«День сегодняшний» и «день вчерашний» Течи

[1963 г.]

В июле 1914 года я в последний раз в жизни обозревал Течу в таком виде, в каком я наблюдал её в детском, юношеском и в начале взрослого возрасте виде. В душе воспоминание с новой яркостью возникали одно за другим и закреплялось в памяти на всю жизнь. И вот через сорок семь лет, в 1961 г. я вновь посетил Течу и с охватившим меня нетерпением устремился обозревать все те места, предметы и всё, что память моя хранила от тех отдалённых времён. Но теперь я уже стал, в возрасте, который принято называть глубокой старостью. А вот память не хочет мириться с этим: она свежа, она всё прошлое рисует так, как будто бы оно только что совершилось. Так Теча в 1961 г. и в 1914 г. предстала предо мной, как сегодняшний и вчерашний день, в едином комплексе переживаний.

Этому своему приезду в Течу я решил придать итоговое значение, в отличие от мимолётных наездов в [19]20 и [19]30 годы: приехал ещё раз посмотреть на Течу и распрощаться с ней навсегда. Тогда в [19]20-[19]30-е годы в Тече были ещё родные – мать, умершая в 1926 г., и сестра, а теперь родных никого не было, а оставались только кое-кто из близких знакомых, главным образом – из соседей.

Большинство прежних знакомых, например, из семьи нашего соседа Савелия Фёдоровича Клюхина, ещё в [19]30-х годах перебрались в город Копейск около Челябинска. О ком не спросишь из своих знакомых: где он? – ответом было: на копях. Это было своеобразное переселение народов. Некоторые из переселенцев приезжали в Течу только в гости: летом за ягодами и грибами, или на рыбалку. Некоторые из переселенцев сумели хорошо устроиться на новом месте. Так, Михаил Клюхин, внук Савелия Фёдоровича, пробился на работу бухгалтером, построил себе на копях дом, завёл хозяйство и имел даже «Москвича». Выходцы из Течи и их потомки приезжали в Течу с должностями то шоферов, то электриков, то слесарей. Никак не подумаешь, что они из той Течи, где они могли быть раньше только землеробами, и обречены были ходить за сабаном. Редко теперь можно было встретить езду на лошадях.

Связь со всеми крупными центрами осуществлялась теперь машинами: с Челябинском, Шадринском, Далматовым, Бродокалмаком, Верх-Течей связь осуществлялась посредством комфортабельных автобусов. Они ходили по расписанию. Около почты, в бывшем Мироновском доме, и около чайной, выстроенной на месте дома Андрея Михайловича Трапезникова, были пункты ожидания автобусов, и на них всегда небольшие группы ожидающих. Через село то и дело проходили «победы» и «москвичи» - учрежденческие и частных владельцев. Особенный буквально набег их был в субботу вечером, когда из Челябинска устремлялись в Течу любители рыбной ловли и то и дело спрашивали: как проехать на Караскуль. У многих жителей Течи появились велосипеды, и можно было наблюдать, как какая-либо тётушка утром торжественно катила на работу. Молодёжь сплошь и рядом каталась на велосипедах. Невольно я вспомнил, что первый велосипед в Тече появился в [1]900-х годах: его купил своему сыну земский начальник П. А. Стефановский по случаю окончания им гимназии. Сколько тогда было удивления: как это он (велосипедист) не падает при езде. Первый же мотоциклет появился в Тече в 1908 или 1909 г. Его привёз с Нижегородской ярмарки сын теченского купца Новикова – Василий Антонович. Сколько было тогда греха с трескотнёй мотоцикла: бывало видишь, как стадо коров или коз мчится по улице: так и знай – вот-вот появится на мотоцикле Вася Новиков. Мотоциклов было, как видно, мало, разве только у работников МТС.

Люди привыкли уже к сельскохозяйственным машинам. Вот по Зелёной улице с шумом передвигается комбайн. Прежде, наверняка, его бы сопровождала группа ребятишек, а то и взрослых зевак, теперь никого не видно: это обычная картина.

За селом, у кладбища, расположилась МТС. Но сколько же беспорядка: машины под открытым небом, различные части их разбросаны в беспорядке по земле! Обидно! В маленьком леске, против старого кладбища, нефтяной склад. И опять беспорядок: всюду разбросаны бочки, грязь, деревца переломаны, пригнуты к земле. Обидно!

В летнее время в село наезжает много людей из Челябинска на уборочную, и избушки бывают забиты квартирантами. Тут и студенты, и служащие, и рабочие. Вот по Зелёной улице группами идут по направлению к одной избушке женщины. 8 часов утра. Спрашиваешь: кто это и куда они направляются? Это приехали на уборочную из Челябинска, а идут они на утренний завтрак. А когда же они выйдут на работу? К 9-ти часам!

По улице бегают дети. Полдень. Жар. Девочки в платьицах, штанишках, на ногах ботинки, чулки, на головах платочки. Нет прежней Течи! Моды города! Только разумно ли это? Мальчики в майках и трусах, но босые. Это разумнее!

Кто же снабжает так население? А оно, несомненно, одето лучше прежнего: из учебной становины уже не найдёшь и всего прочего домотканного. У женщин – платья по моде, туфли, чулки. У мужчин – визитки, брюки, рубашки с галстуком и пр.

Заглянем в б[ывший] магазин Антона Лазаревича. Да, он крепко был в своё время сделан: на много лет его строил Новиков. Что теперь в этом магазине? Там, где у Новикова, у правой стен были выставлены пряники, конфеты, орехи, чай, сахар, крендели, теперь парфюмерия и книги. У задней стены, где у Новикова были ткани, ситцы, корты, плис, сукно, шали и пр., теперь – частью тоже материи, но кроме этого готовая одежда: платья, брюки, визитки, пальто и пр. У левой стены, где у Новикова были лампы, гвозди, топоры и пр. и тут же махорка, а у дверей – бак с керосином и большая бутыль – с конопляным маслом, теперь – велосипеды и пр.

Всё, что относится к предметам питания, сосредоточено сейчас в магазине наискосок, в б[ывшей] кладовой при доме Ивана Степановича Пеутина. Там же продаётся печёный хлеб … стоит очередь.

Гордостью сельпо является недавно открытая чайная, упомянутая выше. В ней есть буфет с холодными закусками, пряниками, конфетами, печеньем, фруктовой водой. На меню значатся горячие блюда: суп, лапша, котлеты, компот, чай, кофе и пр. Всегда можно заказать глазунью. Вот только приходишь в один день, другой, третий, и всё одно и то же меню. Спрашиваешь: почему у вас меню не меняется. «Как это не меняется» - слышится ответ в тоне оскорбления. «А вот смотрите на листок: он уже весь затёрт и измочален» - отвечаешь. «Ну, и что же? Вы сами можете что-либо заказать!» При таком ответе что скажешь? Остаётся только признать себя побеждённым.

Кто посетители чайной? Как видно, их бывает мало: больше проезжие, кто-либо из рабочих МТС и местной интеллигенции. Но вот ввалилась компания человек пять с шумом. Заказали что-либо по меню, из кармана достали пол литра. Удар, и пробка летит к потолку. Шум, гам, курение. Сидят в шапках. Обращаешься к директору чайной: «вот это у Вас не порядок». Мнётся: «запрещено, но ничего не можем поделать!» … А всё-таки как хорошо? В Тече и чайная!

Торговля строго по часам с перерывом на обед и пр.

Гостил я тогда у своих бывших соседок Татьяны Павловны и Марии Николаевны. Питались они хлебом своей выпечки из «белой» муки, т. е. мелкого размола. Признаться, был удивлён. И раньше теченцы были избалованы мукой: Мизгирёв перемалывал им только пшеницу и перемалывал хорошо. Хлеб – калачи, шаньги, лепёшки – выпекали только из пшеничной муки. Про ржаной хлеб говорили: «с него брюхо пучит», и если выпекали, то только по нужде, когда не хватало пшеничной муки до нового урожая. А тут на тебе: «белая мука!» Хорошо!

Как с бытом? В избушки проведено электричество. Правда, не всем: не хватает будто бы столбов для проводки, а кругом лес. Проведено радио, но Татьяна Павловна выключает: шумно говорит, да и не всё понятно. Зато у сельсовета в 6 часов утра радио, как [и]ерихонская труба, уже разносит новости на всё село. Как далеко ушла Теча вперёд от тех времён, что были до Октябрьской революции!

Но… иконы на «божнице» у Татьяны Павловны не сняты, хотя рядом и радио и электрическая лампочка.

Под вечер вблизи магазина стоял автобус, и около него на траве валялись городские мужчины и женщины из молодёжи. Кто они? Приехали из Челябинска артисты давать концерт. Вечером молодёжь пошла в клуб (он же изба-читальня) на концерт. Там же время от времени демонстрируются картины. Есть библиотека. Нет, Течу не узнать!

В Тече школа-семилетка. Её приземистое здание вновь выстроено на том месте, где раньше был пустырь старого кладбища (у «крестика»). Было начало учебного года, и я зашёл в школьное помещение. В нём были просторные комнаты с полным комплектом школьного оборудования. Комнаты светлые, покрашенные летом. Довольно просторная учительская комната. На дворе были хозяйственные постройки, в том числе кухня, где готовились завтраки. Интерната не было.

В Тече есть своя сельская больница в б[ывшем] доме священника. Врача нет, а есть только фельдшер.

На территории внизу б[ывшей] церковной площади, на том месте, где раньше стоял домик просфорни Марии Ивановны Маминой, родной тётки Д. Н. Мамина-Сибиряка, построен артезианский колодец. На Зелёной улице, неподалёку друг от друга, стояли два дома: один из них б[ывший] дом Андрея Михайловича Трапезникова, когда-то купленный у псаломщика Александра Димитриевича Покровского, а другой, бывший когда-то верхним этажом Мироновского дома, проданным в д[еревню] Бакланову, а оттуда вновь был привезён в Течу. В одном из них был детский сад, а в другом детский дом.

За селом, на восток, у Беликульской дороги построен большой коровник для колхозного стада и конюшня для лошадей. На Горушках заканчивалось строительство длинного деревянного здания под больницу.

И всё это было на фоне полного разрушения старой Течи. Самую унылую картину представляла центральная часть села: всё рушилось, разваливалось и, кажется, обречено было на полную гибель. От церкви остались руины. Её даже сломать до основания не сумели. Около церкви была школа церковно-приходская. Её превратили в гараж, разломив стену под ворота в него. На церковной площадке, где раньше происходили базары, устроили сараи для сушки зерна на подобие тех, какие раньше устраивались для выработки кирпича: крытые соломой, двухскатные. Стоящий вблизи церкви б[ывший] Мироновский дом, в котором размещены изба-читальня и библиотека имеет явные следы разрушения. Часть окон у него заложена кирпичами, кирпичи в стенах в некоторых местах выворочены. Около него когда-то были хозяйственные постройки и садик с черёмухами. Всё это превращено в пустырь, на котором только одиноко стоит «нужник» (деревянная уборная), в виде сторожевой будки, с открытой дверью и переполненным «содержимым», с тучей летающих около него мух. У рядом стоящего с ним дома Игнатьевых весь пристрой пал и догнивает. Самый домик разделили на две части с отдельными ходами. Он разрушается, но хорошо сохранился скверик перед домом. В нём белые акации ещё больше разрослись и совсем закрыли домик от глаз прохожих. Дом Пимена Фёдоровича на главной улице, на тракту, и раньше бывший приземистым, ещё больше припал к земле. Все постройки у рядом стоящего с ним Бирюковского дома: кирпичные амбары, конюшня, ворота, а также сад уничтожены. Около дома в сторону сада устроена была деревянная площадка с высокой стеной, которая придавала дому более удлинённый вид, а у дома было народное крыльцо с навесной железной крышей, поддерживаемой массивными железными четырёхгранными прутьями, в нижней части завитыми в спираль и прикреплёнными к стене. У дома под крышей парадного крыльца была деревянная площадка с двумя ступенями. Перед домом вдоль фасада росли тополи, отгороженные от дороги дощатым заборчиком. Всё это было разрушено, и стоял только один кирпичный дом, одинокий, кажущийся меньшего размера, чем раньше. Раньше у этого дома было высокое подполье, часть которого ещё в прежнее время была превращена в нижнюю кухню, а большая часть была складом: тут был каретник с выходом на улицу. Теперь он превращён в нижний этаж дома: пробиты в стене окна, настлан пол и устроены печи. При всём этом дом имеет какой-то общипанный вид, хотя есть признаки хозяйственного попечения о нём, он, как видно, не так давно побелён.

Новиковский дом сохранился: крепко строил его Антон Лазаревич, но он полинял, выцвел. Около него был раньше садик с клумбами цветов и крытая железом терраса. Теперь это всё разрушено. Как передавали, весь этот садик был перекопан: в нём искали зарытые богатства Новиковых, но так ничего и не нашли. В доме теперь находится аптека. Ограда перегорожена: аптека отделена от магазина. Сохранились «слоновые» кирпичные столбы у ворот, но краска на них еле заметна, а кирпичи кое-где уже разрушились. Дальше по улице в направлении к Нижне-Петропавловскому селу сохранился дом Ивана Степановича Пеутина по правой стороне улицы, но жалкий вид имеют Пеутинский дома – знаменитая «триада». Дом Афанасия Васильевича снесён, и таким образом оказалось нарушенной симметрия триады: в центре двухэтажный каменный дом под железной крышей, а на флангах – два деревянных одноэтажных дома с шатровыми тёсовыми крышами. Теперь остались только каменный дом, принадлежавший Николаю Васильевичу и деревянный, принадлежавший Степану Васильевичу. Оба дома близки к полному разрушению. В нижнем этаже каменного дома когда-то была лавочка, в которой хозяин дома торговал разной мелочью: чаем, сахаром, орехами, пряниками. Теперь там было что-то вроде колхозной закусочной. Пристрой около домов развалился. На домах, когда-то крепких, благоустроенных лежит теперь печать бесхозяйственности. Против этих домов по левой стороне в таком же виде находятся дома Флегонтовых и Николая Ивановича Лебедева. Дом Флегонтовых когда-то был квартирой второго священника, и жизнь здесь била ключом: было много молодёжи. Потом его купил Василий Иванович Лебедев, а теперь этот дом догнивал – в нём доживала свой век хозяйка дома.

Ров, по которому был спуск к мостику, за пустырём, где раньше было старое кладбище и «крестик», вешними водами размыло, он расширился и грозит перерезать тракт. В него сбросило много назёма, однако он растёт и угрожает обвалом близлежащим домам. Так и кажется, что он мстит за ту бесхозяйственность, которую развели новые хозяева.

По левой стороне улицы сохранились дома Николая Фёдоровича Лебедева, нашего знаменитого чеботаря и по совместительству торговца пивом от пивовара Злоказова, и дом Александра Петровича Уфимцева. Против последнего дома сохранился дом теченского стражника Николая Яковлевича Лебедева.[1] За ним, в проулке в направлении к реке была когда-то знаменитая «кокшаровка», целый комбинат домов потомков знаменитого земского ямщика Ивана Петровича Кокшарова. Здесь стоял его каменный дом, во дворе которого и около дома видны были повозка, коробки летом, а зимой – кашевки разных размеров. Отсюда выезжали знаменитые кокшаровские тройки с колокольцами под дугой и с бубенцами на шее лошадей и на сбруе. Около отцовского дома, как грибы, приютились дома сыновей Ивана Петровича – Павла Ивановича, теченского почтаря, и Михаила Ивановича – землероба. Третий сын – Константин Иванович в последствии по наследству получил отцовский дом, но не смог уже удержать отцовское «предприятие» и спланировал на занятие землероба. Теперь «кокшаровка» превратилась в пустырь.

На правой стороне улицы в направлении к Нижне-Петропавловскому селу сохранился каменный дом, строитель и первоначальный хозяин которого так и остался нам неизвестным. Здесь когда-то жил пристав Селивестров, потом была школа, потом «монополька» (кабак), а теперь находится «молоканка», предприятие по переработке молока. Когда-то в этом доме устраивались спектакли, концерты. Здесь же одно время сельская интеллигенция и представители духовенства проводили обучение чтению взрослых по воскресеньям, а вечерами устраивали литературные чтение, на которых теченский протоиерей Владимир Бирюков артистически читал рассказы А. П. Чехова. Через переулок от этого дома сохранился дом, в котором жил один из моих школьных друзей Федя Кокшаров.[2] Федя был замечателен тем, что он на самодельном станке вытачивал веретена и раскрашивал их суриком по одному выточенному ободку. Не забуду, как я однажды рано-рано утром, до занятий в школе отправился к Феде и как он демонстрировал мне своё искусство при слабом свете лампы.

В таком виде сохранился в моей памяти центр нашего села, где все и всё было знакомым до мельчайших деталей. Горушки мы чаще всего посещали: через них мы ходили купаться под Черепанову; через них мы ездили на реку за водой; обитатели Горушек чаще всего приходили к нам на подённые работы. Мы знали здесь всех и по имени и отчеству и по прозвищам. До мелочей мы знали устройство домов. Горушки лучше было бы называть «Горюшки» - не блестели они богатством, но по крайней мере пространство их было заполнено избушками, огородами. Теперь от Горушек ничего не осталось. Каким-то чудом на самом угоре сохранилась избушка Фёдора Тимофеевича Манатина. В нём у дальней родни доживала свой век знаменитая теченская кухмастерша Матрёна Сергеевна Уфимцева. В августе 1962 г. и она скончалась. На образовавшемся пустыре строился дом под больницу и кто-то из работников МТС строил себе дом.

Старое кладбище на южной окраине села уничтожено. Когда-то, благодаря попечению Теченского протоиерея Владимира Бирюкова оно было благоустроено: огорожено, на нём были вековые берёзы. Могилы были покрыты дерном, во многих случаях на крестах были надписи. Среди кладбища была часовня. В день Радоницы приятно было видеть, как на него съезжались на могилы родных жители со всех деревень, входящих в Теченских приход. Теперь лес был вырублен и по кладбищу проведена дорога. Под кладбище отведён лесок подальше, за старым кладбищем. Он не огорожен, маленькие деревца то там, то здесь поломаны, лесок частый, деревья находятся в беспорядке, и могилы заброшены. Кладбище больше походит на скотское. Обидно за похороненных и стыдно за хозяев кладбища. Так же поступили и с кладбищем, которое было около церкви. Там были мраморные памятники, по которым можно было изучать историю села. Всё поломано, могилы затоптаны. Только валяются кое-где обломки памятников. Не есть ли это неуважение к человеку? И как это отнести к культуре человека?

Как зло надсмеялась судьба над нашей красавицей рекой Течей! Видеть её за колючей проволокой и не иметь возможности подойти к ней. Кто мог подумать об этом из нас, а вот случилось. Смотришь на неё сейчас из-за проволоки, и картины прошлого встают одна за другой. Вот между ней и горой поймы огороды. Летом море цветущих подсолнухов, маков, васильков, ноготков. Кое-где в огороде кусты бузины; редко берёзки. В Мироновском огороде вековые две талины с могучими кронами, как у библейского маврийского дуба. По обочинам огородов кое-где росла черёмуха. Вечерами здесь всё жило: шла поливка овощей. У кузницы Ивана Степановича Кузнецова растекался по берегу реки дымок из кучи, в которой топили дрова на угли. Днём по берегу реки расстилались длинные полосы.

Весь берег был усеян женщинами и детьми: там полоскали бельё и колотили его вальком; там с песком «чередили» зыбки, лопаты, которыми в печь подаётся разная стряпня, вальки для катания белья и пр. Там купались. Там набирали воду в вёдра. На реке плавали гуси, утки, а над ними кружил коршун. Тут же сторожили гусят и утят Дунька, Наташка, Грунька. У мостика через реку, что у рва, настоящая картина «крещения Руси»: всюду видны головы плавающих, мужские и женские. На перекладине свай под мостом видны русалки с распущенными волосами. Крики, визг…. Всюду жизнь бьёт ключом. Теперь там выморочное царство. Мертво. Нет и роскошных талин. Только коршуны ещё летают над рекой.

С высокой горы, на которой расположено село, раньше можно было видеть Черепанову. Теперь там пустырь. Можно было видеть вдали крайние Баклановские дома. Теперь там пустырь.

Так наша Теча, наше село лишилось самого живого своего нерва и источника жизни – воды. А когда мы раньше проезжали в Течу, считали своим долгом искупаться в «священных водах реки Течи».

Какие перемены произошли в тех расположенных на реке Тече местах, которые питали в детстве и в юношеские годы наше эстетическое чувство, с которыми связаны первые опыты нашей сердечной деятельности, наших сердечных увлечений?

Вот Еремеевская мельница! Нет: она не развалилась. Её ликвидировали люди «по своей доброй воле». «Весёлый шум колёс её умолкнул», но хозяин её – Пётр Еремеевич Чесноков … застрелился. Его давнишней мечтой было поставить на мельнице турбину, и вот он осуществил свою мечту, но как раз перед тем, как мельницу у него должны были «национализировать». Он оставил завещание, чтобы на могиле в качестве памятника положили турбину, и это завещание его было выполнено. Долго на этом месте стоял только остов мельницы, а в своей последний приезд в Течу я не нашёл и его: здесь было пусто.

Искусственный ров, в котором была сделана дорога при спуске с горы, замыло вешними водами; его покрыла растительность: побеги берёзок, цветы, а на вершине горы сохранился вишняк. С высокой горы мы раньше, в пору уборки урожая, любовались картиной этой уборки: далеко, далеко до опушки леса по всему полю виднелись ряды жнецов, ритмично сгибавшиеся и разгибавшиеся во весь рост. Всё пространство было в движении, а вечером замирало для того, чтобы рано утром на другой день снова ожить. Виднелись кучи сжатого хлеба. Теперь здесь было мертво: машина омертвила пейзаж. Машины появлялись здесь на короткое время: спахать, посеять, сжать, измолоть, и для этого не нужно много людей. На день, два оне сюда придут, поднимут шум, лязг, а потом всё замрёт. Чесноковская мельница всегда возникала перед нашими глазами, когда мы просматривали «Русалку» А. С. Даргомыжского.

«Поганое место», мрачное и дикое, теперь оно стало ещё более диким, потому что к реке подходить нельзя, и никого здесь не видно. Около него «наволоки» - заросли черёмухи, чёрной смородины, папоротника внизу и грозди хмеля на ветвях черёмухи. «Навьи чары».

«Красная горка». Следы бывшего здесь пионерского лагеря.

«Швейцария». Всюду здесь поработала природа. Лес ещё больше вырос, и всюду видна «первозданная» природная красота. Мостик у поскотины. Сколько здесь было перепето песен: «Мой костёр…», «Мы простимся на мосту…», «У зари, у зореньки…» Были они и грустные, элегические, и с печатью байронического разочарования: «Мне всё равно». куда это всё ушло? И сколько теперь осталось в живых, «тогда весёлых, молодых». Горка у мостика раньше была покрыта ковром цветов, теперь тут дача лесника.

«Штатское место»…. С него открывался раньше вид на черепановскую поскотину. На ней виднелись коровы, овцы, сновали телеги, направлявшиеся в поле или с поля. Слышался шум воды, падающей с плотины у запруженного рукава реки; доносился иногда зычный голос старика мельника. Теперь здесь гробовая тишина, но природа взяла своё: лес вырос и растительность стала ещё роскошнее. сколько это место впитало в себя наших радостей и подарило нам счастья, порой мимолётной грусти!

Баклановский бор пышно разросся. На обочине его кто-то посадил малину, и она густо здесь разрослась. Так природа там, где человек не препятствовал ей, бурно росла и расцветала на счастье людям.

В самом селе на улицах, за исключением главной, по которой проходят автобусы и автомобили, всё затихло. Раньше у дворов копошились люди: то возвращались на телегах с поля, то выезжали в поле. У дворов виднелись лошади, телеги. Теперь редко, редко проедет кто-либо на телеге; видно только как люди подходят за водой к колодцам, «погуторят» при встрече друг с другом и разойдутся. Ходят по улицам отдельные свиньи – «дочки», пройдёт небольшое стало гусей и … всё опустеет. На дворах догнивают ненужные постройки: амбары, конюшни. Но сохранились огороды. Теперь им оказывается ещё больше внимания. Смотришь и перед глазами открывается море зелени: картофельной ботвы, моркови, свёклы, подсолнухов.

Не слышно звона, и вспоминаются теченские «чародеи» - звонари: Иван Степанович Кузнецов и Андрей Михайлович Южаков. Что они только выделывали на Теченской колокольне!

Всё меньше и меньше остаётся в Тече знакомых.

Старая Теча доживает последние «дни», а новая очень медленно рождается: редко, редко ещё видно строительство, но оно всё-таки началось. Хочется сказать ему словами А. С. Пушкина, сказанными, правда, по другому случаю и в адрес другого предмета – не по поводу строительства людьми, а по поводу строительства самой природой, её живительными силами; хочется сказать всем этим, как принято у нас теперь говорить, объектам строительства:

«Здравствуй, племя младое и незнакомое! Не я увижу твой могучий возраст!»

ГАПК. Ф. р-973. Оп. 1. Д. 711. Л. 780-798 об.

Публикуется только по «пермской коллекции» воспоминаний автора. В «свердловской коллекции» имеется очерк «Теча сегодня» в составе «Очерков по истории села Русская Теча Шадринского уезда Пермской губернии». Часть I. (1965 г.). (ГАСО. Ф. р-2757. Оп. 1. Д. 378).