Фёдор Афанасиевич Курганов

Ещё до поступления в Казанскую духовную академию, мы, абитуриенты Пермской духовной семинарии, намеревающиеся поступить в неё для продолжения своего образования в высшем учебном заведении, от своих знакомых, бывших студентов этой академии, знали, что среди профессоров этой академии есть великий учёный муж, светило богословском науки, которому принадлежит одно открытие в области науки, а именно – в области истории христианской церкви. Судьба привела нас к знакомству с этим учёным мужем ещё до поступления в академию – на вступительных экзаменах в неё, а после вступления в академию в течение двух лет мы слушали лекции его по общей истории христианской церкви с момента появления её на свет Божий. Это был профессор академии, доктор богословия, действительный статский советник – Фёдор Афанасиевич Курганов.[1]

В это время ему было уже за шестьдесят лет, но он имел вид благообразного крепкого старца, о котором говорилось: «он постоит ещё на своём посту, и рано ещё думать о замене его кем-либо другим». Среднего роста, он сохранил ещё свою статную фигуру, без каких-либо признаков сутулости и излишних жировых отложений в области живота, что часто бывает у людей «сидячей» профессии и к тому же злоупотребляющих служением мамоне. Он носил сюртук общегражданского типа, не форменный, и имел вид человека присутствующего где-то не на положении официального лица, а частного лица, присутствующего на каком-либо собрании – на банкете, на концерте, или на вечере. По всему было видно, что он не любил форменной одежды, принятой тогда для профессоров. Сюртук ещё более подчёркивал его стройную фигуру. Он был всегда тщательно одет: сюртук был у него всегда застёгнут на все пуговицы, безукоризненно отглажен; манишка, галстук в безупречном порядке. В этом отношении, как нам казалось, он имел что-то общее с Павлом Петровичем Кирсановым из романа «Отцы и дети» И. С. Тургенева за исключением того, что он не был «англоманом» подобно тому. У него была твёрдая походка с лёгким нажимом ступни на землю или пол. Шевелюра седых густых волос, всегда гладко и аккуратно зачёсанных к затылку, напоминала нам чем-то «тургеневскую» шевелюру, по адресу которой А. И. Герцен ядовито сделал замечание, назвав И. С. Тургенева «седовласой Мессалиной». У Фёдора Афанасиевича почти не заметно было на лице морщин, цвет лица, правда, был землистый, как у пергамента. Прямой нос, типа именуемых «римскими», усы и борода, седые и пышные, придавали всему лицу благообразный вид, хотя нависшие брови и острый сосредоточенный взгляд делали лицо несколько суровым, что, в общем, соответствовало характеру Фёдора Афанасиевича. Его нельзя было назвать «старичком», как иногда называли людей его возраста, потому что в этом наименовании – «старичок», правда, ласковом, сердечном, слышится уже какая-то старческая неполноценность, увядание силы, что ни в какой степени нельзя было отнести к Фёдору Афанасиевичу. Про него можно было только сказать: «почтенный старец, полный ещё творческих сил».

Как выше уже упомянуто, Ф. А. читал курс общей церковной истории. Он именно «читал» в прямом значении этого слова. Он спокойно проходил на кафедру, садился на стул, вынимал из внутреннего кармана тетрадку, пергаментного цвета, согнутую вдвое, разглаживал её и начинал читать монотонно, тягуче, без всяких переходов на другой тон, без изменения интонации голоса. Читал, не отрываясь от тетради, не глядя на студентов. Если и оторвётся иногда в связи с «носовой операцией», то смотрит не на студентов, сидящих сбоку, а по прямой линии, упирающейся в двери. Ни одного отступления от чтения «отсеслова» и «досеслова». Если случалось, что звонок, возвещающий о конце лекции, заставал его не дошедшим до очередной точки, то он задерживал студентов ровно на столько, сколько требуется дочитать до точки, потом вставал с сиденья, делал что-то вроде поклона и покидал аудиторию. Следующая лекция начиналась с чтения после «той» точки. Даже если между лекциями получался большой перерыв во времени, когда казалось бы нужно как-то «прошлое» связать с «настоящим», этой связи не устанавливалось. Закон: «от точки – до точки». Так, первую лекцию после летнего перерыва Фёдор Афанасиевич начал словами: «Итак, арианские споры снова возобновились»: союз «итак», таким образом, связал первый курс со вторым, точнее – второй с первым с перерывом в два с лишним месяца. Таков [был] стиль чтения лекций Ф. А.

Как правило, не было обычая вступать в разговоры с профессором ни до, ни после лекции, но однажды студенты, уловив благоприятный момент после лекции, спросили Фёдора Афанасиевича: почему он читает, а не произносит лекционный материал? Ответ последовал классически обоснованный: слово лекция латинское и значит «чтение». «Вот я и читаю» - заключил Ф. А.

На втором курсе введены были практические занятия по изучению общей истории христианской церкви, нечто вроде семинаров. На них Ф. А., наоборот, непосредственно, путём живой речи, соприкасался со студентами. Пред нами был другой человек. Он знакомил нас с историческими документами, по которым он строил свои лекции. Он читал на греческом языке материалы, изданные за границей и интерпретации к ним на иностранных языках – французском и немецком.[2] Он тщательно анализировал какой-либо научный термин с филологической стороны. Одним словом, он вводил студентов в свою научную лабораторию и сам при этом оживал. Пред нами был учёный муж колоссальной эрудиции, и он покорял нас, возбуждал уважение к себе.

Он даже позволял в этом случае затрагивать в разговоре некоторые интимные стороны своей жизни. Так, он однажды заявил нам: «Завтра меня будут терзать». Речь шла об его чествовании по поводу сорокалетия его научной деятельности. Ф. А., как видно, не любил восхвалений, которые в таком случае обычно бывают. Можно было подумать, что профессор «рисуется» своей скромностью, но нет: на чествовании мы видели его смущённым от похвалы, как говорят», от «фимиама», которым «кадил» ему оратор – ректор академии епископ Алексий. Свою велеречивую речь он начал словами: «Приходилось ли Вам, Ф. А. стоять на берегу моря и любоваться его величавым пространством… Я стою перед Вами, учёным, научные знания которого обширны как море» и т. д. По выражению лица Ф. А. было видно, что ему совсем было не по душе это велеречие оратора, и он ответил так, что поэтический приём его свёл на самую житейскую прозу, сказав: «Да, Ваше преосвященство, мне приходилось стоять на берегу моря. Это было в Крыму в таком-то году». Оратор, как видно, понял иронический ответ юбиляра.[3] В своей речи ректор академии указал как на главное достоинство научной деятельности юбиляра то, что он представитель ортодоксального направления в своей науке – ортодокс. Указание на эту сторону, на этот характер лекций и научных произведений Фёдора Афанасиевича было очень симптоматичным для этого момента, потому что только за год перед этим юбилеем была произведена в академии среди профессоров чистка, и кое-кто из них, «подавшийся» не в меру в сторону «либерализма», был «освобождён» от занимаемой должности. Фёдор Афанасиевич был на самом деле ортодоксом в области своей науки не по приспособляемости к окружающей обстановке, а по своему складу ума, по мировоззрению. Свои лекции по предмету он начинал так: «Когда Дух Святой сошёл на апостолов…» и т. д., тем самым сразу показывая направление своих лекций.

Фёдор Афанасиевич по-новому осветил историю так называемого Трул[л]ьского собора[4], отступил от принятого традиционного освещения её, тем самым доказав, с какой точностью он пользовался историческими документами и как критически их использовал. Эта черта его научной деятельности являлась признанным достоинством учёного.

Кроме академии Ф. А. работал ещё в университете, где читал тоже курс истории христианской церкви и одно время был деканом историко-филологического факультета. Передавали, что в условиях университетской обстановки он не производил впечатление такого замкнутого и сухого человека, каким он казался в академии.

В академии между собой студенты называли его «Кургач», в этом «костлявом» выражении, очевидно, подчёркивая его указанные выше черты характера, что, однако, ни в какой степени не снижало их уважения к нему как к человеку вообще и как к учёному.

Среди студентов даже распространён был рассказ о том, что однажды Ф. А. на экзамене проявил «гуманность», встав на защиту одного «проштрафившегося» на экзамене студента, которого один из членов экзаменационной комиссии предлагал «зарезать», т. е. поставить ему двойку. Он мотивировал свою защиту следующей репликой в адрес этого члена комиссии: «Вы, может быть, тоже в бытность студентом грешили «этим» (речь шла о шпаргалке). Было ли это в действительности или только легендой, но, во всяком случае, это характерно для понимания отношения студентов к своему профессору.

Всю жизнь Ф. А. прожил одиноким, в обществе преданной ему служанки, на счёт которой, как говорили «досужие» люди, он по случаю своего юбилея перевёл тысячу рублей. «Так он и прожил свою жизнь», с акцентом на слове «так» говорили те же люди.

ГАПК. Ф. р-973. Оп. 1. Д. 721. Л. 19-24.