Татьяна Павловна [Клюхина]

[1961 г.]

Впервые я увидел её на качулях – гигантских шагах. В девушках её звали Танькой Постниковой. Она была дочерью теченского портного Павла Михайловича Постникова. Батюшка её был «русак», из «расейских», человек рослый, крепкого сложения, и она по батюшке выделялась среди других деревенских девушек ростом и крепкой фигурой. Сказать, что она была красавицей, значило бы перехвалить её, но черты её лица в некотором отношении были более правильными, чем у других, девушек, дочерей теченских аборигенов, особенно у тех из них, которые были чернявыми на манер Охони у Д. Н. Мамина-Сибиряка: в чертах их лиц видны были родимые пятна башкирского происхождения. Среди других девушек Татьяна выделялась своей степенностью и было заметно, что парни по отношению к ней вели себя более сдержанно, чем к другим девушкам.

Вскоре после того, как я встретил её на качулях мы узнали, что на ней женится сын нашего соседа Савелия Фёдоровича Клюхина Николай. Клюхины были тоже из «расейских», как и Постниковы. Николай был красавец собой – стройный и кудрявый парень, чуть смугловатый, и мы были довольны тем, что в соседях у нас появилась такая счастливая пара, заметная среди других по внешнему виду.

Когда Савелий ещё был жив, семья Клюхиных была зажиточной. Главной рабочей силой в семье был старший сын Савелия – Александр, а Николай старался не отставать от брата, но умер Савелий, а за ним через несколько лет и Александр. И тут обнаружилось, что Николай на работе был «тёплым» и хозяйство стремительно пошло к низу. Между тем у Александра осталась большая семья, а Татьяна не уступала жене Александра. Так, на наших глазах семья соседей стала бедной, но жизнь с соседями по-прежнему была дружной.[1] Часто мы обменивались взаимными услугами: то Татьяна придёт к нам занять опары на квашню, то мы обращаемся к ней с просьбой что-либо сделать по хозяйству и получалось так, что Татьяна почти каждый день бывала у нас за чем-либо. Особенно эти встречи участились после смерти нашего батюшки; наша матушка иногда прихворнёт, и Татьяна приходила подоить корову или ещё что-либо делать. Мы тоже старались чем-либо помочь Татьяне, когда вся тяжесть по семье легла на неё, потому что Николай уже не мог обеспечить семью. Так у одного из мальчиков её оказались полипы в носу, и мы с женой взяли его на операцию в Свердловск. Татьяна шила шубы и, можно сказать, одна уже тащила на своей спине семью. Николай поступил в конце концов в работники к Сугоякскому купцу Шишкину, дойдя, таким образом, до крайней черты, а Татьяна продолжала шить.[2]

Произошла Октябрьская революция, и Николай умер, а на руках Татьяны остались ещё не пристроенные дети. Советская власть помогла ей устроить детей, но сама она продолжала работать не покладая рук.

Летом 1955 г. наши свердловские племянники Г[олико]вы уговорили меня поехать с ними в Течу на их «Москвиче». Перед этим я был в Тече в 1930 г., а с Татьяной виделся в последний раз в 1926 г. перед смертью нашей матушки: она тогда постоянно бывала у нас и помогала нашим сёстрам по хозяйству. За это время, т. е. за 29 лет мне от кого-то пришлось слышать о том, что в Тече при ломке церкви в тридцатых годах был «бабий бунт»: они не давали снимать с колокольни колокола, а вожаком бунта была она, Татьяна. И вот мне предстояло встретиться с ней через такое продолжительное время, да ещё после ужасной войны 1941-1945 гг.

Теперь уже не было дома по соседству с нашим домом, а Татьяна жила в Макаровке в купленном у своего брата Андрея каменном доме. Андрей после смерти жены Агафьи Николаевны снова женился и не стал жить в этом доме. Мне этот дом был хорошо знаком, потому что мы с женой были в нём накануне смерти Агафьи Николаевны. Кстати он был построен неподалёку от отцовского деревянного дома. Дом этот, как я заметил при посещении его, хорошо сохранился, но все службы – амбар, конюшни, баня, погреб – развалились.

Мы остановились у Андрея, а на другой день отправились в гости к Татьяне Павловне: она ещё накануне приходила к Андрею повидаться с нами и просила зайти к ней в гости. Она жила теперь со старшей дочерью Марией Николаевной, которую по старой привычке называла Машуткой. Я помнил Марию Николаевну ещё девочкой пяти-шести лет, когда один мальчишка из её двоюродных братьев на игре выткнул ей глаз, и она осталась кривой с катарактой на глазу на всю жизнь. Теперь она, проработавши несколько лет конюхом в колхозе, считалась на положении пенсионера без пенсии, так как в счёт пенсии ей засчитали небольшой отрезок огорода, который в другом случае следовало бы изъять из её пользования. Теперь Мария Николаевна была совсем больной и неспособной к труду, как говорила Татьяна о ней, стала совсем никудышной. Невольно при этом напрашивалось сравнение её с матерью, и оно было не в её пользу.

Чего-чего только не настряпала Татьяна Павловна для гостей: шаньги, разные пироги, заварные кральки.

«Ну, как же ты живёшь, Татьяна Павловна» - спросил я её, глядя на такую снедь с явным желанием похвалить её стряпню. «Да вот, живу – не тужу: хлеба за зиму заработала шитьём, в огороде всё растёт хорошо, кормлю поросёнка, есть гуси, куры, две козы». Потом она показала мешки с пшеницей в её кладовых, а во дворе гуляли курочки, слышалось хрюканье «дочки», а вечером она загоняла во двор гусей и козлушку с козлом. А было ей под восемьдесят, вся уже в морщинах, а руки узловатые и все вены на них, как шнурки и при всём торопливая, твёрдая походка, живой говорок и бодрый взгляд. Так и хотелось сказать, какая же ты молодчина, Татьяна Павловна!

Заглянул я в огород. Боже мой! Это было море зелени. Чего-чего тут не было: морковь, брюква, репа, свекла, помидоры и цветы – ноготки и васильки. В доме по-прежнему были «божницы» с иконами, но в кухне на столе был диск репродуктора, завешанный платком и электрическая лампочка, но, как видно, не дающая света. Спрашиваю: почему завешен репродуктор? «Замолчал: да вот не понимаю, - говорит, что передают». Вижу, нет, новое ещё не пробило себе дорогу в сознание Татьяны. «А почему лампочка не работает?» - спрашиваю. «Да вот вон надо столб поставить, а денег на него нет», - следует ответ. Вижу: здесь тот же мотив, что и с репродуктором. Нет, Татьяна Павловна в плену прошлого.

Пошли мы с ней на могилу нашей матушки и по дороге занялись воспоминаниями. Вспомнила она и о качулях – гигантских шагах, и о том, что молодухой на Рождестве любила ходить ряженой. [Текст пропущен – ред.] Вспомнила о жизни по соседству с ними и пр. Дома уже перебрали мы с ней всю нашу и её родню и общих знакомых на селе. Рассказала она и о своей семье: один сын погиб на войне, один работал в шахте, одна дочь работала тоже на копях. Были у неё даже внуки и правнуки. Я, признаться, был удивлён памятью Татьяны – насколько она у неё сохранилась, удивлён был также её живой речью, иногда с оттенком юмора.

На другой день утром мы уезжали в Свердловск, и я сидел уже в «Москвиче». Татьяне передаёт мне внушительный свёрток с гостинцами для Анны Фёдоровны. Гляжу: ещё тащит мешочек с сушёной земляникой. Взмолился: «Татьяна Павловна. Машина уже и так перегружена!» Где тут? Суёт и суёт. «Вот тут, - говорит – есть место, свези Анне Фёдоровне».

Приезжает она однажды к нам, в Свердловск из Уфалея, с горем. Там на излечении был её сын электромонтёр и находился в безнадёжном положении. Узнала, что вблизи нашей квартиры есть церковь на Ивановском кладбище и решила «причаститься». Расспросила, как пройти в «церкву». Я ей растолковал, но скоро вышел взглянуть, не заблудилась ли она. Вышел и смотрю: Татьяна уже «завастривает», едва её глазом «догонишь».

В Тече около неё сгруппировались ещё кое-кто из наших знакомых. Временами посылала письма, в которых сообщала о теченских новостях и в конце обязательно приписывала: «Ещё кланяются Вам по низкому поклону Мария Николаевна, Матрёна Сергеевна и Парасковья Петровна».

Как-то я её спросил, кто ей пишет письма. Она сказала, что пишет их одна внучка и призналась, что она тоже училась в школе и с любовью вспоминает об учительнице Елизавете Григорьевне, которая и меня тоже учила в школе. Захотелось ей похвастаться своей памятью и она прочитала молитву, которую читали в школе перед уроками: «Преблагий Господи! Ниспосли нам благодать Духа Твоего Святого, дарствующего и укрепляющего наши души, дабы внимая Твоему учению, возросли мы Тебе, нашему Учителю, во славу, родителям же нашим на утешение, церкви и отечеству на пользу». Я спросил её: «Почему же ты сама не пишешь писем?» Она призналась, что по окончании школы она и не читала и ничего не писала. Так учение её и осталось для неё мёртвым багажом.

В шестидесятых годах я посетил Течу последний раз и был опять у Татьяны Павловны. На этот раз у ней гостила дочь её Анна из Копейска близ Челябинска и двое внучат, женщина и мужчина. Анна была уже на пенсии, а внуки работали. Анна одета была по-городски, но просто, а внуки одеты были уже по моде. Татьяна среди них со своим деревенским одеяниям казалась каким-то анахронизмом. Так вот, встретились как бы два поколения теченских жителей: старого и нового, поскольку второе поколение по матери тоже было связано с Течей, да внуки и сами, часто бывая в Тече, считали себя теченскими. Я спросил внука Татьяны, кем он работает и он ответил, что работает шофёром, но одет был, как сказано, по последнему слову моды.

Мы с Татьяной опять отдали дань воспоминаниям. Я, между прочим, вспомнил об её муже Николае в предположении, что она, возможно, будет жаловаться на то, что он оказался пассивным по хозяйству, но она ни словом не обмолвилась об этом, но сообщила поразившую меня новость, что Николай не признал Советскую власть и с этим и умер.

Года два тому назад я узнал, что Татьяна Павловна переехала из Течи в Копейск к дочери Анне и что она частично парализована. Мне сообщили её адрес, и я написал ей письмо, но ответа не получил. Все мои попытки получить о ней сведения оказались неудачными, так что я и теперь не знаю, жива ли она или уже скончалась.

В моей памяти Татьяна Павловна Клюхина сохранилась как женщина удивительной крепости и силы, добрейшей души.

ГАПК. Ф. р-973. Оп. 1. Д. 722. Л. 109-115.

Публикуется только по «пермской коллекции» воспоминаний автора. В «свердловской коллекции» имеется очерк «Татьяна Павловна» в составе «Очерков по истории села Русская Теча Шадринского уезда Пермской губернии». Часть IV. (март 1966 г.). (ГАСО. Ф. р-2757. Оп. 1. Д. 381).