Василий Николаевич Старцев*

Никто точно не знал, откуда он родом. Слухи ходили, что он чем-то связан с Шадринском, но чем именно: то ли родители его там жили, то ли кто-либо из близких родственников жил, - точно этого никто не знал. Да не знали и того, кто были его родители: то ли из духовных, то ли из торговцев, которые охотно направляли своих мальцов учиться в духовном училище.[1] Признаться, как-то соученики Василия особенно и не интересовались его социальным происхождением – не всё ли равно, из какого он роду племени: ведь училище всех подгоняло под один ранжир, все именовались бурсаками.

Вася ничем не отличался от других до тех пор, как не достиг возраста, каким выделялись другие старшеклассники, как именовали учеников четвёртого класса. Когда же он достиг этого возраста, то стал выделяться среди других желанием приукраситься наружно: стал стричься под «ерошку», аккуратнее следить за своим одеянием, а главное – стал носить длинный шнур, перекинутый поверх шеи – признак того, что у него были карманные часы, хотя на самом деле их не было. Такова была мода, и он не чуждался её. Главным же отличием его от других было то, что [он] уже «крутил» любовь с девушками и уверял товарищей, что между ним и некоей девушкой, точнее сказать – девочкой, что-то уже есть. Всякий раз, когда эта девочка проходила мимо училища со своей мамой или с какой-либо другой женщиной, Вася устремлялся к окну с таким видом, как будто он имел уже какое-то особенное право лицезреть её. Он даже старался показать другим: дескать, смотрите – я уже тоже с усами.[2] Учился же Вася ни шатко, ни валко, а лавировал между двойками и тройками, однако не спускался до той критической точки, за которой следовало увольнение из училища.

Осенью 1902 г. Вася в числе других своих соучеников поступил в Пермскую духовную семинарию. Здесь среди других товарищей, которых было больше (в первом и втором классах были параллельные группы), Вася как-то затерялся: ничем не выделялся из массы, за исключением разве того, что он заметно среди других «грешил» чревоугодием, за что ему дано было прозвище «Ковальский», по фамилии известного в Перми торговца колбасой и другими мясными продуктами. В нём видели главного чревоугодника, почему фамилия его и стала служить нарицательным именем для людей этого типа.

Культивировал ли Вася во время учения в семинарии своё нежное сердце, манившее его на любовь, о чём сказано уже выше, или вёл жизнь анахорета? Конечно, да он не отступал от нормы: «любви все возрасты покорны», но он уже в этом отношении не был одиночкой, а терялся в общей массе, подходил под один колер.

Проходили бурные годы первой революции. Семинария бурлила, но Вася нигде и ни в чём себя не проявил. Семинаристы по обычаю увлекались пением. На семинарских вечерах гремел хор. На славе был семинарский церковный хор. Был оркестр струнных инструментов. Васю ничто не увлекало, но это только так казалось. На самом деле в его душе вызревало увлечение церковным пением, что обнаружилось позднее, после выхода его из семинарии после окончания четвёртого класса.

Весной 1907 г. Вася вышел из семинарии и кто-то из его пермских родственников устроил его чиновником в контрольную палату. Тут обнаружилось, что у него в Перми есть «рука». Мы, его бывшие соученики, забегали иногда в контрольную палату повидаться с Васей. Это было очень удобно, потому что она была вблизи семинарии. Было занятно видеть нашего бывшего соученика в форме чиновника, и, признаться, мы немножко завидовали Васе, а он явно «рисовался» перед нами.

Вскоре, примерно через год, Вася предстал перед нами в новом виде – регентом хора духовного училища.[3] Это было так неожиданно, что мы буквально ахнули: как, откуда, когда у Васи появился такой талант? Почему он раньше не обнаружился ещё в духовном училище, а тем более – в семинарии. Наше удивление было, вероятно, не меньшим, чем у Онегина, когда он встретил Татьяну в Петербурге на великосветском балу. Можно было заметить, что именно возбудило у Васи любовь к пению и когда, потому что в репертуаре его исполнительной деятельности определённо проглядывал репертуар семинарского хора. Мало того, можно было заметить, кто именно из певцов этого хора затронул в душе Васи музыкальную струну, потому что он сам, будучи регентом, исполнял роль солиста баса семинарского хора – Аристарха Пономарёва. Осталось только неясным, как Вася сумел так долго – два-три года скрывать от людей свой талант и вдруг явился в образе регента подобно Афродите, вышедшей из пены морской волны.

В течение пяти лет я был оторван от Перми, а именно: четыре года учился в Казанской духовной академии и один год работал в Бугурусланском реальном училище. За эти годы Вася выпал из моей памяти.

Когда в августе 1914 г. я прибыл в Пермскую дух[овную] семинарию на работу помощником инспектора, то узнал, что он продолжал работу в контрольной палате, женился, как видно, по рекомендации своих родственников, а потом поступил на работу на Мотовилихинский военный завод в порядке предстоящей мобилизации. За всё это время я не имел с ним встречи и получал только сведения через знакомых.

В марте 1916 г. я перевёлся на работу в Слуцкое дух[овное] училище в Белоруссию. В июле 1923 г. я переехал на работу в Екатеринбург, где от одного из своих бывших [со]учеников по Камышловскому дух[овному] училищу – Меркурьева Александра – узнал, что Вася после Октябрьской революции перестроился семейно: разошёлся с первой женой, женился на другой женщине и перекочевал из Перми в Шадринск. В сороковые годы я совершенно неожиданно встретил [его] в Свердловске на главной улице города. Я узнал, что он служил завхозом в райисполкоме Октябрьского района.

Дальнейшая судьба его осталась мне неизвестной.

Я описал здесь то, что сохранила моя память о человеке, с которым я учился вместе в течение пяти лет и расстался на пороге своей юности.

ГАСО. Ф. р-2757. Оп. 1. Д. 377. Л. 78-87.

*Находится в составе «Очерков о соучениках и друзьях в Камышловском духовном училище» в «свердловской коллекции» воспоминаний автора, в «пермской коллекции» - отсутствует.