---

ДРУЗЬЯ НАШИХ ДЕТСТВА И ЮНОШЕСТВА ИЗ ЦАРСТВА ПЕРНАТЫХ И МИРА ЖИВОТНЫХ (ПЕДАГОГИЧЕСКАЯ ПОЭМА)*[1]

 

Я предвижу, что меня обвинят в сентиментализме. В самом деле – назвать друзьями куриц или гусей – не есть ли это сентиментализм, даже прямо сказать – безнадёжный детский сентиментализм. И всаё-таки я решаюсь писать рассказ на эту тему и льщу себя надеждой доказать, что то, о чём я будут писать, далеко от сентиментализма, как какого-то сгустка излишней чувствительности, а является проявлением обычной, так сказать, нормальной психической деятельности.

Моё первое знакомство с внешним миром, т. е. с миром вне домашней, комнатной обстановки произошло в том возрасте, когда меня носили ещё чаще на руках, чем позволяли передвигаться на не окрепших ещё ногах. Был тёплый весенний день, когда снег уже растаял, а во дворе стояли лужи воды и бежали ручьи. Меня, закутанного в одеяло и шаль, вынесли в ограду и поставили на завалинке у дома. Здесь я увидел новый для меня мир живых существ: пса нашего дворового Кудрю и многих куриц, расхаживающих по двору. У входа в сени дежурил гусь. После знакомства с кошкой в комнатных условиях теперь круг моих знакомых из домашних животных и птиц значительно расширялся, но все они, были для меня пока что только объектом наблюдений. В возрасте 4-5 лет я стал уже входить в непосредственные отношения с представителями этого животного мира, в отношения живого существа с живыми существами. Тогда, будучи ребёнком, я не понимал и не мог понимать нравственной природы этих отношений – значения их для меня и моего развития, как не понимал и роли природы, как таковой, в развитии моего сознания. По меткому выражению английского философа эмпирика Локка[2], моя душа, как и душа всякого человека, была tabula rasa – чистая доска, на которую природа наносила свои письмена. Но теперь, когда психическое развитие уже достигло известного предела, когда ум изощрён в анализе и синтезе, когда жизненный опыт достаточно богат, позволительно и даже необходимо разобраться в том, как же развивалось наше сознание в те отдалённые времена, как развивался наш нравственный мир, как развивались наше миросознание и мироощущение.. Вот в этом именно отношении все представители живого мира, с которыми мы соприкасались в детстве и юношестве, были нашими друзьями; через них мы были связаны с природой, как частицы её, через них мы постигали природу и учились у неё; в соприкосновении с ними развивался наш нравственный мир. Теперь именно во всей глубине открылось нам значение латинского афоризма: «Naturam si sequamur, nunquam aberrabimus, - если мы будем следовать за природой, никогда не ошибёмся. Из царства пернатых в детстве и юношестве мы соприкасались с двумя его представителями: курами и гусями.

 

Поэма о курице*

 

Детям, вероятно, и сейчас рассказывают о курочке, которая снесла яйцо не простое, а золотое. Рассказывают, вероятно, также и о петушке словами сказки: «петушок, петушок, золотой гребешок». Можно не сомневаться, что все городские дети видели петушка и курочку на картинках, имели игрушки, их видели в телевизоре в мультипликациях и киносъёмках. Видели их в цветном кино, как настоящих живых и всё-таки не живых. Могут ли среди городских детей найтись такие, которые не видали ещё ни петуха, ни курицу в натуре? Кто может поручиться за то, что нет – не может быть, чтобы у нас в городе нашёлся хоть один ребёнок, который бы не видал ни петушка, ни курочку в натуре? Ведь бывают же дети в пионерлагерях, на дачах, так неужели же и там они не видали этих пернатых. А вот именно на самом деле так и есть, что можно детям побывать и в пионерлагере и на даче, и не увидать ни петушка, ни курочку в натуре. Побывайте в этих местах и вы лично убедитесь в правдивости этого вывода. Спросят: а зачем собственно видеть этих птиц в натуре; можно ведь о них прочитать хороший рассказ, можно посмотреть в кино – и получится полное знание о них. Да, наконец, со временем любой из городских детей может избрать себе профессию птичника: вот, пожалуйста, и наслаждайся курочками и петушками. Что можно сказать по поводу такого рассуждения? Всё логично, странно, но в то же время сухо, как в силлогизме: есть скелет, но нет живого организма; есть картотека, но нет живых: ни курочки, ни петушка. Мы чаще всего теперь видим этих наших птичек в качестве «полуфабрикатов» в последней их инстанции, когда искусственно их выводят в инкубаторе, в клетках выращивают, выкармливают, мы видим их узниками, счастливыми узниками, поскольку им создаются хорошие условия для жизни. В других условиях мы наблюдали этих птичек в нашем детстве и юношестве. Им явно оказывалось меньше внимания, чем в настоящее время оказывается в специальных птичьих хозяйствах. Начать с того, что их как следует и не учитывали в хозяйстве. Спросишь, бывало, какую-либо хозяйку: сколько у вас куриц, - и ответ последует такой: а бог его знает – пятнадцать или двадцать. Иногда между хозяйками возникали споры из-за какой-либо рябушки: и та, и другая считают её своей, но ни та и ни другая не может привести убедительных аргументов для доказательства своей правоты. Разгуливали летом курочки на свободе: сами выбирали себе седало где-либо под сараем на жердочке, никто не проверял их – с яйцами они или нет. Утром, бывало, по всему двору раздаётся гром гоготания курицы, и хозяева заключают: где-то снеслась курица. Заметили, что курица квохчет – вывод: она где-то па́рит. Курицы сами себе находили место для гнёзд: на сеновалах, где-либо в кашевке под сараем, под каким-либо строением и т. д. В число обязанностей мальчишек и девчонок, между прочим, входило разыскивать эти гнёзда и собирать яйца. Бывало и так, что за какой-либо пеструшкой устанавливалась слежка: применялись хитрые приёмы розысков, причём одна сторона старалась явно засекретить своё гнездо, а другая сторона старалась подглядеть и разгадать секрет первой. Бывали случаи, что курица, которая всё время была на виду, вдруг потерялась: нет её и нет, а потом смотришь – она из-под амбара, выводит штук десять цыплят, и вид у ней такой, как будто она хочет сказать: «видал, смотри, каким семейством я обзавелась». Читатель уже по тому, что я сказал о курице, может сказать обо мне: он идеолог анархизма, он явно идеализирует беспорядок в птичьем хозяйстве. Нет, я вовсе не идеализирую эти птичьи порядки, а, вернее, беспорядки в хозяйстве, а только нарисовал одну из картинок своего детства. Да, курочки и петушки у нас в период нашего детства, выражаясь языком настоящего времени, пребывали «в условиях свободы», т. е. в условиях некой анархии: они были вольными птицами, а положение их – до некоторой степени было близким к натуральному положению представителей пернатого царства в природе. Кто были хозяевами их? Мы, дети, по крайней мере по внутреннему нашему убеждению считали себя такими же их хозяевами, как и взрослые. Мы, например, считали, что яйца, которые мы собирали по гнёздам, являются чем-то вроде добычи, подобно тому, как мы посчитали бы добычей яйца диких уток, которые мы собрали бы (на самом деле этого не было) в гнёздах на болоте. На таком именно сознании существовал у нас обычай собирать перед Пасхой «пай», по которому каждому назначался день, в который он или ему собирались яйца, причём уравниловка отвергалась: каждый должен был довольствоваться тем количеством их, которые падало на его день. Всю речь я веду к следующему положению, что мы, дети, были поставлены в близкое положение к нашим пернатым, и, это обстоятельство во многом содействовало нашему нравственному развитию, давая пищу нашим уму и сердцу. Приходилось ли кому-нибудь видеть ребёнка, который в первый раз в жизни взял в руки только что вылупившегося из яйца цыплёнка, взял с трепетом и нежностью, с опасением, как бы не повредить этому нежному созданию, и попробовать заглянуть в душу этого ребёнка в этот момент? Приходилось ли кому-нибудь видеть ребёнка наблюдающим за тем, как курица вела отчаянную борьбу со стервятником, который готовился напасть на её цыплят, или когда она хлопотала об их питании? А что значило для ребёнка увидеть в первый раз в жизни появление целого выводка цыплят неожиданно, как бы случайно? Кто знает, что может быть эти именно детские наблюдения и пробудили в нём впервые ту деятельность души, которую он потом стал называть любовью к природе и людям. А сколько материала давалось ему для наблюдений и размышлений! Вот, он наблюдал, как они одна за другой взлетали на седало и переговаривались перед сном. Есть ли у них различия в характере? Не имеют ли они, как и люди, каких-либо особенностей в поведении? Не бывают ли и у них такие, которые обижают других? И вот он видит, что среди всех этих рябушек, чернушек и желтушек, руководимых двумя красавцами петухами, появился странный экземпляр – петушок, у которого все перья торчали, как иглы у ёжика. Был очень шустрый и ловкий: первым схватывал брошенную крошку хлеба и бегал по двору, когда за ним гонялись другие. В понимании ребёнка это значило, что его обижали. Он считал, что и у птиц тоже различаются «свои» и «чужие». Он слышал, что взрослые называли этого петушка «ерошкой» и много позднее он понял, почему ему было дано такое назначение. Позднее также, читая сказку Андерсена «Гадкий утёнок», он вспомнил о Ерошке и ему стали более ясными нравы пернатых, которые он наблюдал в детстве. Видел он однажды драку петухов, драку дикую, такую, что у одного из них гребешок был в крови, а также и вся грудь. На него эта драка произвела неприятное, отталкивающее впечатление, и эта реакция на всю жизнь вошла для него как моральный постулат: нет, это явление отрицательное. В последствии, читая о том, что петушиные бои являются любимым, даже национальным развлечением у некоторых народов, он не мог оправдать этих развлечений: они казались ему проявлением человеческой жестокости. А ведь могла быть, и это часто бывало, другая реакция: ребёнок испытал при наблюдении за петушиной дракой удовольствие и вот вам будущий болельщик петушиных боёв. Родители! Будьте бдительны и не дайте ребёнку встать на эту дорогу. Многое из наблюдений за пернатыми, в данном случае – за курами, дало разгадку в его языке. Спросите кого-либо, что значит слово «распетушился», и он вам нарисует целую картину, которую он наблюдал в детстве. Спросите кого-либо, что значат слова: «типун тебе на язык» и он расскажет о том, как в детстве он наблюдал операцию курицы с «типуном», которое производила Варвара Ивановна из [деревни] Баклановой. «Поэма о курице» очень богата содержанием и в этом смысле можно сказать: «да, курочка снесла яйцо не простое, а золотое».

*В «свердловской коллекции» воспоминаний автора в составе «Автобиографических воспоминаний» также имеется «Рассказ курочки-рябушки о своём житье-бытье: о радостях, горестях и о горе-злосчастье, что лыком подпоясано, по свету шляется» (ГАСО. Ф. р-2757. Оп. 1. Д. 388. Л. 57-72).

 

Поэма о «спасителях Рима»

 

Больших «отцов» их было трое: один гусак и две гусыни. Среди всех прочих представителей царства пернатых этого типа на нашем селе они выделялись тем, что были белоснежными, а не серыми, как у других. Выводки тоже были исключительно белоснежными без всякой примеси. И сразу же возникает по этому поводу вопрос: позволительно ли ребёнку сведаться с гордостью – гордиться чем-либо? А мы вот гордились тем, что у нас только были такие гуси, а ни у кого другого. Что значит слово «па́рить» - мы это знали по наблюдениям за процессом, который определялся этим словом. Это значило, что две наших гусыни в кухне под лавкой, прикрытые половиком, неделю проживали в гнёздах, изредка выходя на воздух, бледные, как нам казалось, усталые до того, что их покачивало ветерком. Что значит «стоять на посту» - это мы узнали задолго до того как эти слова употреблялись с военным значением. Значение этих слов нам разъяснил наш гусак. Да – это был, вероятно, лучший в мире постовой: он стоял у сеней и не сводил глаз с дверей, через которые должна была выйти та или иная гусыня. Что значит радость встречи после разлуки – мы знали из наблюдений за гусаком: при виде гусыни он поднимал неистовый крик на весь двор, он размахивал крыльями, и встретившиеся вели между собой разговор. Да, мы были убеждены, что они разговаривали на своём языке. Но вот гусята вывелись, обсохли и их в решете вынесли в первый раз на двор – миленьких, жёлтеньких, хрупких, и детская рука опять потянулась взять в руки это маленькое существо и, наконец, взяла. Скажите, что в это время творится в детской душе? Что не заметно для глаза, то в глубоком тайнике её откладывается в нравственной природе ребёнка. Нас заставляли переживать мочёный горох и давать его на питание гусятам. Вы возмутитесь и скажете: это антигигиенично! Да, это было антигигиенично. Но приходилось ли вам слушать разговор этих маленьких существ, когда они получали эту еду, а взрослые наблюдали и гусак, обычно не подпускавший никого к малышам, в этом случае стоял в отдалении и наблюдал, гусыни же норовили отхватить «малую толику». Мы наблюдали, как прежде чем отпустить гусят за пределы ограды, их «подкуривали». Это означало, что брали «богородскую траву» в сушёном виде, поджигали её и дымом «окуривали» гусят, верили, что это предохранит их от заболеваний. Вы возмутитесь и скажете: безобразие – детям внушали суеверия! Что сказать: из песни слов не выкинешь. Вы можете представить, как мы в первый раз сопровождали наше стадо гусей на реку и что с ними было, когда они подходили к реке, а потом ринулись в воду? Если бы кого-либо из нас попросили рассказать о каком-либо таком случае в жизни, когда нам приходилось наблюдать чью-либо радость и самим радоваться безотчётно, мы не смогли бы не вспомнить этой картины, которую видели в детстве. Приходилось ли вам наблюдать, как над мирно плавающим по воде стадом гусей появлялся стервятник, и принимать участие в защите малышей? А это было! И это было первым подвигом в жизни. Что это означало для нравственной природы ребёнка – об этом говорить излишне. Едва ли у каких-либо других особей из царства пернатых была такая групповая замкнутость и деление на «своих» и «чужих», как у гусей. Любопытно было наблюдать встречу двух стад их: сейчас же начинали первыми «шипеть» друг на друга и вступать в состязание гусаки, а затем вступали в борьбу и старые гусыни. Плохой пример для наблюдающих за ними мальчишками и девчонками. Зато бдительности у них именно стоит поучиться: недаром их легенда назвала «спасителями Рима». Известна их привычка останавливаться на ночёвку в средине дороги, но поезжайте в ночь – помочь по дороге, где они расположились на сон, и вы увидите бдящего на страже гусака. Остановитесь около их логова, и вы услышите, как в глубокой тишине они и спят, и временами переговариваются между собой, а гусак как бы говорит: «спите: я бодрствую!» Приходилось ли вам следить за поведением гусей глубокой осенью, когда у них пробуждается инстинкт к перелёту: подходят они к спуску с горы, ведущему речке, поднимают страшный гвалт, крики и пытаются лететь к реке и, наконец, летят, но увы! Только немногие долетают до реки. Для детей это явление сперва является загадкой, но потом они узнают о биологическом законе, известном под названием атавизма.

Испытывали ли вы когда-либо удовольствие зачерпнуть в амбаре большую плицу зерна – овса или ржи – и широким размахом веером рассыпать его по ограде и наблюдать, как с гиканьем спешат к нему гуси, почти на лету устремляются курицы, и как потом множество голов склонялось к зерну – кто долбил клювом, кто ловко подбирал его с земли, а голуби по краям тоже присоединялись к этой компании. Это было, очевидно, удовольствием, если мы, дети, иногда спорили между собой – кто в тот или другой день должен выполнить эту операцию. Кормить птиц – разве это не проявление моральной стороны детской души, с одной стороны, и не средство воспитания детей, с другой стороны?

 

Кудря (поэма о собаке)

 

Памяти первого космонавта

из земных живых существ – собачке Лайке.[3]

«Тварь повинуся не волею –

а за повинувшего ю».

(Апостол Павел).[4]

 

Я почти каждый день прохожу мимо нашего медицинского института и слышу неистовый лай, который несётся из здания, где живут так называемые подопытные собаки кафедры физиологии человека. Я никак не могу при этом отделаться от мысли, что эти животные несчастны и что судьба жестоко надругалась над их появлением на божий свет. Иногда я вижу, как какая-либо девушка или женщина выводит на верёвочке из этого питомника, попросту называемого собачником, какую-либо собачку и ведёт её в здание института, как мне известно, на четвёртый этаж, где эта собачка и будет демонстрироваться, для изучающих науку о природе человека. Я вижу, как собачка веселится, норовит вырваться из рук вожатой, и «тогда смиряется души моей тревога» (М. Ю. Лермонтов): я думаю: «ну, слава Богу, как видно, этим собачкам не так уже плохо живётся, если они способны ещё веселиться». Вчера я наблюдал около этого же питомника такую картину: одна женщина, как видно, привела свою собачку на верёвочке «сдавать» в этот питомник и передала верёвочку в руки работниц питомника, но собачка упорно не шла за ней: она вырывалась, пряталась за свою хозяйку, явно искала у ней защиты. Долго бились над ней две женщины, пока, наконец, бывшая хозяйка не взяла в руки верёвочку и сама повела её в питомник. Пусть меня назовут безнадёжным сентименталистом, но бесконечно стало жаль эту собачку, и всем известный нам тезис – «собака – друг человека» – показался мне лживым и лицемерным. Он правдив, если под ним разуметь отношение собаки к человеку, но он лжив, если под ним разуметь отношение человека к собаке. Судьба жестоко надругалась над «другом человека»: никакая другая особь из мира живых существ не сделалась орудием человека в борьбе его за существование, как именно собака – и для научных целей, и для защиты.

«Лайка» была, конечно, за ведомо обречена на гибель. А сколько этих «лаек» отдали свою жизнь на столах экспериментаторов? Одна ассистентка кафедры анатомии попросила меня прокорректировать её научную работу по анатомии со стороны орфографии (sic!) Теперь это довольно часто применяется, и во введении к работе она описала свои эксперименты над собаками. Она экспериментировала примерно на двадцати собаках, из которых большинство погибло. Это одна научная работа, а сколько их было! Известно, что во время последней мировой войны «друзей человека» тренировали на то, чтобы они кидались под танки со взрывными веществами.

Вот сквозь какую призму жизненных восприятий приходится сейчас вспоминать о нашем Кудре, нашем верном псе и друге, а то, о чём мы будем писать относится к нашему детству, т. е. ко времени [18]80-х годов. Всё, что мы знали тогда о собаке, как друге человека, сводилось только к нашим взаимоотношениям с Кудрей да ещё к чтению небольшой статейки в школьной книге для чтения «Наше родное», в которой рассказывалось, как в Швейцарии для спасения людей во время зимних бурь и заносов применялись собаки нью-фаундлендской породы и помещена была картинка, как собака с аптечкой на шее разыскала замерзающего ребёнка. Этот рассказ так гармонировал с нашей дружбой с Кудрей, что нам так хотелось, чтобы он был таким же нью-фаундлендом, какого мы видели на картинке.

Его звали Кудрей, потому что шерсть у него была не гладкая, а с завитками. Позднее мы узнали о том, что существуют такие породы собак, у которых длинная кудрявая шерсть, как, например, у пуделей, но в деревне и небольшие завитки шерсти считались за кудри, и поэтому название псу было дано – Кудря. Он был из той породы собак, которых небрежно называли дворняжками. Кудря предстал перед нами уже вполне взрослым, среди деревенских «шавок» он казался солидным внушал уважение к себе у всякого, кто захотел бы тайком пробраться туда, куда пробираться не дозволено. Был ли Кудря злым? Как известно, по общему мнению идеальной собакой нужно считать злую собаку, иначе – каким же она будет сторожем. Чтобы сделать собаку злой, её с ранних лет садили на цепь и изолировали от людей. Наш Кудря не проходил такой тренировки: его окружала более гуманная среда. Однако он был достаточно суровым к тем, к кому это полагалось и кое-кому было известно, что у него тоже есть острые зубы. Люди знали, что в нашем дворе есть пёстрая собака и входить во двор нужно осторожно. Правда, Кудря не злоупотребял своим зубом и если случалось «это сделать», то делал, так сказать, законно: не лезь, куда не полагается. Но однажды он проштрафился: шли в гости днём, мирно, земский начальник со своим старшим сыном, студентом Московского университета, соседи, Кудря напал на студента и порвал у него немного новый студенческий сюртук. Заботы наделал много: хоть дави его. Ладно выручил портной Григорий Александрович Лебедев: он так искусно заштопал разорванное, что самый придирчивый глаз не смог бы заметить разрыва материи, и Кудрю оставили жить. С нами Кудря был предупредителен и ласков. Мы иногда брали его с собой на реку купаться, и он сторожил бельё. Когда мы собирались поехать в поле или в поскотину и на гумно он заранее радовался, видя подготовление к этой поездке: он тёрся около телеги с явной боязнью, как бы его не оставили дома. В лесу он бегал, резвился, стараясь раздобыть какую-либо добычу. После одной такой поездки мы заметили, что Кудря что-то всё чешет голову, крутит ею, подходит к кому-либо из нас и наклоняет голову, так что нам казалось, что он что-то просит. Приглядевшись к его голове, мы заметили на ней у ушей две солидные горошины. Это были клещи, которые так напились крови, что превратились в горошины. Мы извлекли их и после этого приняли для себя за правило осматривать Кудрю, нет ли у него опять клещей. Нам казалось, что он понимал этот наш медицинский осмотр и не противился ему. По субботам под вечер у Кудри обычно была встреча с собаками других хозяев: он лежал за оградой на лужайке и ждал появления какой-либо собаки, возвращающейся со своим хозяином с поля. Самым интересным было при этом наблюдать собачий этикет: стремительный натиск Кудри и или схватку или примирительное взаимное обнюхивание. Если соперник был явно сильнее Кудри, мы старались удержать его от встречи, становясь, таким образом, тоже участниками его встреч. Кудре приходилось бывать и в положении, когда на него нападала какая-либо другая собака или даже несколько. Это случалось, например, когда мы ехали в поле, а он бежал за нами, или когда мы возвращались с поля. Он знал, что всегда найдёт в этом случае у нас защиту.

Приходилось ли вам когда-либо видеть собаку в момент сознания ею совершённого ею преступления и признания своей ошибки? Созерцание такой картины поучительно как для детей, так и для взрослых и могло бы быть использовано в воспитательных целях, а нам приходилось иногда видеть Кудрю в таком положении. У Кудри не было особой клетки для спанья и отдохновения: он сам себе находил место для этого: летом где-либо под сараем в прохладе, зимой под крыльцом. Здесь у него было тёплое ложе из разных лохмотьев, очёсков шерсти, льна и конопли. В большую стужу ему разрешалось на несколько минут зайти в кухню и полежать у дверей. Определённым сроком для питания Кудри было послеобеденное время у людей: он получал различную смесь от блюд и кости. Летом, предвкушая свой обед, Кудря дежурил у того окна кухни, где, как он знал, обедали люди. И дежурил он не зря: иногда кто-либо из сердобольных его юных друзей выбрасывал ему что-либо через окно. Кроме обычного обеда он получал случайные подачки то хлеба, то остатков молока, простокваши. Это уже чаще всего от своих юных друзей. Как у всей нашей семьи, у Кудри самым полнокровным периодом жизни в течение года было время летних каникул, когда вся семья была в сборе. Кудря разделял и горе, и радость семьи. Когда каникулы кончались и дом пустел, он «переживал» расставание, но зато когда мы снова приезжали на каникулы и происходила встреча, летом – на дворе Кудря радовался: он старался втиснуться в толпу встречающих, он прыгал, махал хвостом и в глазах у него было сияние радости, как бы он хотел сказать: «ну, наконец-то вы приехали!»

Так дружно мы жили с Кудрей: человек и собака. Но наступил момент, когда эта дружа была оборвана: человек отнял жизнь у собаки, которую он называл своим другом. И сделано это было грубо и оскорбительно для детского чувства. Однажды, когда я, возвращаясь из школы, вошёл в ограду, перед моими глазами открылась ужасная картина, которая до сих пор стоит перед моими глазами: в проходе в пригоны висел наш Кудря уже без движения. Говорили, что это было сделано из-за болезни, что он сбесится, а в том, что «это» было сделано так грубо, обвиняли «палача», который «это» сделал не там, где ему было это указано. А травма осталась на всю жизнь. Впоследствии различные типы собак были нашими друзьями: были большие и маленькие, были более злые и менее злые, с разными темпераментами – резвые и флегматичные – и все они в какой-то степени напоминали Кудрю, все они охотно вступали в дружеские отношения с нами. Впоследствии мы читали прекрасные произведения русских писателей, в которых главными персонажами были они, наши друзья. Мы читали гуманнейшее произведение И. С. Тургенева «Муму», в котором показано, с одной стороны, нежная любовь к другу человека, а с другой стороны, жестокость к нему от тех, кто тоже называли себя человеком. Со слезами мы читали развязку в этом рассказе. Такое же противоречивое отношение к другу мы видели и в «Белом пуделе» А. И. Куприна: жестокость одних и любовь других. Мы видели телевизионную постановку по этому произведению и в ней нас до глубины души потряс тот момент, когда несчастный старик увидел, что у него украли его «друга». Сколько радости мы испытали при чтении рассказа А. П. Чехова «Каштанка», когда прочитали, что Каштанке после всех пережитых ею мытарств опять нашла своих хозяев. Мы мучительно переживали с Колей Касаткиным по роману Ф. М. Достоевского «Братья Карамазовы» его раскаяние в зверском поступке его по отношению к «другу человека». Мы благодарны нашим писателям за то, что в своих произведениях они будили в нашей душе благороднейшие чувства любви и уважения к нашему другу. Мы благодарны нашему великому учёному И. П. Павлову[5] за его призыв к гуманному обращению с «другом человека». Но мы всё ещё бываем иногда свидетелями дикой жестокости к собакам и кого же? Детей. В соседях у нас группа мальчиков затащила собаку на чердак и сбросила её со второго этажа. Животное разбилось, мучилось и сгибло. Чем это лучше проступка Коли Касаткина?

Родители! Будьте бдительны! Следите за детьми! Немедленно пресекайте замеченные у них проявления жестокости по отношению к другу человека. Своевременно и осторожно воспитывайте у них правильный и трезвый взгляд на научные эксперименты с живыми существами, чтобы они не получили излишней травмы. Теперь у нас в литературе появляются статьи с призывом к гуманному отношению к «другу человека», например, статья уральского писателя … Рябинина[6] в журнале «Урал». В статье указывается, какая же путаница во взглядах на нашего «друга» существует даже у людей просвещённых и научно подкованных, как, например, у врачей. В статье указывается, что до сих пор ещё не изжито у нас небрежное, а подчас прямо преступное отношение к другу человека даже в научных учреждениях. Мы законно высмеиваем культ собачек за границей, безобразное, извращённое отношение к «другу человека», но мы должны со всей настойчивостью выжечь противоположное явление – жестокость по отношению к «другу человека». В «Колтушах» поставлен монумент собаке Лайке[7], очевидно, будет тоже поставлен монумент, но главным является не это, а то, чтобы мы воспитали все глубокую «любовь» и уважение к «другу человека» за те жертвы, которые он приносит для счастья человека, чтобы не стыдно было глядеть в глаза той же Лайке, как она показана нам перед полётом в космос. А ведь какая это трагедия для человека: смотреть в глаза живому существу, которое видит в тебе друга, смотрит на тебя с любовью и доверчивостью и которое, увы! обречено человеком на гибель. Жестокий момент, который можно сравнить только с тем, который мы встречали при чтении повести Н. В. Гоголя «Тарас Бульба», а именно, когда Тарас сказал Андрею: «Я тебя породил – я тебя и убью!»

 

«Никитич» и Лысанко и наше семейное несчастье*

 

О том, что лошади хорошо запоминали дорогу, мы знали по собственному опыту. Бывало не раз, что по дороге в Каменку или, наоборот, из Каменки домой мы попадали в развилку трёх дорог и не знали, по какой же из них ехать. В этом случае мы полагались на наших Бурка или Карька, и они никогда нас не подводили. А вот пример того, как иногда лошади привязываются к хозяину, или как они помнят место своего жительства, показали нам наши «Никитич», и Лысанко. Случилось же этого в связи с несчастьем, которое произошло с нашей семьёй, когда мне было шесть лет.

В зимнюю студёную ночь у нас украли трёх лошадей и никак не смогли увести «Никитича», потому что он никого не подпускал к себе, кроме хозяина. Лютовал тогда в нашем крае конский вор, из духовного сословия, брат нижновского диакона Анатолия Афанасьевича Бирюкова – Серёжка Бирюков. «Работал» в компании и многих разорил подлец. Время от времени он тайком проживал у своих в Нижной и племянники, уговаривали его: «брось, дядя, это «занятие», мы тебя будем поить, кормить, одевать, но дядя тянул всё своё: «не могу – тайга зовёт». И вот бывало: живёт, живёт дядя, а однажды утром родные видят, что дядин «след простыл».

Несчастье, случившееся с нашей семьёй, означало, что отец не мог уже дальше вести сельское хозяйство. «Никитич» остался один. Он был сивый мерин, уже не молодой, но мог ещё служить хозяину. Среди других лошадей он выделялся своим ростом – был повыше других и посильнее. На него пала работа по уборке последнего урожая: перевозка снопов с поля в гумно. Конь честно нёс свои обязанности, но однажды наложили ему на воз много снопов, он с трудом поднял его на гору в селе, пал… и был таков.

Какова была судьба украденных лошадей?

В крещенский сочельник под вечер вдруг подъезжает к нашему домику верховой в яге. У ворот он быстро спрыгнул с «вершины», поспешно вошёл в дом – в кухню, достал из шапки какие-то листочки, бросил их на пол, быстро повернулся, вскочил на лошадь верхом и умчался. На разрозненных листках каряво карандашом было написано: «приезжай (туда-то), вези четверть вина и двадцать пять рублей денег – получишь своих лошадей». Отец подумал, подумал и решил не ездить из опасения, что ещё убьют.

Прошло лет пять после этого события. Однажды летом, после «петровок», киргизы прогоняли через наше село стадо лошадей с Крестовской ярмарки. Верховые не давали лошадям отрываться от стада и гнали лошадей на бегу. Я с братом Иваном играл тогда за воротами, и мы загляделись на стадо лошадей. Вдруг одна из лошадей оторвалась от стада, забежала к нам в ограду, а потом прямо в конюшни. Один из верховых в ушанке «малахае» на голове подскакал к ним с криком: «выгоняй, выгоняй!» Мы бросились выгонять лошадь из конюшни, но она упорно не выходила из неё. Наконец, мы всё-таки добились – выгнали её и верховой загнал её в стадо.

Немного погодя, приходит домой отец, и мы рассказали ему о событии. Он стал расспрашивать о лошади: какой она масти, роста и не заметили ли мы у ней какой-либо особенности на голове. Мы подробно описали наружный вид лошади и, между прочим, подчеркнули, что на лбу у лошади, как звёзда, ярко виднелось белое пятно на фоне общей рыже-бурой шерсти всей лошади и её головы. Отец сразу определил: «Это был наш Лысанко». Конь вспомнил своё прежнее жилище и прибежал, как «домой», а мы его выгнали.

ГАСО. Ф. р-2757. Оп. 1. Д. 386. Л. 144-146 об.

*Из очерка «Друзья нашего детства из мира животных и царства пернатых (педагогические рассказы)» в составе «Автобиографических воспоминаний» в «свердловской коллекции» воспоминаний автора; в «пермской коллекции» отсутствует. В «свердловской коллекции» также находится очерк «Никитич» (фрагмент на тему: «Друзья нашего детства из мира животных»)» в составе «Автобиографических воспоминаний» (ГАСО. Ф. р-2757. Оп. 1. Д. 388. Л. 18-25).

 

Бурко и Воронко

 

«Тварь повинуся не волею

а за повинувшего ю».

Апостол Павел.

 

Простые наблюдения над обыденной жизнью говорят нам о том, что у животных, как и у людей, бывают различные судьбы. Сплошь и рядом мы видим на улице и выхоленного рысака, какого-нибудь рекордсмена на бегах, и невзрачного, жалкого на вид Карька и Воронка, с трудом волочащего телегу. И в художественной литературе мы видели и гордого Холстомера, реалистически описанного Л. Н. Толстым, и забитого Конягу у М. Е. Салтыкова-Щедрина. Судьба Бурка и Воронка, игравших в жизни роль «пары гнедых», были значительно мягче и легче их предшественников в нашем хозяйстве, которые обречены были разделить судьбу салтыковского Коняги, принять на себя всю тяжесть работ с землёй и на земле: пахать, боронить, возить снопы и прочее. Один из этих коняг – «Никитич» - так и сложил свои косточки на боевом посту – поднял воз со снопами, упал и отдал душу богу. С детских лет у нас в памяти сохранился вид этих коняг, когда они возвращались домой после подъёма паров: худые на столько, что можно было пересчитать у них рёбра, все в шишках от укусов шершней, с высохшими на спине и по бокам по́том с осадками соли, с подбитыми от хомутов грудями. Одним словом каждый из них являл собой вид салтыковского Коняги в натуре. Мы водили их купать. Что было, когда мы их заводили в воду и пускали плавать! На их мордах мы читали, какое они переживали блаженство: они вытягивали шеи и поднимали головы, кряхтели, они послушно стояли, когда мы обмывали их от пота. А что мы переживали при этом? Сознавать себя сделавшим добро живому существу – это конкретный урок нравственного роста в детские годы.

Бурку и Воронко удалось избежать тяжёлых, изнурительных работ в поле. Случилось это так, как говорится в пословице: «не бывать бы счастью, да несчастье помогло». Они появились в нашем хозяйстве после того, как коняги были у нас сворованы, и отец отказался от полевых работ. На долю Бурка и Воронка выпало обслуживать только домашние потребности, как-то привозить с реки воду, подвозить дрова, траву и сено с покосов. Правда, на них же возложено было привозить и отвозить учащихся в Каменку, но это случалось три раза в год. В этом отношении им больше досталось в том году, когда была свадьба старшего брата, но всё это не может идти ни в какое сравнение с тем, что возлагалось на лошадей, которых у нас так и называли «пахарями».

Нет, Бурко и Воронко должны были возблагодарить судьбу за то, что они избавились от тяжёлых работ Коняги. Как пара лошадей, они по условиям упряжки должны были быть распределены на коренника и пристяжную. Ни одна лошадь, как известно, не рождается или коренником, или пристяжной: люди уже по известным приметам распределяют их по этим категориям. Бурко был определён в коренные, а Воронко – в пристяжные. Позднее, когда мы лучше стали разбираться в лошадях, в особенностях их физического склада, мы поняли, что Бурко был произведён в коренники собственно за неимением подходящего коня по пословице – «на безрыбье и рак рыба». У коренника должен быть более длинный стан, широкая грудь, широкий шаг, а ничего этого не было у Бурка. У него был такой склад лошади, которых у нас называли «замухрейко»: маленький, кругленький, с мелкими шажками, с головой, которую он никогда не поднимал выше своего хребта. Он был совершенно не способен бежать рысью, что так необходимо было для коренника. По строю лошадей в паре полагалось, чтобы коренник был немного выше пристяжной, а он был даже немного ниже Воронка, что создавало впечатление некой дисгармонии, диспропорции, подобной тому, когда встречаешь такую чету людей, у которой жена выше своего мужа. Стиль бега Бурка трудно определить: не то он был быстрым шагом, не то замедленным бегом, одним словом о нём можно было бы сказать так, как сказано в одной песне, всем нам известной, о ней самой: «песня слышится и не слышится», а у нас называли такой бег «трусцой». Конечно, этот бег у него был, когда он был предоставлен сам себе, но под угрозой он быстрее «семенил» ногами. Бурко не был ленивым конём, хотя внешне он и производил впечатление ленивого коня. Он был флегматичным – вот это да! Как увидим ниже, это было даже положительным качеством его для нас, детей, и несомненно и для него самого, поскольку было в контрасте с его инстинктом самосохранения. Про него аналогично тому, как у нас говорили о людях с таким темпераментом, можно было сказать: «он с пупа не сорвёт».

Воронко был по своему складу как бы рождённым быть в пристяжных: лёгкий, «поджарый», как у нас таких называют, приспособленный к бегу галопом. Казалось даже, что он и родился с головой наотмашь, как полагалось для пристяжной. Но темперамент у него был совершенно другой: он был горячий, и Бурко, вероятно, пользовался этим, перекладывая часть тяжести на Воронка, что, как известно, бывает в практике у людей. И при всём этом Бурко и Воронко составляли такую пару, что по отдельности, в полном разрыве значило бы говорить о них неправильно, так сказать, с неправильно взятой перспективой. Людей, а именно мальчиков в таком положении у нас вошло в привычку, называть классическими именами «братья Аяксы». Нечто подобное можно было бы сказать и об этой паре живых существ.

Мы «дружили» с Бурком и Воронком в те детские годы, когда мы уже постигали «природу вещей» и научились кое чему из того, как надо обращаться с «вещами», и нам было разрешено вступать в непосредственные отношения с этими большими представителями из мира животных. Да, именно буквально, хотя и на словах, дано было это разрешение, а до этого было запрещено потому, что один из старших братьев по незнакомству именно с «природой вещей» вздумал однажды взобраться верхом на лошадь по хвосту, как канату, и получил крепкий «урок» с предупреждением. Трудно переоценить ту роль, которую эти две лошадки сыграли в нашем развитии. Как можно изобразить и описать психологию ребёнка, который в первый раз в жизни сам без посторонней помощи накинул узду на лошадь и привёл её для упряжки. А что значило для ребёнка в первый раз в жизни взять в свои руки вожжи и направлять лошадь. Л. Н. Толстой в своей знаменитой эпопее «Война и мир» развенчивая полководческий «гений» Наполеона, говорит, что он в своём самомнении был подобен ребёнку, которому в карете дали в руки верёвочки, и он воображал, что управляет лошадьми. Но в данном случае у ребёнка были реальные вожжи и реальные лошади. Не с этого ли момента у человека появляется пока то безотчётно сознание того, что он вершина мироздания, того сознания, которое потом будет выражено в словах: «Человек – это звучит гордо!». Испытывали ли вы удовольствие и гордость за себя, когда в детские годы вы приносите лошади на корм овёс и слышите её ржание – верный признак её радости. В этом ржании так и слышится: «спасибо, спасибо, дружок!» Испытывали ли вы радость и гордость за себя, когда вам удалось после нескольких неудач запрячь, наконец, лошадь. А первые упражнения в верховой езде, когда тебя сначала подсаживают, потом ты сам взбираешься с забора, когда ещё сидишь и держишься за гриву лошади. В связи с этим начинаются первые приглядывания и изучение «норова» лошади: на Бурка сяду, а на Воронка нет, Бурко меня не сбросит с себя, а на Воронка нельзя надеяться. Казалось, что между мной и Бурком устанавливался контакт, что он так себя вёл по отношению ко мне в этом случае, как бы хотел предупредить: «смотри, парень, держись крепче – не пади!» Первая поездка на речку за водой, первая «мешанина», которую я замешал нашим лошадкам – все эти воспоминания детства связаны с Бурком и Воронком. Эти воспоминания мне дороги, потому с ними связан мой душевный рост, рост нравственный.

 

Бурко-киргиз

 

Дружба с этим коньком относится к моим юношеским годам, когда я уже многое узнал об особенностях лошадей, об особенностях той или иной породы лошадей и умел оценить достоинства или недостатки их. Бурко попал в наши края из Киргизии после голодного года, когда весь скот погиб от голода. В качестве выхода из затруднения с безлошадностью в наши края были направлены целы гурты лошадей. Выходцы из другого климата и прошедшие другую систему воспитания, эти степняки оказались плохими «пахарями» и многие не вынесли тяжёлого труда. Наш Бурко оказался в более подходящих для него условиях, так как от тяжёлых полевых работ был освобождён, а применялся только на домашних работах. Был он конь горячий и «урос». Иногда он так «зауросит», т. е. отказывается везти, что никакие меры – ни суровые, ни ласковые – ничто не в состоянии было вывести его из его своеобразного шока. Чаще всего это бывало, когда в момент отправления в поездку около стояла толпа зрителей да ещё если к этому кто-нибудь свиснет или крикнет. Тут уже вылезай из экипажа и жди, когда он освободится от своего шока. Достоинством Бурка было то, что он был рысак. Он имел длинный стан, широкую грудь и гордую посадку головы. Когда он шёл рысью в полную меру, можно было на него заглядеться. Мы, конечно, гордились им. Лошади, выходцы из Киргизии, имели такую особенность: они «секлись». Это обозначало, что на шкуре у них, в особенности в области спины и по бокам в жаркие дни у них появлялись кровоподтёки. Кроме того от быстрого бега в жаркие дни у них появлялись «мышки», т. е. они начинали задыхаться. На этот случай мы брали с собой шило, чтобы при случае схватки «мышек» делать пуск крови через прокол вены в области носа.[8] Бурка мы любили, как коня гордого, быстрого и ласкового в обращении, но не ездили на нём верхом: боялись, что он сбросит.

 

Карько и Воронуха

 

Они вошли в наши юношеские воспоминания. Их было двое, но они не составляли пару и прежде всего они резко отличались темпераментами. Меня могут обвинить в женофобстве, но приходится сказать, что сия барышня или дама лошадиной породы – Воронуха с малых лет отличалась феноменальной ленью. Попробовали её однажды запрячь в борону, чтобы рыхлить землю только в огороде – она «ничтоже сумняшеся» легла и … всё. Возвращались однажды с поля, и она еле-еле переставляла ноги. Всякие меры понуждения были использованы, а толку никакого. Жнецы на одном поле заметили мучения кучера и решили помочь. Они привязали палки, чтобы продлить оглобли и на перекладине их подвесить сноп овса. «Она» оживилась. Сколько было потехи. Если мы отправлялись на двух телегах, «её» ставили сзади, чтобы тянулась за первой телегой.

Карько был красавец. Мы знали его ещё до того, как отец его купил в соседях. Зимой у нас лошадей и коров гоняли на водопой на реку к проруби. Иногда бывало так, что какой-нибудь конёк, отдохнувши за зиму, отобьётся от стада, чтобы побегать, порезвиться на воле. Вот, в такие именно моменты мы и наблюдали Карька. Хозяин его явно баловал: оттягивал впрягать его для работы, и он развивался без изнурительной работы. Из него получился красивый, плотно сложенный конь. Нельзя было не заглядеться на него, когда он «играл»: он стремительно носился по площади у церкви, брызги снега во все стороны летели из-под его ног, он высоко поднимал задние ноги, высоко держал голову, грива и хвост развевались. Хозяин его жалел и только поэтому его продал, чтобы он не попал на тяжёлые полевые работы. Могут ли дети ценить красоту? Мы понимали, что Карько красив и именно тогда, когда его корпус свободен от упряжи, когда видишь его, так сказать, в природной, натуральной красоте. Вот почему мы иногда не впрягали его в телегу, а подвязывали его сзади к телеге, которую волочила Воронуха, чтобы он на свободе от упряжи бежал без физического напряжения, чтобы стан его был натуральным, таким, каким он был бы в «диком» состоянии. Детское тщеславие – не правда ли? Но вместе с этим не было ли это свидетельством пробуждения чувства красоты?

По разному закончили наши коньки свою жизнь: Бурко ушёл на махан.[9] Воронко заболел неизвестной болезнью, чуть ли не сапом. Долго его лечил наш самобытный деревенский ветеринар Александр Матвеевич: исследовал его носоглотку, протирал её с мякиной (O, sancta simplicitas!). Ушёл однажды Воронко в поскотину и больше не вернулся. Карька загнал наш случайный кучер – Анисим Михайлович, сгубил, когда он был в полном расцвете. Воронуху кто-то купил как «уценённый товар». Различные были все эти коньки по своим складам, характерам, темпераментам, но все они много сделали для нас в детстве. Благодаря им мы часто бывали в лесу, в поле, а главное – то, что они несомненно содействовали нашему нравственному росту. Это трудно проследить, потому что область психологии человека, а особенно ребёнка – очень тонкая и деликатная область, но разве органическое отвращение к жестокости по отношению к животным, которое у нас вошло и в плоть, и в кровь – не последствие того, что мы в детстве дружили с ними. Да, дружили! Когда я вижу сейчас гордого, выхоленного рысака на бегах, я восторгаюсь его красотой, но когда я встречаю конька, маленького, с всклокоченной гривой, тянущего воз, в моём сознании всегда возникает одна и также мысль: «да, это друг человека». Коняга, а не Холстомер ближе моему нравственному сознанию. А сколько жестокости человеческой испытал на себе Коняга, друг человека. У Ф. М. Достоевского в его романе «Братья Карамазовы» описывается, как один пьяный злодей избивал коня, а его пьяная компания подогревала его в злодействе. Кто же это был – человек или зверь? Однажды в одном провинциальном городе хозяин рысака за то, что тот не смог прийти к финишу первым, тут де вложил ему в ухо револьвер и пристрелил его. Кто это был – человек или зверь? А сколько эти коняги испытывали горя, когда некоторые «хозяйственные» люди посчитали, что они, эти коняги, уже не нужны, когда появились машины! Потребовалось, как известно, по этому вопросу вмешательство М. И. Калинина и учреждение особого попечителя коней в лице С. М. Будённого. Как приятно сознавать, что в настоящее время коняги у нас, как видно, получили более гуманное отношение к себе. Но есть одна область во всём мире живых существ, которая осталась для лошадей, как искажение их природы – это их трёх-полый состав в большем количество их – кастрация. Материальные интересы человека при эксплуатации живых существ и природа последних вошли в противоречие, и человек пошёл на искажение природы лошади, как пошёл и на искажение природы человека, превращая его в евнуха. Но то, что для человека принято, как исключение, для лошадей введено в обычный порядок. Существует презрительная пословица о лошадях этого типа: «жрёт, как сивый мерин». Мерин – это и есть то состояние, в котором люди привыкли видеть это красивейшее создание природы. Приходилось ли вам видеть стадо лошадей на свободе под командой одного жеребца-затабунника? Это уже одомашненные лошади. Во сколько же раз они должны быть красивее в первобытном виде?

Мы с детства привыкали понимать лошадей. Был такой случай. Взялся нас отвезти в Каменку мужичок, у которого была хорошая молодая лошадь, которую он ещё ни разу не проверял в быстрой езде на дальнее расстояние. Да и сам он, как видно, не имел опыта такой поездки. День был жаркий, а конь горячий. Я сразу же сказал кучеру: «придерживай коня в беге». На пятой или шестой версте конь уже был в мыле, а дальше мы ехали уже шажком. В детские и юношеские годы мы много раз и с благодарностью пользовались услугами этих друзей человека.

[[10]]

 

Филин

03 февраля 1967 г.

 

Кому не известна эта красноглазая и пучеглазая, как отзывались о ней у нас, в Тече, птица, которая ухает в лесу по ночам и пугает не только детей, но и взрослых. Она не является персонажем сказок, в которых рассказывается о разной чертовщине, сказок, которые так любят слушать дети, особенно перед сном, а потом бредить во сне, она же, эта птица, часто встречается на картинах с сюжетом на темы баллад. Но ниже пойдёт речь не о птице, а о лошади, которая была в хозяйстве нашего старшего брата и называлась так – «Филин». Чаще всего у нас лошадей называли по цвету их шерсти – по «масти»: Бурка, Воронко, Сивко и пр. Иногда называли по имени хозяина, у которого конь был куплен, например: «Никитич» и пр. А иногда коню давали прозвище, как часто давали прозвище и людям, как например: «Никита-дитя», «Яша-преселка», «Ванька семиколеный» и пр. На что только не была способна изобретательность людей в этом случае.

Название «Филин», конечно, было прозвищем и прозвищем обидным. Если бы наш конёк мог понимать человеческую речь и говорить, то он, вероятно, сказал бы: «Не хочу, чтобы называли по имени этой противной птицы». На человеческом языке было ещё одно обидное выражение, которое легко можно было отнести в адрес нашего конька, а именно: он был мерин и при том сивый, а о таких лошадках говорилось в пословице: «Жрёт, как сивый мерин». Вот так и получалось, что люди не скупились на обиды для этого конька, а между тем он и другие лошадки его типа были желанными для любителей быстрой езды. Эти коньки были редкими в наших краях, их искали на конских ярмарках и радовались при их нахождении, правда, не все, а именно – любители ухарем промчаться перед другими, как говорится, запустить другому пыли «в глаза», дескать – «знай наших». «Филин» был иноходец, а в нашем деревенском речении – «виноходец». Это слово у нас произносилось с оттенком гордости, Так, когда однажды одну из теченских тётушек спросили: из какого роду-племени, она с гордостью заявила: «У нас вся порода виноходцы, один дедушка – рысяк».

В деревнях, однако, редко встречались иноходцы, потому что они непригодны были для землеройной работы. Там нужны были «пахари», тягло, «коняги», выносливые, со спокойным терпеливым характером, а иноходцы были «лёгкими» на работе горячими. Они были непригодными и для поездки на дальнее расстояние. Одним словом, выражаясь образно, они были в общем балансе лошадиной силы чем-то вроде сладкого блюда, а в деревнях это «баловство» не применялось. В хозяйстве нашего брата была потребность в лошадке на ближнее расстояние, чему и соответствовал «Филин». Но он являлся единственным представителем этого типа лошадей на селе и был поэтому, на примете у всех.

Как у всех иноходцев, у него был короткий стан с крутым понижением к хвосту, он был, как у нас говорили, кургузным. У него были крепкие ноги, казавшиеся обрубками, потому что он был невысокого роста, а они были толстыми не по росту. У него была широкая, крепкая грудь, короткая шея, большая не по корпусу голова, длинная грива и пышная чёлка. Посмотришь на него и невольно скажешь: крепыш!

С беглого взгляда, если посмотришь на него со стороны, то покажется в чём-то сходство его с конём богатыря Добрыни Никитича, как он изображён на известной картине Васнецова «Богатыри», но взглянешь на его голову «анфас», то откроется сходство с филином и хочется крикнуть «Филин, филин!» И тут откроется тайна создания прозвищ: в них проявляется наблюдательность и острый ум их авторов.

Среди других лошадей, которые были «пахарями», он и по работе, и по жизни был обречён на одиночество и был индивидуалистом, привык поэтому и считал своё положение вполне нормальным.

Как у многих лошадей типа «Филина», т. е. иноходцев, у него временами проявлялась горячность, о чём упомянуто уже выше в плане общей характеристики иноходцев. Особенно горячность и нетерпеливость у него проявлялась при посадке пассажиров в экипаж. У некоторых людей была привычка затягивать расставание: сядут они при этом в экипаж и всё ещё «точат» речи, целуются и пр. Для «Филина» такая процедура была неприемлемой, он мог бы в этом случае сказать: «Раз надумал ехать, садись в экипаж, а я помчу».

Иногда бывало так, что груз был тяжёлый. Тогда «Филин» превращался в туго натянутую пружину, брал рывок вправо и влево, и наконец, подобно конькобежцу на старте, сжимался, налегал на свою широкую грудь, брал груз, и тогда только успевай натянуть вожжи и направлять его на дорогу,

Он мчал вихрем и не видно было его ног: они, как пальцы пианиста на клавишах, проделывали какие-то замысловатые переборы, а слышались только мощные удары по земле его крепких ног. Когда случалось ему бежать ещё и против ветра, то казалось, что он входил в азарт при борьбе со стихией, он сжимался в один крепкий сгусток энергии, рассекал воздух своей широкой грудью, грива его полоскалась на воздухе, ноздри расширялись от напора дыхания. Нельзя было не любоваться им в этот момент.

Для русского человека, если заговорить с ним о лошадях, значило: «подавай тройку!». Так требует душа, чтобы была «птица-тройка». А если её нет, то, по крайней мере, пара гнедых, запряжённых «цугом», и, наконец, просто пара лошадей может утолить его жажду к «настоящей» езде. Вот так хозяева «Филина» решили подобрать ему в пару пристяжную, а подобрать такую лошадку не так-то просто: нужно, чтобы она была лёгкою, как звук с Эсловой арфы, и хорошо могла чувствовать ритм движений иноходца. Такую задачу удавалось разрешить только знатокам лошадей, а для «Филина» взялись разрешить эту «проблему» люди явно совершенно не сведущие в этом деле: думали поставить рядом с ним любого коня, и вопрос разрешён. В пристяжную «Филину» «определили» «Чалка». «Чалко» был значительно «моложе» «Филина» и сохранил ещё жировой покров под своей шкурой, но он был явно тяжёл для роли пристяжной, неуклюж и притом безнадёжный флегматик и лентяй. А. С. Пушкин как-то выразился: «Нельзя впрягать в одну телегу коня и трепетную лань», т. е. представителей разных видов животных, но жизненный опыт говорит, что в одну и ту же телегу не следует запрягать и животных одного вида, когда они не могут составить настоящей пары, т. е. гармонично составленной, согласованной. А пара из «Филина» и «Чалка» была именно такой: к горячему коню пристягнули флегматика и лентяя. Если бы эти коньки могли разговаривать, то между ними мог бы произойти такой разговор:

«Чалко»: «И что это ты, «Филин», всё торопишься? Ты думаешь перед хозяевами выслужиться что ли?»

«Филин»: «А тебе бы, «Чалко», только овёс жрать да жировать.

Счастьем, однако, для этих лошадей было то, что они не могли говорить, а то чего доброго завели бы споры, а потом и драки, как это водится у людей.

Флегматичный «Чалко» скоро, что он может использовать горячность «Филина» в своих интересах: он иногда бежал рядом, а постройки у него болтались и валёк крутился, а вёз один «Филин», кучер же боялся применить к нему кнут, потому что это тревожило «Филина», и он начинал рвать. Противоречие двух темпераментов коней особенно проявлялось зимой. «Филин» больше страдал от холода, чем «Чалко»: годы у него были другие и был он поджарый, хотя не совсем худой, какими были «изробленные пахари». Работник Егор, он же и кучер, «пасовал» перед «Филином», когда приходилось выезжать на нём да ещё в паре, причём было ясно, что «Филин» замёрз и настроен был явно буйно. Егор в этом случае не решался сразу принять в кашеву хозяев, а «прогонял» лошадей сначала порожняком, и приходилось иногда наблюдать такую картину: пара лошадей пулей вылетала из ворот и, то ли по умыслу Егора, то ли по его ошибке неправильно направлять её, врезалась в сугроб снега: «Филин» при этом рвал и метал кашеву, погружённый по брюхо в снег, а «Чалко» в таком же виде «пурхался» в снегу. Поднималась снежная пыль и опускалась на Егора и в кашеву. Егор, наконец, крепко брал в руки вожжи и выводил коней на дорогу, по которой пара мчалась по селу: «Филин» развивал свою максимальную скорость, а «Чалко» тянулся за ним галопом по-медвежьи, постромки болтались, а валёк бил его по ногам. Затем Егор возвращался во двор, околачивал снег со своего тулупа и из кашевы и очищал свою бороду от снежной «пудры».

Иногда же и после такого «прогона», не уверенный в том, что «Филин» «утихомирился», подобно артисту перед концертом, чувствующему свой голос не в порядке, просил снисхождения, т. е. уговаривал хозяев садиться быстрее, потому что – говорил он – «неизвестно, что на уме у этого лешего», как он именовал в этом случае «Филина».

Спелись ли, в конце концов, эти коньки, обречённые на упряжку в паре? Трудно гадать, но у «Филина» часто можно было заметить досаду на «Чалка» с высказыванием просьбы: «Лучше бы вы убрали от меня этого лентяя, я и один справился бы со своей работой». Это «говорил» упрямый индивидуалист.

«Филин» пришёл в хозяйство брата уже в зрелом возрасте – около 10-12 лет, а лошадиный век небольшой (18-20 лет). Через пять-шесть лет «Филин» уже «ушёл на отдых». Среди других – бурых, вороных, карих землеробов – он пронёс славу резвого коня, что в деревнях бывало редким явлением. Помнится, как в 1903 году мы ездили в Сугояке с концертом по домам Сугоякской «знати», и он мчал нас в таком виде, как показано выше.

Мы, деревенские дети, с детства наблюдали за жизнью деревенских лошадей, видели их разные судьбы и, в меру своих сил, старались оценивать эти судьбы и определять, у кого из лошадок была счастливее. Когда мы подходили с этой же меркой к оценке судьбы «Филина», то определили, что он прожил свой век всё-таки счастливее, чем другие соседи по его жилищу: он избежал того проклятущего труда, на который обречены были «пахари», и мы рады были за этого конька.

ГАСО. Ф. р-2757. Оп. 1. Д. 388. Л. 73-90 (рукопись); 93-100 (машинопись).

 

Встреча

 

В 1925 г. мы через одиннадцать лет приехали в Течу: перед этим мы были в 1914 г. Многое изменилось в ней за эти одиннадцать лет. Поредела семья, сократилось хозяйство; не было лошадей, не было собаки. Вместо двух коров была одна. Постройки заметно ветшали. И вдруг среди всех этих перемен на навесе над голбцем я увидел серую кошку и меня окружило что-то прошлое, неизменное, и тут я узнал, что это была та Котька, которую я знал котёнком двадцать лет тому назад. Да, это была она! Безотчётная радость овладела мною: я как бы вновь встретился со своею юностью. Что это было? Она была представителем тех моих друзей из животного мира, которые меня окружали в юности. Разве не об этом говорит то, что чувствовал я при встрече с нашей Котькой?

 

В домике, в котором я живу, много детей: мальчиков и девочек, и всякий раз, как я бываю среди них или вижу их, передо мной встаёт моё детство. Я вижу, что они лучше обеспечены, чем я был обеспечен в моём детстве. В моём детстве мне не полагалось летом ни туфелек, ни чулочков, ни костюмчиков; у меня не было таких дорогих игрушек, какие я вижу у них. И всё-таки когда я вижу их такими и сравниваю их детство со своим, мне кажется, что моё детство было богаче: я шире воспринимал мир, живую природу, чем они. Я вижу у мальчиков моего детского возраста игрушки такие, как самосвалы, автомобили, автобусы, самолёты и слышу, как они свободно обращаются с названиями этих предметов. Я вижу, как они небрежно обращаются с этими игрушками, как на дворе то там, то здесь разбросаны и брошены различные части этих игрушек, и меня преследует одна и та же мысль: то ли мы детям даём в их возрасте, что следовало бы давать? Не забегаем ли мы вперёд с воздействием на их психологию? А что если небрежное отношение к их игрушкам потом скажется на небрежном отношении к настоящим вещам. Меня тяжело угнетает также мысль, что в городе дети оторваны от живой природы: окружающий их мир природы крайне беден. К тому же им именно приходится наблюдать извращённое отношение к живым существам, например, кошкам, собакам. Между тем не подлежит сомнению, что именно в детском возрасте общение с живыми существами из животного мира и царства пернатых является необходимым условиям развития нравственного мира ребёнка. Теперь у нас многое делается в этом отношении и по линии школы и по линии общественности, например, доклады и беседы по телевидению. Но всего этого явно недостаточно. Как часто мы наблюдаем жестокость детей по отношению, например, к кошкам и собакам. А ещё хуже того сами показываем в этом отношении дурной пример, а потом удивляемся, откуда у детей появились такие дурные черты поведения. Родители! Помните, что общение детей с живой природой является необходимым средством нравственного воспитания их и обеспечьте им любые условия для этого. Без этого ребёнок может сделаться нравственным уродом. Будьте осторожны при детях в своих отношениях с животными и пернатыми. Малейшая неосторожность в этом отношении может повести к травме в душе ребёнка. Вы обязаны постепенно и осторожно подвести детей к пониманию таких явлений в жизни, как использование животных для научных целей. Воспитывайте в детях чувства уважения и дружбы по отношению к живым существам.

ГАПК. Ф. р-973. Оп. 1. Д. 711. Л. 613-646 об.

*В составе «Очерков по истории села Русская Теча Челябинской области» в «пермской коллекции» воспоминаний автора. В «свердловской коллекции» находится в составе «Автобиографических воспоминаний»: «Друзья нашего детства из мира животных и царства пернатых (педагогические рассказы)» (ГАСО. Ф. р-2757. Оп. 1. Д. 386. Л. 138-175).

 

---

---