УЧЕНИЕ ПЕТИ ИКОННИКОВА В ПЕРМСКОЙ ДУХОВНОЙ СЕМИНАРИИ*

«Мне всё здесь на память приводит былое,

И юности красной привольные дни»

(1902-1909 гг.)

Во второй половине августа 1902 г. Петя отправился в Пермь на экзамены для поступления в духовную семинарию. Задолго до этого П. много слышал от отца и старших братьев о Перми, Каме, о семинарии. У старшего брата Александра была фотокарточка с выпускников семинарии, на которой П. видел многих учителей, у которых ему предстояло учиться. Брат Алексей столько восторженно рассказывал о семинарии и семинаристах, что П. казалось, что он уже совсем познакомился с семинарией. Наконец, Пете совсем недавно пришлось быть очевидцем восторженного приёма пермских семинаристов теченским обществом, когда они приезжали в гости к брату Алексею. Много говорилось и об Урале и железной дороге от Екатеринбурга до Перми. Одним словом, Пермь, Кама, семинария, его воображению представлялись какой-то «землёй обетованной!, в которую он отправлялся напутствуемый самыми лучшими пожеланиями. В Екатеринбурге ему предстояла пересадка на другой поезд, и было условлено с Мишей Ляпустиным, племянником теченского священника[1], только что уехавшим в Екатеринбург, что он там встретит П. и «посадит» в поезд. Так и случилось. Когда П. садился в поезд, было уже темно, мрачно, и вдруг послышалось пение в унисон «Святый Боже»…

Было ясно, что это направлялось куда-то похоронное шествие. Оказалось, что только сделался жертвой железнодорожного движения священник единоверческой церкви и паства его встречала на станции. На Петю это событие произвело тяжёлое, гнетущее впечатление.

В то время ещё не было железно-дорожной линии на Пермь через Кунгур, и П. ехал по горно-заводской линии. От Екатеринбурга до Перми поезд шёл в продолжении шестнадцати часов. Ещё дома Пете называли некоторые станции, через которые будет проходить поезд, причём две называли с рифмой: станция Селянка – пять минут стоянка; станция Ермак – начальник станции дурак». Кто занимался таким стихоплётством неизвестно, но очень припахивало бурсой. Пете говорили, что он должен проехать границу между Европой и Азией и что там встретится пограничный столб. Всё это настраивало Петю на желание наблюдать за окружающим, а особенно – за горами, ему ведь первый раз в жизни пришлось видеть горный пейзаж. Однако, у него получилось некоторое разочарование в горах: его воображение рисовало ему их боле высокими, чем они ему представились. Зато красота пейзажа очаровала его, особенно красные гроздья рябины. Только здесь П. понял подлинное значение слов А. С. Пушкина: «в багрец и золото одетые леса». Не прошло не замеченным для Пети и различие пейзажа в восточных и западных склонах Урала.

И вот П. в Перми. Сразу он оказался в плену шума, грохота, пароходных гудков, людской сутолоки. Подходит к нему мальчик с вопросом: не приехал ли он поступать в семинарию, и предлагает квартиру. Это был семинарист Корчемкин, и он провёл П. в квартиру своей матери в доме Пермякова, вблизи семинарии. Там уже было несколько мальчиков, приехавших тоже поступать в семинарию. Кампания оказалась не совсем подходящей. Среди ребят нашёлся один пошляк, Егоров Александр, который всё читал циничные стихи про Луку, якобы принадлежащие Пушкину. П. это было отвратительно. Перед экзаменом П. с товарищами ходил в семинарию и здесь встречался с товарищами-камышловцами. Среди поступающих часто можно было видеть старика-преподавателя греческого языка семинарии Троицкого[2], который старался всячески приободрить ребят. Наконец, наступил первый экзамен: диктовка. Мы уже знали, что экзаменатором будет «гроза» семинарии В. А. Фаминский, но он не произвёл такого впечатления на экзаменующихся. Он диктовал отрывок из «Капитанской дочки», диктовал медленно, отчётливо, даже, как казалось, старался помочь выполнить диктовку. Он был очень предупредителен и внимателен.

Через три-четыре дня было объявлено о приёме в семинарию, и П. стал семинаристом. Исполнилась Петина мечта «быть семинаристом». Но что это значило для П. «быть семинаристом» прежде, когда он не был ещё таковым? Едва ли больше того, чтобы иметь внешний вид тех, которые его окружали и которых называли семинаристами. Теперь Пете предстояло на опыте узнать содержание и значение этого слова.

В первый раз жизни П. услышал слово «извиняюсь» от семинариста-шестиклассника, задевшего его локтем на лестнице. В голове Пети мелькнуло: разве здесь нет бурсацкого правила «задаваться», делать «пучки». Это что-то новое.

Вывешено объявление ученической библиотеки: «Желающие получить учебники, подавайте заявки со списками. За абонемент платить 10 коп[еек] в год с учебника. П. идет в библиотеку и видит, что там орудуют сами семинаристы, а не учителя, как он привык к этому в духовном училище. Ну, а если я испорчу учебник или потеряю, то перед кем я буду отвечать? Выходит перед учениками же. Это что-то новое.

Один из семинаристов приходит в Петин класс и выясняет: нет ли среди них певцов. Кто он? Говорят, регент, и ходит он и набирает певцов в хор. А где же кто-либо из начальства? Нет! Говорят: «делайте сами!» Это что-то новое.

Нужно сходить в театр, цирк или ещё куда-либо. Говорят: сорганизуйтесь сами, получите разрешение. А кто будет следить? Следите за собой сами. Это что-то новое.

И, наконец, с двух часов и до пяти часов вечера двери для вас открыты, вы вольны распоряжаться своим временем.

Новые науки значатся в расписании: словесность, история, алгебра, геометрия и т. д.

Так вот, думает П., в чём дело: мне предоставляется больше свободы, самостоятельности, больше самодеятельности, самоорганизации, доверия, ко мне относятся иначе и от меня требуют другого отношения. Это и есть то новое, что даёт семинария. А в чём состоит существо такой перемены? Оно состоит в том, что Пете говорят: «ты уже не дитя, а переходишь в юношеский возраст и становишься юношей».

Какое богатство иметь три часа в твоём полном распоряжении после бурсы, где ни шагу нельзя было ступить без надзора! И Петя с жадностью пользовался этой свободой: он шёл на пристань и гулял на пароходе; он шёл в городскую библиотеку-читальню; он шёл в музей; он шёл в загородный парк; он шёл туда, куда захочется. И всё это потому, что он стал семинаристом. Теперь это слово для него оказалось полным содержания и самосознание его определилось словами: «Я семинарист!»

Бывши старшим в духовном училище, первоклассники опять оказались младшими в семинарии и, таким образом, инициатива оказалась в руках других учеников, однако осталось ещё достаточно места и времени для проявления своей инициативы и первоклассниками. И первое, чем увлекались первоклассники – это был цирк.

Увлекались наблюдением за борьбой. На славе были: Ваня Крамер, де-Фосс, какой-то индеец. Наши первоклассники устраивали даже что-то вроде игры в тотализатор. Неудобство посещения цирка заключалось в том, что сеансы были в вечернее время, и в этом случае у инспектора семинарии возникало опасение за только-что поступивших в семинарию новичков, тем более, что цирк находился в глухом месте. Инспекция старалась ограничивать посещение цирка, но страсти так бушевали у болельщиков за борцов, что они решались на риск отправляться в цирк без разрешения. Получались конфликты, и это подаёт нам повод рассказать о состоянии инспекционного надзора в это время в семинарии.

[1-й класс]

К началу занятий в 1902 г. произошла смена инспекторов в семинарии и вместе с тем и смена стиля инспектирования. Предыдущий инспектор семинарии Павел Семёнович Потоцкий в своей деятельности опирался на окрик, грубый тон обращения, угрозы; пришедший же ему на смену Александр Павлович Миролюбов в этом отношении был полной противоположностью своему предшественнику: он никогда не повышал своего голоса, но он старался уязвлять, иронизировать, наносить уколы словами. Он верил в силу увещаний, проповедей, часто выступал с ними в семинарской церкви. Он имел учёную степень магистра богословия, был хороший оратор, поклонник Ф. М. Достоевского. На его долю выпало руководить воспитанием семинаристов в революционное время, и сколько не старался удержать семинаристов от участия в революции, он этого сделать не смог и в конце концов признал себя побежденным и оставил работу в семинарии.

В 1902 г. в семинарии было два первых класса: а и б. Петя был в классе а. С первого класса Пете и другим первоклассникам пришлось испытать суровый стиль занятий у В. А. Фаминского. На его уроках была абсолютная тишина. Если он замечал, что кто-нибудь неаккуратно готовит уроки, предупреждал: «на экзамене будет отвечать до седьмого поту» - это значило, что ученик этот будет отвечать по всей программе не меньше часу. Так было и на самом деле. В течение года семинаристы писали сочинения всем преподавателям, в том числе и В. А. Никто из них не осмелился бы с малейшей кляксой подать сочинение В. А. В первом классе мы изучали теорию словесности и заучивали массу стихотворений наизусть, например, ода Державина и Ломоносова. На тему «Рассуждение», например, заучивали рассуждения Карамзина: «О любви к отечеству и народной гордости». Мы сопоставляли построение этого рассуждения с рассуждением «О счастливейшем времени жизни» и выяснили два типа построений рассуждений: аналитический и синтетический.

По истории мы изучали по Иловайскому «Древнюю историю». Преподаватель А. И. Добролюбов проводил уроки монотонно, как-то особенно бесцветно, бесстрастно.

Библию преподавал А. И. Дергачёв. Его претенциозность на «второго Фаминского», о чём он сам говорил, производила на семинаристов неприятное впечатление, а стремление «поддеть» кого-либо, т. е. врасплох спросить и поставить двойку, отталкивало от него. Не лежала к нему душа семинаристов.

У В. А. Кандаурова семинаристы в первом классе изучали алгебру. В. А., конечно, хорошо преподавал, но он часто болел, было много пропущенного, что потом не компенсировалось, и, можно образно сказать, что «алгебру мы изучали по Киселёву до тридцатой страницы».

По греческому языку мы переводили отрывки из «Воспоминание Кира» Ксенофонта, а по латинскому языку отрывки из «Энеиды» Вергилия.

Как курьёз можно отметить, что по пению регент архиерейского хора Потеряйко учил нас петь малороссийские песни.

В общем же весь круг преподаваемых нам наук импонировал нашему самосознанию – «мы – семинаристы» - и внушал уважение к семинарии, как к рассаднику науки.

В первом же классе семинарии оказались объединёнными абитуриенты четырёх духовных училищ: Пермского, Соликамского, Екатеринбургского и Камышловского. На первых порах хозяевами больше себя чувствовали «пермяки», но скоро обстановка жизни и учение так нивеллировали некоторые особенности, которыми отличались представители того или иного дух[овного] училища, что масса стала монолитной. Все жили дружно.

Петю больше всего интересовал семинарский хор, но он в течение первого полугодия был однородным и только со второго полугодия в него влились ученики дух[овного] училища и он окончательно оформился. Регентом был тогда ученик шестого класса А. Захаров. Он прославился сначала как певец, но скоро потерял свой голос: «сгорел на tremolo». Из певцов в это время были на славе: Пономарёв (бас), Чернавин (тенор) и Мультановский (баритон). Петя любил пение, а певцов-солистов прямо боготворил.

Из событий первого года обучения Петя больше всего запомнил торжественное собрание в день престольного праздника – Иоанна Богослова. На собрании семинарский хор исполнил концерт Бортнянского «Воспойте Господеви песнь нову», а преподаватель философии А. Н. Юрьев прочитал лекцию о древне-греческой философии.

В течение года П. несколько раз был в театре в «парадизе» (райке). Год был закончен спокойно, и П. перешёл во второй класс.

Летом 1903 г. П. захворал брюшняком в тяжелой форме, и ему пришлось потерять учебный год. Ему пришлось отстать от своих соучеников, и это осталось у него душевной травмой на всю жизнь.

[2-й, 3-й и 4-й классы]

Дальнейшее учение П. в семинарии проходило уже в бурные годы революции 1905 г. и в последующие годы реакции.

Внешне всё шло как бы своим чередом, а именно: науки проходились по семинарскому плану.

Во втором классе изучали: историю древней литературы, историю средних веков, геометрию, классические языки – переводы из Юлия Цезаря, «Илиады», Библию.

В третьем классе продолжались занятия по литературе, истории, тригонометрии, и прибавились новые предметы – логика и психология. Продолжалось изучение Библии.

В четвертом классе изучались: Библия, история философии, физика, космография, апологетика, древняя церковная история.

За это время произошли изменения в составе учителей: влились в их состав молодые, только что кончившие академии – В. М. Можгинский (по латинскому яз[ыку]), А. А. Дроздов (по греческому яз[ыку]) и В. Я. Струминский (по истории древней церкви и апологетике). Эти последние внесли новую струю в обращение с семинаристами: мягкость, гуманность в обращении, что шло в разрез традиции. Учеников при вызове к ответу называли «господин» такой-то, что уже прямо было вызовом всему прежде установившемуся строю отношений между семинаристами и учителями. Из них дальше всех в смысле новых веяний пошёл Василий Яковлевич Струминский, который своими объяснениями и поведением вёл семинаристом в сторону отрицания некоторых богословских догм. Так, он усиленно рекомендовал прочитать сочинение известного шлиссельбуржца Н. А. Морозова «Откровение в огне и буре», которое направлено было против «Апокалипсиса». Он также откровенно показал свое неверие в воскресение Христа, когда на приветствие семинаристов: «Христос воскресе», ответил: «Разве?».

Из старой гвардии семинарских учителей пред нами в эти годы предстал преподаватель философии Александр Николаевич Юрьев. А. Н. был очень колоритной личностью. Он был своего рода лидером педагогического коллектива, красой и гордостью его. Там, где нужно было представительство от педагогов, А. Н. всегда выдвигался на авансцену. Так, когда нужно было, чтобы кто-либо из состава учителей выступил с речью на торжественном собрании семинарии, то это поручалось никому иному, как А. Н. Тоже, когда нужно было, чтобы кто-либо прочитал лекцию в музее по философии, то это поручалось опять-таки А. Н. Он был признанным представителем коллектива семинарских учителей. А. Н. имел различные странности: некоторую, мягко выражаясь, невнимательность к наружному виду, например, по чести прически – не поймешь, толи у него ерошка, толи косой ряд; рассеянность: то придёт в класс без галстука, то в семинарии вызовет к ответу гимназистку госпожу Горячих; педантическую мелочность, проявлявшуюся в том, что он сокращал в учебнике отдельные слова, а однажды вечером заявился в класс, чтобы сообщить, что он забыл на уроке вычеркнуть два или три слова. А. Н. был добрейшим человеком и страшно мучился, когда кто-либо из учеников ставил его в необходимость поставить двойку. Настоящим мучеником был А. Н., когда ему приходилось читать домашние сочинения семинаристов по философии.

Среди семинаристов находились такие самонадеянные лица, которые были убеждены, что они уже овладели тайнами философии и поэтому пускались в сочинениях разглагольствовать «самостоятельно», их «чистую совесть» и преподносили А. Н. несуразную чушь. А. Н. в этом случае приносил такую «работу» в класс, с возбуждением показывал эту «работу», всю испещрённую красным карандашом, разбирал ошибки и выдавал с отметкой три с двумя минусами. А. Н. никогда не давал ученикам прямых указаний о том, как нужно писать сочинения по философии, но они подметили, что лучшие оценки были за те сочинения, которые были ближе к «Страхову». Позднее семинаристы разгадали критерий, которым пользовался в этом случае А. Н. и его концепцию, а именно он рассуждал так: кто-то (имярек) долго думал над темой и додумался до того, как это сказано у «Страхова». Если вдуматься в эту концепцию А. Н., то, пожалуй, нельзя не признать её реалистической, и что-что можно было требовать от семинаристов, кроме заучивания «Страхова». Как бы мог, например, семинарист самостоятельно, как-нибудь иначе выразить такую мысль, что «мир есть объективация воли», иначе, чем сказано у «Страхова»? Как после этого не признать концепцию А. Н. реалистичной?!

Если А. Н. был предметом гордости среди коллектива семинарских учителей, то философия в ряду других семинарских наук была предметом гордости семинаристов. Чем мог похвастаться семинарист перед гимназистом из изучаемых ими наук? Только философией: она являлась его привилегией среди общеобразовательных наук.

Пермская семинария в период русско-японской войны, революции 1905 г. и реакции в памяти П. запечатлелась в виде отдельных эпизодов. Как и на многих других русских людей, нападение Японии на Порт-Артур на Петю первоначально произвело курьёзное впечатление: показалось нападением моськи на слона. «Шапками закидаем» - таково было общее настроение у всех. Но дальше события стали развиваться совсем в противоположном направлении. Назначение главнокомандующим русскими военными силами Куропаткина сначала показалось обнадеживающим событием, но скоро призыв его к терпению в то время, как русские войска несли поражение за поражением, показался блёфом. Выражение «Куропаткинское терпение» стало ходячим выражением иронии в адрес незадачливого генерала. Как и все другие семинаристы Петя очень тяжело переживал поражение русских войск, между тем официальная пресса, а особенно наглядная агитация в виде плакатов старалась изображать положение дел на фронте в розовых красках. Распространялись такие картины, как «Стессель на фортах Порт-Артура», «Атака князя Нахичеванского»[3] и т. д. Гибель адмирала Макарова и художника Верещагина, гибель эскадры под командованием адмирала Рождественского[4], поражение под Ляояном – всё это были тяжёлые удары для семинаристов и для Пети.[5] Началось первое бурление массы. В памяти Пети от этого времени остались следующие воспоминания.

Рассказы о Лбове. Передавались слухи о том, как он делал нападения на пароходы, на волостные правления. Рассказывали, что он проживал в Мотовилихе, что много раз полиция нападала на его след, но он очень искусно гримировался и уходил из под носа полицаев. Около его личности стали слагаться романтические легенды. Его называли уральским Ринальдино Ринальдини.

Стало известно, что в Мотовилихе идёт уже настоящая война. В семинарии был произведён обыск. Во время вечерних занятий здание было оцеплено полицией, все гардеробы, парты были переворошены, но, как потом говорили, ничего не было найдено. В семинарию приезжали делегаты от вятской семинарии для договоренности о забастовке. В вечерние часы по классам ходили представители от духовенства и увещевали не принимать участие в революционном движении, но события развивались по другой линии: семинаристы выработали петицию, передали её А. П. Миролюбову и объявили забастовку. На другой день им было предложено явиться в канцелярию за получением денег на проезд по домам. Занятия возобновились только через два месяца.

Начался период реакции. В городе сначала появились донцы, а затем ингуши. В течение этого периода по рукам ходили разные брошюры революционного содержания, сочинения Августа Бебеля: «Христианство и социализм», «Женщина и социализм», Лихтинберга «Парижская коммуна» и др. Декламировались: «Песня о Буревестнике», «Песня о Соколе».[6] По рукам ходили сборники с произведениями Горького, Андреева, Куприна и др., «Записки врача» Вересаева. Широкое распространение имели: Андреева «Рассказ о семи повешенных», «Анатема», рассказ об Иуде Искариоте. Были очень распространены произведения священника-расстриги Григория Спиридоновича Петрова, рассказы Гусева-Оренбургского. Это было время, когда чтение литературных произведений у семинаристов шло, минуя ученическую библиотеку. По рукам передавалась книга: Догель «Половой вопрос».[7] Ходили слухи об «огарках» - тайных собраниях молодёжи. Говорили, что были случаи самоубийств среди молодёжи в результате проповеди каких-то тайных лиц. Появились слухи о хлыстовских «радениях». И, наконец, в театре была поставлена пьеса «Чёрные вороны», в которой выведены были иоанниты, последователи Иоанна Кронштадтского. От этого времени у Пети сохранилось в памяти торжественное собрание в театре по поводу смерти А. П. Чехова в 1904 г., статья Л. Н. Толстого «Не могу молчать».[8] В семинарии всё кипело, бурлило, митинговало, дискутировало. Петя отдал свою дань всей новой литературе, но, кроме этого, читал критические статьи Михайловского[9] и Писарева.[10]

[5-й класс]

Осенью 1907 г. Петя начал учиться в пятом классе семинарии. В этом же году в семинарию поступил его брат Николай. Николай не был принят на казённое содержание, и Пете пришлось передать ему своё казённое содержание, а самому перейти на «самосодержание».[11] Так судьба забросила его в дом городского ветеринарного врача В. И. Ракшинского на воспитательскую работу.[12] Подопечными П. были дочь Ракшинского гимназистка 13 л[ет] Фаня и мальчик-гимназист, сын Кунгурского ветеринарного врача, Шура [Остроумов] 11 лет.[13] Перед Петей была поставлена несложная задача в роли воспитателя: следить за детьми в отсутствие родителей, следить за тем, чтобы они учили уроки и по возможности помогать им.[14] П. жил в одной комнате с мальчиком. Это было время, когда мальчики увлекались чтением Шерлока Хольмса, Нат Пинкертона, Ник Картера и др.[15] Шура, конечно, тоже отдал дань этому чтению. В результате этого увлечения были такие случаи: П. ещё готовился «восстать от сна», а над головой его уже был деревянный меч, поражающий его. Но в общем и шеф и подшефные жили дружно.

При жизни у Ракшинских Пете приходилось встречаться с различными знакомыми и сослуживцами их.[16] Среди них Петю познакомили с другим ветеринарным врачом города – Яковом Григорьевичем Шнейдером.[17] Шнейдер в юношеские годы, чтобы получить высшее образование, принял христианство, но совесть его мучила за измену вере отцов и он для успокоения, применяя талмудические методы толкования библии – гиматрию и нотарикон – старался убедить себя в том, что он поступил правильно. Узнавши, что П. учится в семинарии, он предложил ему познакомить его и других семинаристов с этими методами толкования библии. И вот несколько человек семинаристов отправились к нему на квартиру. Яков Григорьевич поставил перед ними такой вопрос: куда девался Каин? Он взял библейское изречение по этому вопросу, заменил буквы цифрами и подсчитал сумму, затем он стал подбирать на эту же сумму другие предложения и после длинного ряда вычислений сказал, что Каин скрылся в центре земли. Слушатели были поражены искусственностью, произвольностью такого токования.

Живя у Ракшинских П. получил в плату полный пансион. Ракшинские относились к нему очень хорошо, но всё же он решил перестроиться – перейти на другую квартиру.[18] Получивши уроки по репетированию, он перешёл на квартиру к К. А. Удинцеву, где уже жили семинаристы Успенский и Чадаев.[19] Петю потянуло в свою семинарскую среду, и три семинариста составили «коммуну».[20] Хозяйство наше было организовано так: на текущие нужды мы вносили в кассу по рублю, продукты на питание покупали сами. Молоко брали в соседях у Шминке за 20 коп[еек] четверть. Хозяйка нам варила обеды. В месяц, считая плату за комнату, у нас выходило по десять рублей с небольшим.[21]

[[22]]

В пятом классе нам преподавали: Новый Завет А. П. Миролюбов, историю русской церкви – Ящинский, историю раскола А. Ф. Успенский, литургику и гомилетику Н. И. Знамировский, гигиену – П. Н. Серебренников[23]. У А. П. был своеобразный метод преподавания: он, вернее, проповедывал, произносил проповеди. По своей привычке он ходил взад и вперед по комнате и говорил-говорил без конца. Казалось, излагал свой «символ веры». Часто свои пояснения он иллюстрировал ссылками на Ф. М. Достоевского. Семинаристы и раньше иногда приглашали А. П. в класс на вечерние занятия с просьбой рассказать что-нибудь, он охотно приходил, произносил длинные речи, без конца говорил о Достоевском, но уже в пятом классе было заметно некоторое отчуждение А. П. от семинаристов. Когда его приглашали, он не охотно приходил, ссылаясь на то, что де-скать мы люди различных взглядов. Наконец, мы узнали, что он уходит из семинарии инспектором народных училищ. Семинаристы пригласили его на прощальную беседу. Он пришёл и кратко обмолвился словами: «Семинария – это не столько воспитательное, сколько питательное учреждение». Преподавание Нового завета в Петином классе было лебединой песней А. П. По существу он признал своё бессилие в воспитательной деятельности и мог бы сказать неизвестному своему сопернику в этом деле словами Юлии Отступника: «Ты победил, Галилеянин!»

Преподаватель Ящинский был случайным человеком в семинарии: пробывши один год, он ушёл в инспектора народных училищ в г. Сарапул.

А. Ф. Успенский несколько лет преподавал в семинарии Историю и обличение раскола. Семинаристам казалось, что он не на своём месте. В его натуре было что-то артистическое. Он выступал на семинарских вечерах декламатором блестяще. Восторги и аплодисменты всегда сопутствовали его выступлениям. Передавали, что в бытность студентом академии он состоял в какой-то драматической труппе. У него были изысканные салонные, можно сказать, манеры. Всё это никак не вязалось с преподаваемыми им предметами. По-видимому А. Ф. и сам себя чувствовал не в своей «тарелке» и потом ушёл в инспектора народных училищ.

Н. И. Знамировский преподавал предметы самые неблагодарные с точки зрения семинаристов: «нам это ни к чему» - таково было отношение их к литургике и гомилетике. Н. И. больше интересовался проповедническом, и около него группировались те семинаристы, которые имели в виде принять священство.

П. Н. Серебренников, можно сказать, был кумиром семинаристов, особенно тех, которые мечтали учиться на врача.

Среди богословских предметов изучение гигиены и медицины казалось каким-то диссонансом, чужеродным телом. Существование же их в учебном плане семинарии оправдывалось таким, совершенно резонным, рассуждением, что будущему пастырю церкви где-либо в глуши может представиться случай, за неимением врача, лечить паству и телесно. Что можно сказать о лекциях П. Н.? Уже одно то обстоятельство, что П. Н. являлся на лекции обременённый разными наглядными пособиями – таблицами, моделями, не говоря о самом предмете его лекций, привлекало внимание к ним. Однажды П. Н. явился на лекцию со скелетом и спросил: что это такое? Все в один голос ответили: «Смерть!» Когда П. Н. входил во вдохновение, он закрывал глаза и вытягивал правую руку вперед, сжимая пальцы в щепотку. С таким жестом семинаристы изображали потом его манеру речи.

О[тец] Тихон Андриевский прибыл в Пермскую семинарию из Казани. В отличие от других учителей он много рассказывал о себе, приоткрывая даже интимные стороны своей жизни. Так, он рассказывал о своей невоздержанной жизни в академии, в результате чего он довёл свой организм до истощения. Дальше он рассказывал о том, как он вступил на «путь праведный», а именно: как он путём регулирования своего питания – то сокращая его, а то увеличивая – восстановил свои силы. Он всячески старался подчеркнуть свою силу воли и своё влияние на других людей. Так, он рассказал, как приводили к нему кликуш и он «запрещал» им, т. е. вроде как изгонял из них «злого духа». По поводу наступавшей реакции он выражался так, что де-скать теперь кадилом (читай религией) можно больше сделать для людей, чем чем-либо другим.

В одной деревне, вблизи Перми, он организовал общину. Там под его руководством по кавказскому методу стройки, как он сам говорил, выстроен был молитвенный дом, куда собирались молящиеся, служились молебны, произносились проповеди, а потом он ходил по домам и «учил жизни». Сюда же с ним ездили и некоторые семинаристы. О[тец] Тихон вступал в беседу с семинаристами иногда и на самые житейские темы, например, как выбрать невесту, причём суждения его были настолько грубыми, что походили на разговор о том, как выбрать породистую лошадь. Смело он высказывался и на тему по половому вопросу. Всё это, очевидно, потому говорилось, что он преподавал педагогику.

При семинарии была так называемая образцовая школа, в которой учились дети из ближайших к семинарии кварталов. Этой школой заведывал о[тец] Тихон. Здесь же семинаристы проходили практику. Петя очень ревностно изучал дидактику и одно время заменял о[тца] Тихона.

[[24]]

[6-й класс]

С осени 1908 г. Петя учился в шестом классе. Последний год учения в семинарии он жил в общежитии. В этом классе центральной фигурой среди учителей был сам ректор – К. М. Добронравов. Он преподавал «Послания апостолов». Если бы Юпитер или Зевс спустились на землю к людям и стали бы учителями, они, вероятно, всё-таки не придумали бы такого величия, с каким «являлся» на уроки ректор. Его шествие на урок предварял Яша, наш швейцар. Он открывал дверь и закрывал. Ректор заходил в класс и, не глядя на учеников, на ходу называл фамилию обречённого на ответ. Вот это стиль! Его объяснения больше походили на снисходительный разговор. Что было слабостью ректора, то певцы… Если кто-либо певец, сам за него ответит, а двойку не поставит.

Продолжали в шестом классе преподавать: А. Ф. Успенский – обличение раскола, о[тец] Тихон Андриевский – дидактику, П. Н. Серебренников – медицину.

Новым преподавателем по догматическому и нравственному богословию был Рубинов. Трудно себе представить молодого преподавателя таким сухим, неподвижным, каким предстал перед семинаристами Рубинов. «Живой труп». Стоял он перед семинаристами у кафедры как изваяние, голос бесцветный, унылый, в лице полная неподвижность. «Застывшая догма».

Вот какая учебная обстановка была у Пети в богословских классах. Нужно сказать, что в этих классах не было уже такой формальной строгости к ученикам со стороны учителей, как в предыдущих классах. С этой стороны для семинаристов создавалась более спокойная обстановка. Шестиклассников не ставили даже в ряды в церкви и создавалось впечатление «мирного жития», «почивания на лаврах», отдыха от «трудов праведных»! Люди, не собиравшиеся посвятить себя в священнослужители отсиживались в этих классах «в силу того, что податься было не куда, а если и представлялась возможность куда-либо поступить, то для этого требовалась подготовка, на которую не всякий мог решиться. Повинуясь этому общему течению и Петя отсиживался с затаённой мыслью поступить потом в какое-либо высшее учебное заведение.

Как протекала за все эти годы – с 1904 г. по 1909 г. – общественная жизнь семинаристов? С окончанием войны в Пермском театре под антрепризой А. А. Левицкого подвизалась опера. Семинаристы всегда были поклонниками оперы. Опера чередовалась с драмой. В самой семинарии под руководством Михаила Васильевича Попова был хороший церковный хор. Выдвинулась целая плеяда певцов, которые прославились в городе. Например, в течение трёх лет лидером тенором считался Свешников. Как солиста его приглашали выступать в других церквах. Его коронной вещью считалось «Ныне отпущаеши» Соколова.

М. В. Попов обогатил репертуар церковного хора произведениями Архангельского. Семинарский хор был на славе и когда были великие праздники, семинарская церковь и прилегающий к ней коридор бывали заполнены поклонниками хора.

В семинарии устраивались блестящие вечера, на которых выступали солисты. Так, на одном вечере Свешников пел романс Денца: «Если б любовь в душе твоей зажглася»; Чирков исполнил романс Пасхалова: «Нет, за тебя молиться я не мог»; Ласин исполнил романс Денца: «Вернись!» Вступали два хора: однородный под управлением Н. В. Пиликина, бывшего тогда учителем пения в семинарии, и смешанный под управлением М. В. Попова. Однородный исполнял: «Ноченьку» из «Демона», «Белеет парус» муз[ыка] Пиликина и «Жук и роза». Смешанный хор исполнял: «Как во горнице светлице» из «Русалки» и народные песни, например, «Ай, во поле липонька». Несколько позднее к этим певцам присоединились Пётр Иваницкий (тенор) и Пётр Шестаков (бас). Семинаристы выступали на вечере в гимназии Барбатенко. Среди декламаторов выдвинулся Димитрий Бакалдин. Семинария жила полнокровной жизнью. Известную дань пению отдал и Петя.

Весной 1909 г. П. окончил курс семинарии и распрощался со своей alma mater.

Много хороших воспоминаний о семинарии сохранилось у Пети. Здесь прошли юношеские годы, годы роста, увлечений музыкой, пением, чтением художественной литературы. Были мрачные стороны жизни, но не они составляли главное в семинарской жизни П. Главным осталось то положительное, что потом пригодилось в жизни: привычка к труду и дисциплине. Глубокая правда высказана семинаристами в словах: «Наставникам, хранившим юность нашу, не помня зла, за благо воздадим».

17/IX – [19]60. 17 ч. вр[емя] сверд[ловское]

ГАПК. Ф. р-973. Оп. 1. Д. 723. Л. 48-67 об.

*В «свердловской коллекции» воспоминаний автора отсутствует. «Петя Иконников – псевдоним автора В. А. Игнатьева.

[1] Протоиерея Бирюкова Владимира Александровича.

[2] Троицкий Алексей Иванович – сын диакона Псковской губернии. Кандидат богословия Московской духовной академии 1882 г. В 1882-1888 гг. преподаватель латинского языка в Бельском духовном училище; в 1888-1890 гг. помощник смотрителя Рославльского духовного училища; в 1890-1901 гг. смотритель Единецкого духовного училища; с 14 декабря 1901 г. по 1902 г. преподаватель греческого языка в Пермской духовной семинарии. Статский советник. Имел орден св. Станислава 3 ст. // «Пермские епархиальные ведомости». 1902. № 37 (1 октября) (отдел официальный). С. 443.

[3] Гусейн Хан Нахичеванский (1863-1919) – генерал от кавалерии, во время русско-японской войны командовал Кавказской конной бригадой.

[4] Рождественский Зиновий Петрович (1848-1909) – русский флотоводец, вице-адмирал. Командующий второй Тихоокеанской эскадрой, которая погибла в Цусимском сражении.

[5] Из очерка «Тётушка Антонина Ивановна» в составе «Семейной хроники Игнатьевых» в «пермской коллекции» воспоминаний автора: «… Во время русско-японской войны тётушка [Антонина Ивановна] была сестрой милосердия на фронте. Она была в Харбине, Мукдене в госпиталях, которые находились вблизи высшего командования. Она встречалась с главнокомандующим генералом Линевичем, назначенным вместо Куропаткина. Она ничего не рассказывала об этой позорной войне. Почему? Может быть, потому, что воспоминания были неприятными, тяжелыми» // ГАПК. Ф. р-973. Оп. 1. Д. 708. Л. 60.

Из очерка «Неудачник» в составе «Очерков по истории села Русская Теча Челябинской области» в «пермской коллекции» воспоминаний автора: «Дома же больше всего горевала мать, во-первых, потому, что это было не привычным для семьи (раньше никто в армию не уходил), а, во-вторых, это событие, т. е. отправление его [брата Ивана – ред.] в армию, произошло вслед за окончанием русско-японской войны, столь печальной для России.

Юноша получил в армии звание ефрейтора. Ему ещё удалось повидать там сподвижников генерала Стесселя в Порт-Артуре, например, генерала Белого». // ГАПК. Ф. р-973. Оп. 1. Д. 711. Л. 561-565 об.

[6] «Песня о Буревестнике» и «Песня о Соколе» - литературные произведения М. Горького.

[7] Догель Александр Станиславович (1852-1922) – русский гистолог и эмбриолог.

[8] Деятельность Л. Н. Толстого в 1901 г. была публично осуждена Русской Православной Церковью, а сам писатель объявлен находящимся вне церкви до раскаяния.

[9] Михайловский Николай Константинович (1842-1904) – русский публицист, социолог, литературный критик, литературовед, теоретик народничества.

[10] Писарев Дмитрий Иванович (1840-1868) – русский публицист и литературный критик, революционный демократ.

[11] В очерке «Год хождения по мукам» в составе автобиографических очерков В. А. Игнатьева «Петя Иконников» в «пермской коллекции» воспоминаний автора: «Осенью 1907 г. Петя Иконников оказался учеником пятого класса духовной семинарии. В это же время младший брат его – Николай – поступил в первый класс семинарии. В Екатеринбурге, в епархиальном училище, продолжала образование сестра их Юлия. Таким образом оказалось, что в семье сельского дьячка Иконникова враз учились три человека из состава семи детей. Предполагалось, что Николая примут на полуказённое содержание, а Петю на полное казённое, но предположение не оправдалось: Николаю было отказано в полуказённом содержании. Нужно было искать какой-то выход из создавшегося положения» // ГАПК. Ф. р-973. Оп. 1. Д. 723. Л. 137-146 об.

[12] Там же: «Однажды в вечерние часы занятий в пятый класс заявился, по обычаю запыхавшись, наш швейцар Яша и сказал: «Иконников, Вас требует к себе отец лектор». Что бы это значило» - ломал голову Петя, направляясь в кабинет ректора: «неужели в чём-либо попался?» Недоумение разрешилось так, как не мог даже и подумать Петя. «Вот что, Иконников», - обратился к нему мягко, даже сердечно ректор: «к нам обратился городской ветеринарный врач Ракшинский с просьбой рекомендовать кого-либо воспитателем его детей. Мы решили рекомендовать тебя». «Подумай и сообщи!» В глубоком раздумье возвращался Петя из ректорского кабинета в свой класс. В душе его шла борьба мотивов: с одной стороны, это был неплохой выход из создавшегося положения – передать брату своё казённое содержание, а самому работать, было даже лестно такое предложение; с другой стороны, было опасение в том, сможет ли он приспособиться к новой, совершенно не известной ему обстановке. И задуматься над этим очень следовало, потому что до этого он жил только в общежитиях в течение девяти лет. Но молодости свойственная смелость и… «Alea iacta est!» Петя – ментор двух детских душ» // Там же. Л. 137-146 об.

Alea iacta est! – по-латински «Кости брошены!»

[13] В очерке «Год хождения по мукам» в составе автобиографических очерков В. А. Игнатьева «Петя Иконников» в «пермской коллекции» воспоминаний: «Ракшинские жили в собственном доме по N-ской улице против военных казарм. Дом был двух-этажный, как видно, недавно только купленный. Внизу была расположена кухня и квартира ветфельдшера, а большую часть низа, изолированную занимали квартирантки – две учительницы. Верх весь занимали Ракшинские. Здесь были: столовая, спальня родителей, отдельная комнатка девочки; дальше небольшой коридор с раздевальной, комната, в которой жил Петя с Шурой, гостиная и кабинет. Верх был соединён с кухней лестницей. Парадный вход открывался только в случае приема гостей. На дворе были служебные помещения, небольшой садик, огород и баня. Всё свидетельствовало о том, что хозяйство было в крепких руках.

Василий Иванович Ракшинский был городским ветеринарным врачом по надзору за качеством мясных товаров. Учреждение его находилось в районе городской пожарной каланчи. Здесь же работала в качестве инспектора-исследователя его жена – Варвара Ефимовна. Необходимость в воспитателе, таким образом, возникала из того, что родители оба уходили на работу, и нужно было кому-то приглядывать за детьми. Ракшинские-родители были на редкость добрые, сердечные люди и отношение их к Пете было родительским. Когда Петя однажды прихворнул и был в семинарской больнице, Василий Иванович навещал его. Он иногда подшучивал над неопытностью Пети несколько грубовато и Варвара Ефимовна упрекала его за это. У Пети начинали пробиваться усы и бородка, и Василий Иванович всё предлагал ему побриться, но Петя пока-что в этом случае пользовался только ножницами. Позднее, когда Петя уже не жил у Ракшинским, у него появилась вдруг такая мысль: почему они в воспитатели пригласили семинариста, а не гимназиста. И, он сделал такое предположение: не был ли В. И. Ракшинский из семинаристов? Потом он жалел, что в своё время не выяснил этого вопроса» // ГАПК. Ф. р-973. Оп. 1. Д. 723. Л. 137-146 об.

[14] Там же: автор уточняет: «Петя должен был следить за тем, чтобы его подшефные готовили домашние задания, следить за дневниками, в случае необходимости помогать им. Имелось в виду, чтобы Петя справлялся и в гимназиях о своих подшефных, как они учатся. Особенно это относилось к Шуре, потому что появились признаки того, что он иногда вместо уроков бродит по городу в поисках шерлоков-хольмсов. Для Пети это было самой сложной проблемой, и он так и не решался на это, правда, не настаивали на этом и родители: дети учились без двоек, хотя не блестяще, ну, и ладно!

Сам же Петя явно свои учебные дела запускал: не было того уклада жизни, к которому он привык, к которому была подчинена и его учебная жизнь. В этом отношении был в душе у него какой-то разлад, правда, пока что выражавшийся в неопределенном беспокойстве за успех своего учения» // Там же. Л. 137-146 об.

[15] Герои детективно-приключенческих романов.

[16] В очерке «Год хождения по мукам» в составе автобиографических очерков В. А. Игнатьева «Петя Иконников» в «пермской коллекции» воспоминаний: «Перед глазами Пети открылся новый мир: жизнь людей другого сословия, с их особыми привычками, взглядами. У Ракшинских часто бывали гости из видных деятелей города, преимущественно врачи. Петя впервые наблюдал их в семейной обстановке, со стороны, в качестве наблюдающего. Например, бывала в гостях семья городского врача Ураевского. Петя впервые узнал, что и в семье врача могут быть такие больные, которых сами они не могут вылечить. Печальное откровение! У Ураевских была дочь Катя в возрасте 18-19 лет, которая страдала падучей болезнью, и родители возили её за границу к мировым светилам медицины… но безуспешно. Катя была пианистка. Однажды в гостях у Ракшинских она играла на пианино и случился припадок. У Пети навсегда осталась жалость к этому хрупкому созданию. Впоследствии, когда Петя читал у Достоевского о больных падучей болезнью (напр[имер] Смердяков в «Братьях Карамазовых») он всегда вспоминал о Кате Ураевской. О ней же вспоминал всякий раз как приходилось ему проходить мимо дома Ураевских, когда он направлялся на уроки в семинарию. У Ураевских был ещё сын гимназист Коля, мальчик 12-13 лет, о котором много рассказывала Фаня как о мальчике-проказнике и о его порой хулиганских выходках, причём он представлялся ею как своего рода герой.

Бывал у Ракшинских видный их начальник по ветеринарной инспекции, которого Василий Иванович именовал принципалом. Он был поляк, и он с женой своей приходил специально играть в карты. Петя мимоходом любил наблюдать, как на руке жены принципала блестел изумруд и бросал от себя сноп блестящих искр. Пете всё-таки не нравилось какое-то слишком заискивающее отношение Р[акшин]-ских к принципалу.

… Бывал у Ракшинских Журавлёв, у которого был магазин музыкальных инструментов. Как Пете казалось, он был кредитором Р[акшин]-ских. Пете очень большое удовольствие доставляло проигрывание на патефоне различных граммофонных пластинок из опер» // ГАПК. Ф. р-973. Оп. 1. Д. 723. Л. 137-146 об.

[17] Там же: «У Якова Григорьевича было два сына и дочь. Его жена с дочерью жила в Екатеринбурге. Она была учительница музыки. О своей дочери Я. Г. говорил, что она – красавица. Оба сына Я. Г. кончили университет. Один из них был известным в Екатеринбурге математиком, а другой – Иосиф Яковлевич – сначала работал преподавателем в Пермской мужской гимназии, а после революции – в Свердловске в одной из школ города и очень скоро умер. В юридическом институте у Пети училась студентка Шнейдер, из потомства Якова Григорьевича, которая по окончании ин[ститу]-та уехала работать в Якутск» // Там же: Л. 137-146 об.

[18] Из автобиографических очерков В. А. Игнатьева «Петя Иконников» («Год хождения по мукам») в «пермской коллекции» воспоминаний автора: «Приближались рождественские каникулы и Петя решил на них съездить на родину, в Течу, и к Ракшинским не возвращаться, о чём он их и предупредил. Они были в недоумении. Петя мотивировал свой уход некоторыми академическими условиями. Что было подлинной причиной ухода Пети от Ракшинских? Он не смог примирить своё пребывание у них со своими прежними привычками. Началось с того, что день жизни его у Р[акшин]-ских казался ему не регламентированным, без привычного ориентира по звонкам. Он чувствовал себя как-то растерянным и не мог сосредоточиться на своих учебных занятиях. Он всё больше и больше запускал свои занятия и боялся со всем запутаться в своих учебных делах. Оставалось полгода до экзаменов, и он боялся, что придёт к ним совершенно неподготовленным. Кроме того, он чувствовал одиночество: большую часть дня он был без школьных товарищей».

…В 1914 г. в Перми Петя мельком встречал Василия Ивановича Ракшинского. Мельком видел Фаню, когда она приходила в лазарет, находившийся в семинарии. Она была сестрой милосердия. В 1925 г., когда Петя встретился в Свердловске с товарищем по семинарии – Филагрием Александровичем Михайловым, последний ему говорил, что В. И. Ракшинский умер. В тридцатых годах в одном из книжным магазинов Свердловска среди продавщиц была одна женщина, которая своим лицом очень напомнила Пете Фаню, и другие продавщицы называли её Фаиной Васильевной. Не была ли это Фаня?» // ГАПК. Ф. р-973. Оп. 1. Д. 723. Л. 137-146 об.

[19] В 1907/1908 учебном году Успенский Александр – ученик 3-го класса и Чадаев Александр – ученик 2-го класса.

[20] В автобиографических очерках В. А. Игнатьева «Петя Иконников» («Год хождения по мукам») в «пермской коллекции» воспоминаний автора: «Сюда вовлёк его семинарист Чадаев, сосед по жизни в деревне. Новые хозяева Пети были родственниками Чадаева. У нас троих была отдельная комната» // ГАПК. Ф. р-973. Оп. 1. Д. 723. Л. 137-146 об.

[21] В автобиографических очерках В. А. Игнатьева «Петя Иконников» («Год хождения по мукам») в «пермской коллекции» воспоминаний автора: «Порядок расходования сумм у них был очень оригинальный: на стенке висел мешочек, в который они периодически вкладывали по рублю на текущие расходы. Рацион их, конечно, был скромный: больше всего они налегали на молоко, которое покупали в соседях у Шминке по двадцати копеек за четверть. Всегда у них был сахар, белый хлеб, сливочное масло. Каши – рисовая, манная – были в почёте. Мясом не злоупотребляли. В баню ходили в семинарию. Жили дружно. Хотя были с разными темпераментами и характерами. Для важности называли друг друга по имени и отчеству. Из них троих наиболее увлекающимся по женской линии был Александр Павлович Успенский. Он же чаще всего охотно ходил за молоком к Шминке: в этом доме жила гимназистка Шминке, дочь хозяина этого дома, который, кажется, был лесничим. Она бывала на вечерах в семинарии. Можно предполагать, что она бывала по приглашению Успенского, хотя он об этом не говорил. Хозяин дома, где друзья квартировали, бывший пермский семинарист, работал в Управлении железной дороги. Он был человек угрюмый и редко с своими жильцами разговаривал. Только однажды он разговаривал с Петей о том, что он, кажется, знал Петиного отца ещё по семинарии. Хозяйка квартирантов была сестрой хозяина, вдовой; по её линии Чадаев и был родней хозяину» // ГАПК. Ф. р-973. Оп. 1. Д. 723. Л. 137-146 об.

[22] В автобиографических очерках В. А. Игнатьева «Петя Иконников» («Год хождения по мукам») в «пермской коллекции» воспоминаний: «У Пети были уроки по репетированию. Подотчётными его были два ученика духовного училища. Они были братья, дети священника. Жили они около Слудской площади, и Пете приходилось далеко ходить на уроки. Что говорить, давать уроки было не легко: ребята были ленивые и озорные. Пете платили пятнадцать рублей в месяц. После расходов на квартиру у него оставалось еще пять рублей на удовлетворение различных потребностей – материальных и культурных.

Втянулся ли Петя в новые условия своего бытия? Нет! Его всё тянуло в ту обстановку жизни, к которой он привык с детства ещё со времени обучения в духовном училище: «привычка – вторая природа» // ГАПК. Ф. р-973. Оп. 1. Д. 723. Л. 137-146 об.

[23] «Педагогику и дидактику – о[тец] Тихон Андриевский». (Примеч. автора).

[24] В автобиографических очерках В. А. Игнатьева «Петя Иконников» («Год хождения по мукам») в «пермской коллекции» воспоминаний автор уточняет: «В средине экзаменов за пятый класс Петя при поездке за Каму сильно простудился, схватил бронхит, кое-как закончил экзамены, и летом лечился кумысом. В шестом классе он опять вернулся в привычную ему обстановку жизни в общежитии – к «домашним пенатам» // ГАПК. Ф. р-973. Оп. 1. Д. 723. Л. 137-146 об.

Вернуться назад