Николай Иванович Хмельнов*

В числе тридцати фамилий учеников, окончивших в 1909 году учение в Пермской духовной семинарии, значится фамилия Хмельнова Николая Ивановича. Семинария окончена, и тридцать молодых людей поступили в распоряжение своих судеб, счастливых или несчастливых, но, во всяком случае, если счастливых, то по-разному, а если несчастливых, то ещё в большей степени по-разному. Кому суждено было повести свою жизнь более или менее однообразно, а кое-кому судьба сулила пёструю, полную крутых перемен, жизнь. Жизнь Николая Ивановича пошла по последнему руслу.

В духовную школу Николай Иванович пришёл со стороны: родители его были не из духовного сословия. Отец его был мелким служащим на одном из уральских заводов, и решение учить сына в духовном учебном заведении было продиктовано материальными соображениями: не было средств учить сына в гимназии, поэтому и решили отдать его на учение в Пермское духовное училище, где содержание на «бурсе» было приемлемым для семейного бюджета.

На всякой школе в той или иной степени отражается семейный быт её учеников. Зайдёшь, например, в сельскую школу и сразу заметишь черты крестьянского быта и в одеянии школьников и в «атмосфере». В низшей ступени городской школы черты мещанства какого-либо городка «Окурова» сразу бросятся в глаза. В духовных училищах – низшей ступени духовного образования, густо отложились черты быта провинциального духовенства, причём при замкнутой системе их со временем они составили сгусток всего отрицательного, что получило специфическое название «бурсы» и что описано в «Очерках бурсы» Помяловского. Конечно, в конце прошлого века «бурса» в её, если можно так выразиться «классической» форме, как она описана Помяловским, уже не существовала, но её «родимые пятна» были ещё налицо. Известно, например, что в Пермском именно духовном училище ученики совершали «тёмную» со смертельным исходом. Мальчик Хмельнов, выходец из среды низшего звена русской интеллигенции, естественно, не мог привыкнуть к своему быту и по-своему сопротивлялся его влиянию. Дело доходило до того, что его собирались изолировать от бурсы – выселить на квартиру, а то и совсем исключить, но в конце концов всё умиротворилось, и мальчик закончил курс учения в Пермском дух[овном] училище.

В 1903 г. в августе мальчик на грани своего юношества поступил в Пермскую дух[овную] семинарию. … Шесть лет обучения в семинарии для Хмельнова, как и для всякого другого семинариста, были годами бурного развития юношеских эмоций, из которых главным было стремление к товариществу, к дружбе. Ничто не было в состоянии противодействовать этому стремлению: ни различие в социальном происхождении, на различие в материальных условиях в детские годы существования и развития. Всё приводилось к одному знаменателю, а суммой при сложении получалась семинарская «братва», «семинарга», где он, Хмельнов, являлся полноправным членом с кличкой на семинарском жаргоне: «Хмельняга». Так его «окрестил» изобретательный на подобные клички Гриша Козельский.

Юность владеет такими богатствами, каких нет ни у рокфеллеров, ни у ротшильдов: она богата мечтами, надеждами. И все юноши – семинаристы жили мечтами и надеждами. Было известно, что «Хмельняга» жил мечтой поступить в университет на медицинский факультет. Но мечты мечтами, а реальность реальностью. Как часто бывало, что свершить их не было дано, а оставался только вопрос: «Мечты, мечты, где ваша сладость?» Так получилось у Хмельнова. Более полустолетия спустя после окончания семинарии Хмельнов однажды в интимной беседе обмолвился, что при окончании семинарии у него была невеста и она «ждала его». Это признание его пролило свет на некоторые шаги его в будущей жизни.

Кому их юношей не улыбалась судьба «любить и быть любимым». Но как иногда мечта об этом становилась преградой для будущей жизни: отвлекала от прямой дороги, намеченной в жизни, в сторону – на просёлочную дорогу. В жизни семинаристов это обозначало: женился – «надевай рясу». У Хмельнова так и случилось. Сам он так рассказывал об этом событии: «Явился я к директору народных училищ Раменскому[1] с просьбой назначить учителем в какое-либо из подведомственных ему учебных заведений. Он предложил должность законоучителя в высшем начальном училище города N с условием принять священство». Он принял это условие, и совершил первый раз в жизни salto mortale над своим мировоззрением, над своими мечтами. Оправдывая этот свой шаг, он говорил: «наслушался я там, в семинарии благочестивых рассказов о высоком служении пастыря духовных овец и вот сделал глупость…» В Пермской семинарии идеологическую обработку в этом направлении вели Тихон Петрович Андриевский и Николай Иванович Знамировский. Не было заметно, чтобы Хмельнов тяготел к кружкам, которыми они руководили, но зерно в его душу было брошено, и оно при побочных других благоприятных условиях должно было прорасти и … проросло. Здесь уместно заметить, что семинаристы, пришедшие в это учебное заведение «со стороны», т. е. не из духовного сословия, охотно «надевали рясу» по окончании семинарии. Примером могут служить кончившие Пермскую семинарию – Анисимов Александр, Неверов Степан, дети торговцев, Юмин Константин, сын станового пристава. В Камышловском дух[овном] училище обучался сын Камышловского купца, церковного старосты этого училища – Полухин, который, как известно, тоже принял по окончании семинарии священный сан. В этом нельзя не усмотреть такую закономерность: выходцы из других сословий способны были больше идеализировать службу «батюшкой», чем выходцы из духовного сословия, с детства наблюдавшие все прелести жития российского духовенства. Это знакомство с бытом своих «отцов» было противоядием против увлечения службой «батюшками», чего не было у этих «иностранцев», в том числе и у Хмельнова. Законоучителем он работал до Октябрьской революции, которая, образно выражаясь, «выбила его из седла».

Дальше следовали четыре года учения на историческом факультете Пермского университета. Был период ограничения его в гражданских правах как бывшего служителя религиозного культа. Он хлопотал о восстановлении в правах перед М. И. Калининым, и был реабилитирован. Были тяжёлые материальные условия существования, и он второй раз в жизни совершил над собой salto mortale – «надел вторично рясу». «Уговорили родные» - так он сказал по этому поводу в своё оправдание. Обо всём этом Николай Иванович поведал мне в тоне кающегося грешника и, расставаясь со мной, лаконически сказал о себе: «Я – атеист!» Не нужно быть тонким психологом, чтобы понять смысл этого лаконического замечания, как бы случайно брошенного на прощание с другом своей юности. Это обозначало, что он покончил со своими блужданиями по стези служения в церкви и, вместе с тем, это было логическим завершением этих блужданий: нельзя было без конца совершать над собой salto mortale, не исчерпав себя на этом пути до полного отрицания ценности всего того сакраментального в церковных обрядах, чему он служил в силу случайного стечения обстоятельств его жизни.

Дальнейшая жизнь Николая Ивановича открылась мне отчасти из его рассказов, а отчасти из печатных документов, в которых изложены были отдельные этапы его трудовой деятельности.

Так, в известной книге писателя Пермяка «Были горы Высокой»[2] на нескольких страницах описывается деятельность его по истории и археологии края. В журнале «Иностранные языки в школе» за … год помещена статья областного методиста по постановке обучения иноязыкам в школах Свердловской области Оскара Семёновича Альстера, в которой даётся лестный отзыв о деятельности Николая Ивановича как преподавателя немецкого яз[ыка] в школах Нижнего Тагила. В отзыве отмечается творческий подход его в деле обучения языку, инициативность и работа над собой. При наличии этих качеств Николай Иванович был выдвинут на работу, и работал преподавателем немецкого языка в Нижне-Тагильском филиале У[ральского] п[едагогического] и[института]. Он закончил заочно Московский институт иностранных языков. Это был беспрецедентный случай, когда выпускник духовной семинарии, не изучавший иностранных язык, в данном случае – немецкий, преодолевал все преграды и трудности, принял решение и осуществил его – стал преподавателем иностранного языка и при том высокой квалификации.

Теперь Николай Иванович на пенсии, но энергия его не истощима. Однажды он явился ко мне и сообщил, что приехал в Свердловск по вызову одной областной организации. Его вызвали на чествование за организацию детей в одном из благоустроенных домов Н[ижнего] Тагила. Не секрет, что благоустроенные дома у нас иногда строят без учёта интересов детей, т. е. без обеспечения им места для свободного времяпровождения. Таким именно оказался дом, в котором представлена была квартира Николаю Ивановичу, и он взялся за организацию клуба для детей: добился помещения под клуб, собрал с помощью детей необходимую мебель и кое-какие предметы для занятий детских кружков. Сам взялся за руководство фотокружком. Таким образом, дети дома соорганизованы были в кружки и в свободное от учения время заняты интересной работой. Инициатива Николая Ивановича была отмечена благодарностью областной организацией коммунальных учреждений, для чего он и был приглашён в Свердловск.

В своих последних письмах ко мне Николай Иванович писал, что он приступил к изучению славянских новых языков и овладел основами чешского языка, обнаружив, таким образом, стремление превратиться в полиглота в возрасте за семьдесят лет.

Николай Иванович сохранил память о своих однокурсниках по семинарии. О семинарии он отозвался ограничительно так, что в ней он получил навыки к усидчивому труду, хотя она дала ему неправильную путёвку в жизнь. Это признание его, противоречивое, как и его противоречивое течение жизни, свидетельствует о том, что годы пребывания его в семинарии не были бесследными и бесплодными и нашли своё оправдание во второй половине его деятельности, многообразной и полной хороших свершений.

Жизнь Николая Ивановича Хмельнова, с её падениями и восстаниями, отразила исторический момент в жизни русского общества и, надо полагать, чем-то является характерной для жизни других молодых людей, начавших свою жизнь в аналогичных с ним условиях.

ГАСО. Ф. р-2757. Оп. 1. Д. 377. Л. 98-120.

*Находится в составе «Очерков о соучениках и друзьях в Камышловском духовном училище» в «свердловской коллекции» воспоминаний автора, в «пермской коллекции» - отсутствует.