические опыты римских юристов-классиков», б) «Римская семья по лингвист[ическим] опытам р[имских] классиков-юристов».

Мне кажется, что у Б. Б. в его личной библиотеке есть кое-что ценное» // ГАПК. Ф. р-973. Оп. 1. Д. 165. Л. 29-30 об.

[3] Юдельсон Карл Сергеевич (1904-1991) – российский учёный-юрист, доктор юридических наук, профессор. В 1954-1965 гг. заведующий кафедрой гражданского процесса Свердловского государственного юридического института.

[4] honoris causa – по-латински почётный.

[5] Жаркова Анна Вавиловна (1906-1976).

[6] Розенталь И. С., Соколов В. С. Учебник латинского языка. Для юридических и иных гуманитарных вузов и факультетов. 1953.

[7] Nulla poena, nullum crimen sine lege – по-латински «Нет наказания, нет преступления без закона».

[8] exitus letalis – по-латински смертельный исход.

[9] Из письма В. А. Игнатьева П. С. Богословскому от 05 февраля 1961 г.: «О Черепахине. … У них есть единственная дочь – Таня. Он закончила здесь юридический ин[ститу]-т и пошла по стопам отца в научном отношении. Она была тогда в аспирантуре. В семье у них тогда произошёл очень неприятный casus. Таня пережила сильное увлечение отдним студентом, вышла за него замуж, и в тот момент, когда он вошёл в семью Черепахиных (а жили они в здании ин[ститу]-та), директор ин[ститу]-та получил сведения о женихе, ставшем мужем Тани, свидетельствующие о его полном моральном разложении, вследствие чего он (жених) с позором был уволен из ин[ститу]-та. Последовал развод, а Таня потом снова вышла замуж и, говорят, счастлива. … // ГАПК. Ф. р-973. Оп. 1. Д. 165. Л. 29-30 об.

 


Вернуться назад



Реклама

Новости

30.06.2021

Составлен электронный указатель (база данных) "Сёла Крыловское, Гамицы и Верх-Чермода с ...


12.01.2021
Составлен электронный указатель "Сёла Горское, Комаровское, Богомягковское, Копылово и Кузнечиха с ...

30.12.2020

Об индексации архивных генеалогических документов в 2020 году


04.05.2020

В этом году отмечалось 150-летие со дня его рождения.


03.05.2020

Продолжается работа по генеалогическим реконструкциям


Категории новостей:
  • Новости 2021 г. (2)
  • Новости 2020 г. (4)
  • Новости 2019 г. (228)
  • Новости 2018 г. (2)
  • Flag Counter Яндекс.Метрика