Теченские Филемон и Бавкида

[1961 г.]

Если бы мы поставили перед собой вопрос: в каком произведении из всей мировой литературы, включая и классическую античную литературу, можно найти у писателя такую силу обобщения, силу типизации характеров изображённых в ней людей, что образы этих людей переживут века, переживут смены исторических эпох и сохранят свою свежесть и обаяние, то мы с полным основанием назвали бы «Метаморфозы» Овидия Назона. С каким другими произведениями можно было бы их сравнить в этом отношении? Разве только с «Божественной комедией» Данте, или «Декамероном» Бокаччио. Как сердцеведца Назона можно только сравнить с Шекспиром. Такие образы «Метаморфоз», как Филемон и Бавкида универсальны и живут в различных вариантах: у Н. В. Гоголя, например, в «Старосветских помещиках», в своеобразной форме – у А. С. Пушкина в «Сказке о рыбаке и рыбке».

В Тече была мне известна одна супружеская чета, которая так воскрешала образы овидиевых Филемона и Бавкиды, что их хочется поименовать этими словами, именами, с прибавлением слова «теченские». Начать с того, что и имена у них были особые, не деревенские, но распространённые в деревне: его звали Евсевий, а её – Калерия. Сокращённее его звали Евсей. Уже в их именах слышится что[-то] классическое, античное. Далее, словно кто-то подшутил над ними, соединив в одну семью: именинниками они были в один день. В деревне это считалось не маловажным событием. Главное же было то, что они жили так дружно, что один без другого никуда. Их материальное положение было где-то на середине от бедняка к середняку, с тенденцией, однако, оформиться в последнего, в середняка. Немного сеяли, имели лошадь, коровку, небольшую избушку с пристроем, но в дополнение к этому летом ходили на подённые работы: косить, жать, сгребать сено, молотить, одним словом на разные случайные приработки. Вот тут-то они проявляли себя Филемоном и Бавкидой. Прежде всего, выходили на работу вместе. Что бы они не делали, обязательно рядом. Садились за стол – обедать, «паужинать», ужинать рядом. Было что-то трогательное в этом их единении, что внушало уважение к ним. Что скрывать, в деревне иногда позволялись непристойные выходки к «бабам», пошлые замечания, зубоскальство по поводу той или другой семьи, семейных отношений. По отношению к ним – нет. Да и сами – некоторые муж и жена, - особенно под хмельком тоже «распоясывались» иногда настолько, что давали повод к такого рода отношениям к ним. У Евсевия и Калерии этого не было: в их поведении среди «общества» и на работе проявлялась та черта наших крестьян, которая называется «важеватостью», степенством, сознанием своего достоинства.

Был у них, в отличие от античных Филемона и Бавкиды, единственный сын – «Васька-калешка». Любопытно, что прозвище «калешка» ему было дано по имени матери – Калерии. Объясняется это, очевидно, тем, что имя её так поразило изобретателя прозвищ своей оригинальностью, что он использовал его придумывающим прозвища. Было видно, что отец – Евсей, по согласованию с матерью – Калерией, по отношению к своему единственному сыну придерживались строгой системы. Однажды мы, приятели этого «Васька-калешки», были свидетелями того, как Евсевий «дубасил» его за расточительность: излишнее скармливание их хлеба собаке. Впрочем, это был едиинственный случай, когда мне приходилось видеть Евсевия вышедшим из его обычного, нормального состояния. Перед глазами у меня, наоборот, Евсевий и Калерия стоят, как живые, в идиллической картине: «подёнщики» возвращаются после работы усталые, но обязательно с песнями, сидят на телеге тесно, «грудно» и среди них, как голубки, рядышком Евсевий и Калерия.

В момент развития революционных событий Евсевий «проштрафился»: у него тоже найден был зарытый в землю хлеб. Революция, таким образом, застигла его уже в момент, когда он начинал «вызревать» в кулака, или, по крайней мере, становился подголоском их, кулаков.

ГАПК. Ф. р-973. Оп. 1. Д. 711. Л. 314-316 об.

Находится только в «пермской коллекции» воспоминаний автора. В «свердловской коллекции» отсутствует.