Александр Алексеевич Игнатьев*

 

Расстояние между нами было по возрасту в четырнадцать лет.[1] Я запомнил его с того времени, когда он по окончании Пермской дух[овной] семинарии в течение двух лет работал сельским учителем в Колединских Песках.[2] Он приезжал домой только на каникулы и в моём представлении уже не был членом нашей семьи из тех, которые всё время были при нас, в нашем домике, а являлся уже оторвавшимся для самостоятельной жизни. Помню, он привозил мне разные подарки: детские книжки с картинками или одни картинки.[3] Сам он любил рисовать и выпиливать что-либо лобзиком. Поэтому он мне казался художником, «искусником». Странно то, что я не столько заметил тогда его внешний вид: черты лица, рост, манеры, сколько его одежду. Особенно мне запомнилась его визитка, серая, как мне показалось тогда, очень красивая и дорогая. Позднее я узнал, что его отношения ко мне – особенное внимание – основано было на том, что он был моим крёстным отцом, а этому в те времена придавалось большое значение.

Он учился, очевидно, в Далматовском дух[овном] училище, но никогда не вспоминал ни о своём учении в нём, ни об учении в Пермской дух[овной] семинарии.[4] У него была карточка с его однокурсников-выпускников, на которой красовались ректор Добронравов, преподаватель философии А. Н. Юрьев и совсем ещё молодой преподаватель математики В. А. Кандауров, а из учащихся – Павел Пономарёв, впоследствии профессор Казанской академии, и А. И. Дергачёв. Он больше вспоминал о Каме и при встрече со мной, когда я учился в Перми, всегда спрашивал: «Ну, как Кама?» - и начинал восторгаться её величавостью. Учился он в семинарии хорошо и кончил её по первому разряду – «студентом».[5]

Я запомнил его хорошо в то последнее лето жизни его в нашей семье, когда он был женихом.[6]

Перед свадьбой он заболел. Я помню, он лежал в коробу в нашей завозне и томился в ожидании свадьбы. Мне пришлось тогда быть посредником между ним и его невестой – Марией Владимировной Бирюковой, но инициатива по использованию меня в этом направлении всегда исходила от невесты.[7]

[[8]]

[[9]]

[[10]]

Я помню его совсем молодым попиком: в подряснике, а в домашних условиях иногда без него – в ситцевой рубашке, подтянутой пояском и плисовых шароварах. Мне казалось, что он не давал своим волосам вдоволь расти в длину, и подстригал их, чего не полагалось.

Он всегда чем-либо увлекался, но только не своей службой. Наоборот, мне казалось, что его увлечения всегда сводились к тому, чтобы, как говорится, забыться от своей службы. Он выписывал много газет и различные ценные книги, например, Брэма. Он купил фотоаппарат и увлекался фотографированием. В Сугояке[11], где он священствовал, прихожане узнали об этом, и во время первой империалистической войны солдатки постоянно приходили к нему с просьбой сфотографировать их и послать карточку мужу на фронт. У него хранились горы негативов, которые во время революции затерялись, вернее всего – были разбиты.

Он выписывал домашнюю аптечку, и к нему приходили то с «больным брюхом», что было чаще летом, то с головной болью – с «жаром», и он давал то висмут, то аспирин и пр. Впрочем, чаще он направлял больных к врачу.

В первые годы жизни в Сугояке он завёл хозяйство: рабочих лошадей, сельско-хозяйственный инвентарь, но не увлёкся этим и поддерживал больше это предприятие по инерции и под влиянием супруги Марии Владимировны, унаследовавшей это увлечение сельским хозяйством от своего батюшки. У ней, у его супруги, сильнее была развита «хозяйственная жилка» и даже склонность к стяжательству, опять-таки как у её батюшки. Брат, например, тяготился так называемыми «сборами» по приходу: сам не ездил и супругу отговаривал, но она не соглашалась «попускаться своему» и всё выводила в «ажур».[12] Но он увлекался разведением новых видов овощей, а особенно цветами. Так, в огороде они разводили морковь-коротель, корляби[13], репчатый лук, цветную капусту, тыквы и пр. В саду у них были различные цветы: настурции, флоксы, резеда, различные сорта георгинов, портулак, ролы и пр. Он выписывал из Голландии корни гиацинтов. Он выписывал каталог цветов.[14]

В Сугояке вся семья Игнатьевых увлекалась пением. Он не пел в хоре в отличие от своих братьев ни в детском, ни в юношеском возрасте, но как все уроженцы Течи, любил пение. Он, как и братья, переписывал свои любимые произведения. Мария Владимировна преподавала в школе пение и руководила церковным хором, а он был её помощником. У них была фисгармония, и он самоуком научился играть. На спевках хора, которые производились в их доме, он подыгрывал на фисгармонии и подпевал необработанным баском. Он выписывал ноты. Среди них были и оперы, которыми он увлекался в бытность учеником семинарии, но особенно много было церковных сборников: партитуры и по голосам. Это увлечение пением потом передалось и его старшему сыну Сергею.

Родство с Теченским протоиереем Владимиром Бирюковым сказалось на том, что он в некотором отношении стал подражать своему тестю в обращении со своими прихожанами. Наш батюшка был очень недоволен этим и не раз ворчал про себя: «стал подражать тестю». При всём уважении к свату, он не мирился с его грубостью, а именно эту черту характера тестя и стал усваивать Александр. Он однажды позволил себе сделать одно грубое замечание даже в адрес батюшки, и на этой почве произошла у батюшки размолвка со своим первенцем. Я был свидетелем того, как наш батюшка «переживал» это, но дело обошлось примирением: Александр «покаялся» в своём «грехе», и всё утихомирилось.

Приходилось мне иногда наблюдать и размолвки у него с Марией Владимировной, но они были мимолётными, в общем же редко приходилось наблюдать у супругов такую свежесть чувств любви, какая была у Александра и Марии Владимировны.

Он любил поспорить на философские и богословский темы, и, когда я учился в семинарии, часто вызывал меня на диспуты, свидетелем которых была Мария Владимировна. У ней, поэтому, создалось обо мне мнение, как об упрямом спорщике, что она однажды и высказала мне. Александр явно провоцировал меня на споры, подзадоривал на это, и ему, очевидно, доставляло удовольствие видеть меня возбуждённым спорщиком. Позднее я понял, что для него наши диспуты были не просто увлечением «словопрением» на образец софистических споров, а он искал в них проверку и подтверждение своим взглядам. Я понял, что он по природе склонен к скептицизму, и чувствовал, что, приняв священный сан, он, образно выражаясь, «попал не в свою тарелку», в конечном счёте – он не верил в то, что служило предметом его «службы», в лучшем случае сомневался в пользе служения священником. Было видно, что он тяготился своей профессией.[15] Особенно он тяготился выполнением так называемых «треб». Он иногда, в порыве своих размышлений и сомнений, становился «провидцем», и его воображение рисовало ему картину будущего в полном противоречии с его настоящим. Так, как мне рассказывала одна из его дочерей, когда он производил расширение площади церковного строения, то обмолвился, что, может быть это пригодится, когда церковь превратят в клуб или что-либо подобное. Жизнь не раз ставила его в положение Василия Фивейского, персонажа известного рассказа Леонида Андреева.[16]

Шести лет умер мальчик Борис, а особенно он глубоко переживал смерть любимой дочери – двенадцатилетней девочки Нины.[17] Это были острые моменты проверки его веры в Бога, а чем они заканчивались – это осталось его тайной. Одна из его дочерей говорила, что он утверждал существование Бога: будто бы говорил: «Бог есть», а старший сын его на мой вопрос: «верил ли его отец в Бога – отвечал: «и верил, и не верил», т. е. пребывал в плену ползучего скептицизма. Одно ясно: он, как и многие другие юноши того времени, пошёл не по той линии, которая соответствовала бы его характеру, и причиной этого была та бедность социального происхождения, бедность среды, из которой он вышел, и вдобавок отсутствие инициативы, которую не воспитала в нём школа, которую он прошёл. Он выполнил, однако, свой долг перед семьёй, как и старшая сестра: помогал родителям выучить других братьев и сестру.

[[18]]

Ему было около сорока пяти лет, когда он поступил в Казанскую дух[овную] академию.[19] Год проучился, но всё изменила Октябрьская соц[иалистическая] революция. Роковым шагом было для него поступление в священники в Каменский завод, нынешний Каменск-Уральский. Здесь он погиб вместе с прочими служителями религиозного культа.[20] Sic transit gloria mundi![21]

ГАСО. Ф. р-2757. Оп. 1. Д. 386. Л. 47-61.

*В составе «Семейной хроники Игнатьевых» в «свердловской коллекции воспоминаний автора; авторский заголовок очерка: «Старший». В составе «Семейной хроники Игнатьевых» в «пермской коллекции» очерк «Старший» автор ведёт от лица «Пети Иконникова» и уделяет больше внимания событиям вокруг свадьбы старшего брата Александра и отношениям с новой роднёй.

 

 

Далее: Мария Владимировна. 122

 


[1] Александр Алексеевич Игнатьев родился в г. Перми 20 ноября 1872 г. и был крещён 21 ноября 1872 г. в Александро-Невской больничной церквии г. Перми. Восприемниками при крещении были диакон Пётр Иоаннов Игнатьев и священника Иоанна Пономарева дочь Елисавета. (ГАПК. Ф. 37. Оп. 6. Д. 316. Л. 457 об.-458).

[2] Село в Шадринском уезде Пермской губернии, в настоящее время – Далматовский район Курганской области.

[3] Из очерка «Старший» в составе «Семейной хроники Игнатьевых» в «пермской коллекции» воспоминаний автора: «… например, он однажды привёз ему книжку с картинками, а на лицевой обложке её был нарисован пышный подсолнух в полном цвету» // ГАПК. Ф. р-973. Оп. 1. Д. 708. Л. 17 об.-18.

[4] Игнатьев Александр Алексеевич окончил Далматовское духовное училище по 2-му разряду в 1887 г. и Пермскую духовную семинарию по 1-му разряду в 1893 г.

[5] Из очерка «Старший» в составе «Семейной хроники Игнатьевых» в «пермской коллекции» воспоминаний автора: «О детских и юношеских годах этого брата никогда и никто ничего не говорил и Петя ничего не знал, как будто их не было» // ГАПК. Ф. р-973. Оп. 1. Д. 708. Л. 18.

[6] Там же: «Петя запомнил даже отдельные детали этого события. Так, он помнил, как семья Иконниковых, в том числе и Петя отправилась к Бирюковым с предложением Марии Владимировне, точнее сказать – о[тцу] Владимиру, потому что было ясно, что всё это зависит только от него. Почему вся семья ходила по этому делу для Пети осталось загадкой; может быть, для важности. Петя запомнил, как во время разговора о предложении о[тец] Владимира вызвал Марию Владимировну и со свойственной ему манерой говорить строго сказал: «Машка, тебе делает предложение Александр Алексеевич, пойди в эту комнату (он указал), подумай и дай ответ. Она подумала и сказала: «Папочка, я согласна». Дальше Петя запомнил, что наречённые жених и невеста стояли рядом, читали какие-то молитвы, и было объявлено о свадьбе» // Там же. Л. 18-18 об.

[7] Там же: «Предполагалось, что свадьба должна вот-вот совершиться, но дело затянулось на целый месяц, потому что жених заболел: у него был какой-то нарыв. В действительности получилось так, что гуляние свадебное растянулось на месяц: Бирюков выдавал замуж старшую дочь и ничто не жалел на это торжество. Пока жених выздоравливал, гости в доме Бирюковых по существу не переводились. К невесте на свадьбу приехала подруга из Екатеринбурга, дочь известного в наших краях иконописца Звездина, так и она так и жила целый месяц до свадьбы. Молодежь – братья и сёстры жениха и невесты и их друзья – гуляли во всю. Можно сказать, что свадьба продолжалась целый месяц. Невеста избрала Петю своим посредником между ней и женихом, ловила его и спрашивала что-либо о женихе, а чтобы задобрить его, целовала его, чем он, по правде сказать, тяготился» // Там же. Л. 18 об.-19 об.

Звездин Василий Иванович (1836-1920-е) – русский художник-иконописец.

[8] Из очерка «Старший» в составе «Семейной хроники Игнатьевых» в «пермской коллекции» воспоминаний автора: «Весть о том, что Бирюков выдает дочь замуж за диаконского сына, на селе была воспринята простыми людьми, т. е. крестьянами, как мезальянс: выдача замуж богатой невесты за бедняка. Если рассуждать по-житейски, по бытовому образу жизни жениха и невесты до их замужества, по существу, это так и было: сословие было одно – духовное, но положение материальное внутри его различное – у одной и той же кассы у одного три доли, у другого – одна. Грубое сравнение их быта: в одной семье за обедом у каждого отдельный столовый прибор, в другой – на столе одна миска, из которой ложки непосредственно направляют содержимое по различным ртам. Кроме того, основы семейного уклада и внутрисемейные отношения были различными, в некоторых отношениях до противоположности. Поскольку жених, принимая сан священника, выходил в материальном отношении на уровень привычного для невесты быта, по крайне мере в потенциальном отношении, то считалось, что с этой стороны всё благополучно; что же касается некоторых специальных особенностей в прежнем укладе и семейных привычках жениха и невесты, то считалось, что время выровняет их, так сказать, нивелирует. Отсюда было общее мнение, что сочетание получилось не плохое, и можно ждать спокойной и обеспеченной жизни у молодых.

Свадьба, наконец, была сыграна пышно: с шаферами, подарками и пр. Когда установились интимные отношения между женихом и невестой: незадолго до свадьбы, или ещё с детских – остались их тайной. Может быть, жених потому и был два года учителем, что ждал невесту, когда она закончит епархиальное училище и выйдет в брачный возраст: она вышла замуж через год по окончании епархиального училища» // ГАПК. Ф. р-973. Оп. 1. Д. 708. Л. 19 об.-20 об.

[9] В очерке «Старший» в составе «Семейной хроники Игнатьевых» в «пермской коллекции» воспоминаний автора: «Говоря о свадьбе старшего брата, нельзя не вспомнить о двух наших подвижниках тех лет. Сентиментально в духе Стерна, родоначальника, как нам говорили, сентиментализма, но зато справедливо. Речь идет о Бурке и Воронке. Милые наши лошадки! Досталось им с этой свадьбой: не выходили они из хомутов. Как сейчас вижу их: Бурко в корню, а Воронко в пристяжках. Вот бегут они трусцой: Бурко, опустив голову, а Воронко ещё гоглится.

По подсчетам за лето они вогнали тысячу вёрст. Как погиб Бурко – не известно, а Воронко сгиб от сапа» // ГАПК. Ф. р-973. Оп. 1. Д. 708. Л. 20 об.-21.

Стерн Лоренс (1713-1768) – английский писатель XVIII века, священник.

[10] Там же: «В скором времени после свадьбы молодые уехали в Екатеринбург, где жених должен был рукополагаться во священники. Здесь они снялись до рукоположения или у Метенкова или у Москвина. Фотограф снимок отпечатал в розовых тонах со цветами. И сняты они здесь счастливые, молодые. Как всё-таки хороша молодость, как утро ясного дня! Назначение было дано в Сугояк, в шести верстах от Течи. Любопытно, что до этого времени ничего не было слышно о Сугояке.

О[тец] Владимир сделал всё для устройства молодых до последней поварёшки. В Сугояке в доме священника были комнаты: просторная кухня с сенями, столовая, спальня, зал, кабинет, прихожая с парадного входа, веранда. Все комнаты были меблированы полными гарнитурами венской мебели, столов, разных занавесок, дорожек, тюля; в спальне – кровать и др. принадлежности. Полные сервизы – столовой и чайной посуды. Лошадь с седлом. Сундуки с одеждой. Всё! Это было дело рук тестя. Даже прислугу на первых порах им нашли: из Баклановой – стряпку Агафью, из Кирдов – работника Проню.

Настал день поздравления с новосельем, и вот родителей наших Бурко и Воронко повезли с хлебом и солью в Сугояк, а потом туда наехали семьи жениха и невесты. Любопытно, как реагировало население Сугояка на появление такого количества новых людей. Мужская молодежь в то время одевалась преимущественно на русский народный манер: красная рубаха, плисовые шаровары, пояс с кистями, сапоги. И вот, когда в таком виде нагрянуло несколько таким образом одетых молодых людей, то среди населения пошёл слух о том, что приехали «крашельшики» красить церковь.

С этого момента, примерно, на двадцать лет Сугояк включился в состав Теченской «поповки».

Как определить отношения между новой родней? Между детьми была дружба, но дети Иконниковых не солидировались никогда с Бирюковыми в том, что было в них специфически бирюковское, что определялось словом «бирючата». Дети Бирюковых не называли Петю иначе, как Петенька. Когда Петя поступил учиться в Камышловское дух[овное] училище, Андрюша Бирюков сразу показал кулак с предупреждением, что если кто хоть пальцем заденет Петю, то… Детям, особенно девочкам, было неприятно, что их отец был груб с другими детьми. Так, когда Петя однажды присутствовал случайно за обедом у Бирюковых и отец начал по своему обычаю «хвалить» его: «мать, наложи ему каши»… дети, видимо, с опасением уговаривали: «папочка, не надо!» Уговаривала и матушка: «Володенька, не надо», но самодур у неё был во власти своей стихии. Когда в 1914 г. объявлена была война, он всё-таки не удержался и сболтнул в семье: «Идёмте бить»… имелась в виду жена А. Ф. Иконникова немецкого происхождения. Это была, конечно, шутка, но грубая, самодурская. Когда его дома не было, дети звали к себе: «идём к нам – папы нет дома». Когда ходили по большим праздникам с крестом, он имел обыкновение подсчитывать свои суммы в доме диакона (последний пункт) и давались детям деньги на пряники. Зятя он звал Александром Алексеевичем и по отношению к нему был всегда корректен. По отношению к нашему отцу он был деликатен, но общался на «ты» и называл диаконом. Исключительно предупредительным был в отношении к нашей матери. Как относился к нему наш отец? Они вместе работали всю жизнь, и он привык к его самодурству, хотя оно явно претило его взглядам. И такова сила привычки: смерть протоиерея (он умер раньше отца на год с небольшим) так подействовала на него, что он растерялся и потерял душевное равновесие: у него началось лёгкое умопомешательство. Началось с того, что он стал жаловаться по поводу смерти протоиерея: «Вот, что наделал, вот, что наделал». Протоиерей ещё не умер, а он сказал трапезникам, чтобы они звонили с извещением о смерти. Сам стал распродавать разные вещи, готовясь к смерти» // ГАПК. Ф. р-973. Оп. 1. Д. 708. Л. 21-23 об.

Протоиерей Владимир Александрович Бирюков умер 25 мая 1916 г. («Екатеринбургские епархиальные ведомости». 1916. № 26 (26 июня) (отдел официальный). С. 175), а заштатный диакон Алексей Иоаннович Игнатьев – 25 сентября 1916 г. («Екатеринбургские епархиальные ведомости». 1916. № 45 (06 ноября) (отдел официальный). С. 326), т. е. с разницей в 4 месяца.

[11] Село в Шадринском уезде Пермской губернии, в настоящее время – Красноармейский район Челябинской области. Пророко-Ильинская церковь с. Сугояк, каменная, построена в 1862-1868 гг. Приход открыт в 1873 г. Тёплый храм во имя святых Афанасия и Кирилла, Архиепископов Александрийских, освящён в 1873 г., летний храм во имя святого Пророка Божия Илии освящён в 1881 г.

[12] В очерке «Старший» в составе «Семейной хроники Игнатьевых» в «пермской коллекции» воспоминаний автора: «Было очевидно, что его брата тяготила натуральная форма оплаты труда, так называемые сборы. В детские и юношеские годы он в достаточной степени насмотрелся на это в жизни отца и у него осталось органическое отвращение к сборам, которое ни при каких условиях он не мог преодолеть и ни разу в жизни не делал сборов, несмотря на убеждения свой жены» // ГАПК. Ф. р-973. Оп. 1. Д. 708. Л. 24 об.-25.

[13] Так в тексте. Правильно: морковь-каротель, кольраби.

[14] В очерке «Старший» в составе «Семейной хроники Игнатьевых» в «пермской коллекции» воспоминаний автора: «… но крупное полеводство – посевы пшеницы, овса и т. п. его меньше интересовали и в этом деле он был на поводу у работника Егора, человека явно нерадивого, а поэтому от этого хозяйства не выходило никакого толку» // ГАПК. Ф. р-973. Оп. 1. Д. 708. Л. 25.

[15] В очерке «Старший» в составе «Семейной хроники Игнатьевых» в «пермской коллекции» воспоминаний автора: «Пете Иконникову, когда он вырос и «вошёл в разум», всегда казалось, что брат его старший пошёл не по своей линии, приняв священный сан. Ему казалось, что в складе ума его брата больше рационализма и скептицизма, чем это можно было бы допустить или совсем не допустить в деятельности человека, носящего священный сан. Когда Петя был в возрасте 20-ти лет и когда формировались его убеждения, между ним и братом происходили часто дискуссии по разным вопросам, большею частью, однако, не выходящими за сферу тех вопросов, которые были предметом школьного учения в семинарии. Дискуссии были горячие, однако, они были скорее схоластическими, чем жизненно-практическими, но и по ним можно было судить, что у брата где-то во глубине души сидит червячок философии Ивана Карамазова, который не даёт ему покоя. Ставя же или иные вопросы, он хотел бы, чтобы его разубедили кое в чём, что шло от Ивана Карамазова, но он этого не находил. Когда он организовал ремонт церкви, а именно – расширил её переднюю часть, придав ей форму зала, то сделал замечание, что, может быть, в будущем эта часть церкви и будет использована, как зал. Теперь это можно было бы посчитать из предвидение, но тогда это было ничем иным, как проявлением скептицизма. Петя считал, что если бы у его старшего брата в своё время были средств на продолжение образования в высшей школе, то он, вероятно, не пошёл бы во священники, а был или врачом, или педагогом» // ГАПК. Ф. р-973. Оп. 1. Д. 708. Л. 23 об.-24 об.

[16] Андреев Леонид Николаевич (1871-1919) – русский писатель.

[17] В очерке «Старший» в составе «Семейной хроники Игнатьевых» в «пермской коллекции» воспоминаний автора: «… которая училась в Шадринске в женской гимназии и умерла от воспаления мозга». Ему пришлось приехать в Шадринск уже на похороны. Люди, видевшие его в этот момент, передавали, что мучения его по поводу смерти дочери граничили с безумием. До этого случая были ещё два смертельных исхода болезней: мальчика в возрасте 5 лет, умершего от осложнения после скарлатины (воспаление почек) и девочки в детском возрасте от скарлатины или дифтерита» // ГАПК. Ф. р-973. Оп. 1. Д. 708. Л. 25 об.

[18] В очерке «Старший» в составе «Семейной хроники Игнатьевых» в «пермской коллекции» воспоминаний автора: «В Течу они приезжали часто, причём заезжали по очереди то к Бирюковым, то Иконниковым. По заведённым обычаям в этих случаях бывали «возлияния», иногда значительные. В именины 15/VII в гостях у тестя обычно были три дня. Один раз между братом и нашим батюшкой произошла размолвка. Как рассказывал отец, он не снёс обидного замечания старшего сына по поводу его одеяния на благочинническом съезде, а именно: у отца была сверх зимней одежды надета красная опояска (пушак), а сын сказал ему, что он оделся, как купец. Судя по тому, что батюшка рассказал об этом в присутствии детей, было видно, что он был сильно обижен. Брат, однако, признался в своём «грехе», извинился, и всё пошло по-хорошему. Батюшка также высказывал недовольство братом, когда он заметил у него признаки заимствованного у тестя хамоватого отношения к прихожанам, чего он сам органически не выносил. Отношения старшего брата к отцу закончились тем, что ему именно пришлось читать отходную молитву в момент кончины батюшки» // ГАПК. Ф. р-973. Оп. 1. Д. 708. Л. 26-26 об.

[19] Там же: «В 1916 г. старший брат в возрасте 41 г[ода] поступил учиться в Казанскую дух[овную] академию, а Мария Владимировна поступила в Баклановскую школу учительницей. Этот шаг нельзя иначе назвать, как геройским. Старший сын брата Сергей в это время поступил на медицинский факультет Казанского университета, а младший брат наш Николай заканчивал Казанскую дух[овную] академию. Получилось интересное сочетание студентов: в академии – старший и младший братья, в университете – старший сын старшего брата. Здесь же брат встретился со своим соучеником по семинарии – профессором Павлом Петровичем Пономарёвым» // Там же. Л. 26 об.-27.

[20] В очерке «Старший» в составе «Семейной хроники Игнатьевых» в «пермской коллекции» воспоминаний автора: «Уже в дореволюционное время мы избегали въезжать в завод в вечернее время, потому что посёлок был в котловине и при спуске с крутой горы через глубокий овраг можно было встретиться с хулиганами из посёлка» // ГАПК. Ф. р-973. Оп. 1. Д. 708. Л. 17-27 об.

Игнатьев Александр Алексеевич (1872-1920) – сын диакона Шадринского уезда. Окончил Далматовское духовное училище по 2-му разряду в 1887 г. и Пермскую духовную семинарию по 1-му разряду в 1893 г. Определён учителем и законоучителем в Ново-Песковскую земскую школу Шадринского уезда. Посвящён в сан священника 13 августа 1895 г. и определён к Пророко-Ильинской церкви села Сугоякского Шадринского уезда. За безупречную службу награждён набедренником, скуфьей в 1904 г., камилавкой в 1911 г. 22 февраля 1916 г. переведён к Николаевской церкви села Сладчанского Шадринского уезда. 21 июля 1916 г. уволен за штат в связи с поступлением в Казанскую духовную академию. В виду прекращения занятий в академии, в апреле 1918 г. временно командирован к Афанасие-Кирилловской церкви села Ячменевского Шадринского уезда. 18 сентября (н. с.) 1918 г. определён к Свято-Троицкому собору Каменского завода Камышловского уезда. С начала июля 1919 г. эвакуировался в связи с отступлением Сибирской армии. В 1920 г. вернулся в Каменский завод, где был застрелен в ночь ареста 28 июня 1920 г. без суда и следствия. См. ст. Сухарева Ю. М. «Священник Каменского Троицкого собора Александр Игнатьев (1872-1920)». (21.04.2018 г.). // Доклад на 6-й региональной научно-практической конференции Уральского историко-родословного общества «История. События. Судьбы» в г. Каменск-Уральский, 21 апреля 2018 г. http://sukharev-y.ru/

[21] Sic transit gloria mundi! – по-латински «Так проходит мирская слава!»

 


Вернуться назад



Реклама

Новости

30.06.2021

Составлен электронный указатель (база данных) "Сёла Крыловское, Гамицы и Верх-Чермода с ...


12.01.2021
Составлен электронный указатель "Сёла Горское, Комаровское, Богомягковское, Копылово и Кузнечиха с ...

30.12.2020

Об индексации архивных генеалогических документов в 2020 году


04.05.2020

В этом году отмечалось 150-летие со дня его рождения.


03.05.2020

Продолжается работа по генеалогическим реконструкциям


Категории новостей:
  • Новости 2021 г. (2)
  • Новости 2020 г. (4)
  • Новости 2019 г. (228)
  • Новости 2018 г. (2)
  • Flag Counter Яндекс.Метрика