О семинарском хоре и семинаристах-певцах*

/Страница из воспоминаний/

Восьмидесятилетняя старушка, живущая в нашем домике, из тех, кого прежде называли мещанами, узнавши, что я когда-то учился в Пермской дух[овной] семинарии, показала мне фотоснимок с этой семинарии, который она, как видно, бережно хранила. На мой, признаюсь, недоумённый вопрос о том, чем дорог ей оказался этот снимок, и какая вообще может быть связь между ней и когда-то существовавшей семинарией, старушка лаконически ответила: «семинаристы хорошо пели». Оказалось, что она, эта в настоящее время глубокая старушка, в свои юные годы слушала этот хор в семинарской церкви. Если бы спросить эту старушку, чем именно понравился ей этот хор, что в нём с её точки зрения было особенно привлекательным, то едва ли она сумела бы на это ответить полно и обстоятельно: её восприятие или, по учёному выражаясь, эмоции были несложными, хорошо и всё, без анализа того, что воспринималось чувством, как хорошее, приятное.

Но вот другое суждение об этом же хоре, другая его оценка. Один человек, безусловно, компетентный в области хорового пения a capella[1] и имеющий вкус в этом деле, так отзывался об этом хоре: «закройте мне глаза, и пусть несколько хоров исполнят мне свои номера, я безошибочно выделю из них наш семинарский хор». В этом отзыве вышеуказанного человека мы находим две стороны его отзыва: а) признание достоинства хора и б) указание на его какие-то специфические особенности.

Но тот и другой отзыв совпадают в том, что этот хор пользовался широкой известностью, был, как говорят, на славе. Слава эта не ограничивалась только пределами города Перми, а широко распространялась по всей губернии, по всем тем уголкам, где были кончившие семинарию или вообще когда-то учившиеся в ней, а, может быть, и бывшие участниками этого хора. Помню, мы ещё готовились только поступать в семинарию, но уже знали об этом хоре от своих братьев и то, что было особенно хорошо когда-либо исполнено хором, и то, какие особенно популярные были певцы хора. А что было с теми певцами хора, которые появлялись где-либо в глухой провинции: их окружали всяким вниманием, почётом, буквально изводили просьбами петь, петь без конца. Когда мой брат[2] учился в пятом классе семинарии (примерно в 1898- 1899 гг.) к нему летом приехали четыре товарища-семинариста, все певцы, по характеру голосов составлявшие ансамбль для исполнения трио и квартетов: тут был бас (Владимир Присадский), первый тенор (Александр Смирнов), второй тенор (Александр Горбунов) и второй тенор, близкий к баритону (Павел Ионин). Боже мой, что только было с этими певцами: их нарасхват приглашали то туда, то сюда; был специально организован концерт с их участием; публика, где только встречала их, неистово кричала, чтобы они спели: «Закувала та сыза зозуля»[3] и особенно ту часть песни, которая начинается словами: «Гей як зачулы…» И с этого момента, т. е. со времени приезда этих семинаристов в наше глухое село, «Гей як зачулы» не переставало звучать и на вечерах, и на пикниках, везде, где только собирались любители пения. Потом так и отмечалось, что эта песня была внесена в репертуар наших сельских песенников пермскими семинаристами, или, как их кратко называли «пермяками». А вот песня «Ты причаль, моя рыбочка» была уже позаимствована от тобольских семинаристов («тоболяков»).

Популярность хора семинаристов в основном, если не сказать – исключительно относилась к нему как к церковному хору. В этом именно отношении были поклонниками его и те, о которых была речь в начале этой статьи, и вообще многочисленные любители пения города Перми и многих провинциальных мест б[ывшей] Пермской губернии. Была ли у этого хора своя особенность индивидуальность, на что, как сказано выше, указал один из поклонников его? Да, эту особенность мог уловить и выделить тонкий музыкальный слух ответного любителя хорового пения. Если мы возьмём небольшой отрезок времени, примерно 5-6 лет (1903- 1909 гг.), то в ту пору существовало в Перми несколько церковных хоров, которые по своему характеру разделялись на три типа: а) смешанные хоры с детскими голосами, б) смешанные хоры с женскими голосами и в) однородные хоры. К категории а относились: архиерейский хор, хоры семинарии и дух[овного] училища; ко второй категории б относились хоры церквей Богородицкой, Слудской и Феодосиевской и к категории в – хоры женской гимназии, учительской семинарии и епархиального училища. Когда в 1909 г. организован был концерт церковных хоров в актовом зале Мариинской женской гимназии, то на нём дебютировали четыре хора: архиерейский под управлением М. В. Попова, Богородицкой церкви под управлением Степанова, Мариинской женской гимназии под управлением Тиме и женской учительской семинарии под управлением Ю. М. Словцова.[4] Семинарский хор не принимал участия по неизвестной мне причине (кажется, вследствие какого-то кризиса). На этом концерте были представлены все три типа хоров, из которых по своему характеру семинарский хор ближе всего был к архиерейскому хору, а именно: оба они были смешанными хорами и [с] детскими голосами, оба они детские голоса получали из состава учеников дух[овного] училища. Существенной разницей между ними было то, что мужской состав арх[иерейского] хора был в основном укомплектован из певцов по найму, в числе которых были люди пожилые, что неизбежно отражалось на звучании их голосов (тембра), в семинарском же хоре басы и тенора – это были юноши 18-20-21 лет, с голосами только-только формирующимися. Это, несомненно, придавало звучанию хора некоторый специфический характер, который усугублялся также юношеским темпераментом исполнения. Этого вполне достаточно для того, чтобы любители пения охотно шли слушать этот хор. Вот почему в те дни, когда можно было предполагать, что хор исполнит свои лучшие номера (это было, например, в большие церковные праздники), небольшая семинарская церковь, площадка перед ней, даже часть лестницы, ведущей к церкви, до отказа были заполнены людьми разного возраста, различных профессий, вплоть до руководителей музыкальных училищ и артистов оперы.

Чем был хор для самих семинаристов? Для певцов, которых естественно было меньшинство (20-30 чел. примерно из 200), хор был местом, где развивались (а иногда, правда, и портились) голоса, где они постигали науку музыки и пения и где они, наконец, переживали лучшие минуты музыкально-эстетического наслаждения. Кто испытал это последнее, тот на всю жизнь уже сохранит в душе любовь к пению. Для не-певцов хор скрашивал подчас утомительное стояние по принуждению, был своего рода концертом, который доставлял удовольствие слуху. Но для тех и других он был предметом гордости. «Наши пропели лучше всех» - слышались семинарские голоса в тех случаях, подобно описанному выше, когда предоставлялась возможность сравнивать его с другими хорами.

Развивался ли хор, совершенствовался ли он или был стабильно неподвижным. Если он развивался, то когда был расцвет его?

К сожалению, как указано уже выше, мы можем говорить о хоре только за небольшой период времени (5-6 л[ет]), история не сохранила нам данные о хоре за десятилетия раньше. Единственно, что передавалось о прошлом семинарского хора, то о блестящем его выступлении, во время празднования столетия семинарии, которое праздновалось в году (?).[5] Передавали, что тогда хор под управлением Андрея Будрина[6] был объединён с хором дух[овного] училища и показал себя во всей мощности и с большим искусством исполнения.

Можно ли отметить перемены в хоре за тот небольшой отрезок времени, который указан выше, и в чем эти перемены?

Прежде всего, относительно репертуара хора нужно сказать, что он значительно расширился. Из творений Бортнянского исполнялись его бессмертные концерты. Херувимские (семь номеров) уже вышли из моды. Бессмертные творения Турчанинова, относящиеся к страстной седмице, остались в прежнем величии. Хором исполнялись произведения: Аллеманова, Металлова, Ломакина, Музыческу[7], Маркевича[8], Соколова[9], Беневского.[10][11] Новым в репертуаре были музыкальные творения Архангельского.[12] В творениях последнего утверждался новый музыкальный стиль: выражение глубоких чувств (концерты «Господи, услыши» и «Внуши, Боже»), или величественных, восторженственных чувств («Хвалите имя Господне», «Богородице дево[, радуйся]»), или спокойной, торжественной лирики («Слава в вышних Богу…»). Среди, в общем, пёстрого состава исполняемых номеров, сочинения Архангельского и отчасти Ломакина создавали уже впечатление определенного стиля. Однако, позднее, в [19]12-[19]14 гг., уже точнее определилось новое направление в церковно-хоровой музыке, характерной чертой которого было сближение мелодии с древними образцами песнопений, причём значительное место в этом случае отводилось пению в унисон с ведущим басовым голосом.[13] Как видим, репертуар хоровых вещей был изменчивым и чувствительным к новым течениям в музыке.

Что нового происходило в стиле исполнения? По-прежнему оставалось в силе традиционное увлечение исполнением solo[14], типичным представителем чего был концерт «Днесь Владыка твари».[15] Но это увлечение получило дальнейшее развитие: в концертах Архангельского оно стало применяться как вступление, запевка, а у некоторых композиторов вылилось в сольное пение в сопровождении хора («Тебе поем», «Ныне отпущаеши»).[16] Широкое распространение имели номера solo-trio. Надо полагать, что указанное выше течение, характеризующееся, так сказать, возвратом к старому, являлось реакцией на злоупотребления сольными в сопровождении хора номерами, уводившими церковные песнопения в область светских песен и сближавшими их с оперным пением.

Кто были регентами хоров? И кто они были?

Прежде всего, нужно сказать, что это были люди, о которых в собственном значении можно употребить выражение: каждый из них должен был быть «и чтец, и жнец, и в дуду игрец», а именно: он и псаломщик, и музыкальный руководитель хора, и архивариус, и, наконец, администратор хора. Да, именно – администратор! Он должен был подбирать детские голоса в дух[овном] училище, терпеливо организовывать их (а среди них попадались и капризные), терпеливо отбирать певцов среди семинаристов, всячески ладить с ними (попадались ведь тоже самолюбивые, капризные), сколачивать всех в дружный коллектив. Кроме того, положение регента во многом напоминало положение пушкинского станционного смотрителя: подойдёт какой-нибудь случай (архиерейская служба, торжественное собрание и т. д.), подавай тому то-то, другому это. И всё это за «здорово живёшь». Только исключительная любовь к этому делу двигала этими людьми и помогала им переносить всякие невзгоды, которые, увы! иногда их посещали.

Чаще всего регентами становились певцы этого хора или певчие хора дух[овного] училища, которые по случаю ломки голоса не были участниками семинарского хора, а выдвигались прежде знавшими их товарищами. Так, в бытность мою учеником семинарии регенты – Захаров[17], Хохлов[18] были певцами семинарского хора, Белов[19] и Попов уже были выдвинуты по прежнему знакомству с ними (вероятно по дух[овному] училищу) и, наконец, Богомолов был избран регентом как музыкант-пианист. Каждый из них имел свою музыкальную индивидуальность, по разному проявлял свои таланты, но все они, однако, имели одну общую черту, а именно – были регентами «волею божиею», т. е. на опыте только постигали тайны этого мастерства (по красочному современному выражению – были регентами «от станка»). Среди указанных выше регентов, так сказать моей эпохи, самой колоритной личностью был, конечно, Михаил Васильевич Попов.[20]

[[21]]

О семинаристах-певцах.[22] Их было, конечно, гораздо больше, чем участников хора. Но у нас речь будет о тех, которые выделялись из ряда других, что и обнаруживалось, главным образом, через участие в хоре. Однако участники хора тоже не были какой-то безликой массой и разделялись на две категории: рядовые (что-то вроде рабочих пчёл) и солистов. Эти последние и были преимущественно любимцами всей массы семинаристов, и о них далеко разносилась молва и слава.

Если измерять историю семинарии по шестилеткам в соответствии с шестилетним пребыванием каждого семинариста в стенах своей alma mater, то нужно сказать, что каждая шестилетка, или примерно шестилетка имела своих кумиров-певцов, о которых говорили и в стенах семинарии и далеко за её пределами. Кто они были? В 1902 г., когда мы поступили в семинарию, на славе были: от басов – Пономарёв Аристарх[23], от баритонов – Мультановский[24], от теноров – Чернавин[25], которого все называли по имени и отчеству – Алексей Иванович, что было знаком особого уважения. Все они были обладателями голосов чистых, так сказать, девственных, чуждых вредного влияния, которое шло от пения оперных певцов. Жертвой этого влияния, как тогда передавали, был Захаров, который совершенно расшатал свой голос, злоупотребляя tremolo.[26] У Пономарёва А. был голос мягкий, бархатистый с широким диапазоном и нужно отдать ему справедливость он хорошо им владел. У Чернавина голос был мягкий, нежный, лирический, и когда он пел вместе с Пономарёвым, что иногда в церковных песнопениях встречалось, то у них получалось очень гармонично. У Мультановского голос был несколько другого характера – металлический тембр, но без излишней резкости, как это иногда бывает у певцов с этим тембром. Несколько в стороне от них стоял Медведев Иван Панфилович, бывший канонархом, своеобразным декламатором, по голосу которого шло общее пение.[27] Он обладал голосом звонким, как колокольчик; его так и называли соловьём.

На смену этим певцам пришла целая плеяда семинарских певцов знаменитостей, как-то Свешников, Плотников, Иваницкий, Ласин, Чирков и Шестаков, Медведев Эварест, в течение двух-трех лет лидером среди них был Свешников. Обладая голосом мелодичным, мягким и чистым, хотя не особенно сильным и широким по диапазону, он выдвинулся исполнением solo в сопровождении хора. Популярность его в этом отношении была настолько широкой, что его в особенно торжественных случаях приглашали исполнять эти песнопения в другие хоры. Так, однажды по семинарии разнеслась весть, что Свешников «гастролировал» в Слудской церкви – исполнял solo «Ныне отпущаеши». Это на самом деле было, и этому обстоятельству молва придала уже слишком громкую огласку. Что касается других, указанных выше певцов (Иваницкий, Чирков, Шестаков), то их слава основана была на другой области исполнения, о чём будет сказано ниже. Среди певцов этого времени нужно отметить Меркурьева Александра[28] (октава[29]) и Марина Коровина (тенор), который пел в арх[иерейском] хоре.

Говоря о семинарском хоре и певцах-знаменитостях, нельзя обойти молчанием участие их в вечерах, в исполнении светских произведений; особенно это нужно сказать о певцах, и что слава их, главным образом, шла по этой линии. Что из себя представляли семинарские вечера? Они устраивались редко (раз-два в году), и были большим событием для семинаристов. Событие это начиналось с того, что нужно было добиться разрешения и определить программу вечера. Дальше начиналась мобилизация всех сил: хора, солистов, музыкантов, декламаторов, распорядителей и всего, всего, вплоть до приведения в порядок семинарских шевелюр. Боже мой! Кто только выдумал эти шевелюры и возвёл их в идеал красоты?!! Подготовка продолжалась с месяц, а то и больше. Как себя показывал на вечерах хор, и что он исполнял? Хор семинаристов на вечерах выступал и как однородный, и как смешанный. Как однородный хор в разное время, например, исполнял следующие музыкальные произведения: «Хор рыбаков» из оперы Верстовского[30], «Гой ты, Днепр», «Сторона-сторонка», «Ноченька» из оперы «Демон» Рубинштейна с аккомпанементом под управлением Н. В. Пиликина[31], «Жук и роза», «Лес мой, лес» - муз[ыка] Клауэра, «Белеет парус одинокий» - муз[ыка] Пиликина и под его же руководством, «Ах ты, сердце» - муз[ыка] Даргомыжского из оп[еры] «Русалка» и различные народные песни.[32] В 1915 г. под управлением семинариста Хохлова был исполнен хор жрецов из оперы «Аида» Верди с солистами: Спасский (бас) и Медведев (тенор). При упоминании указанных выше музыкальных произведений у кого-либо может возникнуть вопрос: не слишком ли претенциозны были выборы этих произведений для семинарского хора. Можно на этот вопрос указать на то, что хором при исполнении, например, «Ноченьки» Рубинштейна руководил человек с консервативным образованием, очень щепетильный в вопросе своего реноме, во всяком случае, не позволивший бы себе возможности публично марать свой дирижёрский престиж. По мнению же многих авторитетных судей этот номер («Ноченька») был исполнен на уровне не ниже среднего оперного хора. На таком же примерно уровне исполнялись и др. муз[ыкальные] произведения.

Как смешанный, хор исполнял различные народные песни, например: «Ай во поле липонька», «Со вьюном» и др. На одном же вечере исполнено было «Как во горнице светлице» из оперы Даргомыжского «Русалка», «Заплетися плетень» оттуда же. Несомненно, как это и было признано знатоками дела, хор семинаристов при исполнении светских муз[ыкальных] произведений показал высокую культуру. Вот почему его охотно приглашали для участия в вечерах др. учебных заведений города, например, в женскую гимназию Барбатенко.

Широко распространялась слава о наших солистах, исполнителях различных trio, дуэтов, романсов и арий. Сольные номера трио и дуэтов исполнялись с аккомпанементом и без аккомпанемента. Без аккомпанемента исполнялись, например trio: «Сосна», «Утёс» Даргомыжского, из оперы «Купец Калашников» молитва братьев Калашниковых «Не дай погибнуть, Господи»[33]; дуэты: «Звёзды блещут точно очи» и др. Под аккомпанемент исполнялись trio: «Парус» Корнилова[34], «Повеяло черемухой» Гольтисона.[35] Solo под аккомпанемент рояля исполняли, например, Захаров – «Ave Maria» Шумана, «Вернись» Денца – Ласин, «Любимая ты» Денца – Свешников, «Нет, за тебя молиться я не мог» Пасхалова[36] – Чирков, «Ариозо» Дубровского [из] «О дай мне забвенье» Направника[37] – Иваницкий, «Когда был я ребенком» Гольтисона – Э. Медведев, «Утренняя серенада» Тальяфико[38] – он же, «Ах, полынь-полынь трава» - П. Шестаков, «Ах ты солнце, солнце красное» Слонова[39] – он же. Естественно возникает вопрос: откуда поступал столь пёстрый репертуар и кто руководил певцами при исполнении указанных выше музыкальных номеров? Исполнением Свешникова, Чиркова и Ласина руководил Н. В. Пиликин (см. выше). Репертуар других певцов составлялся под влиянием связи с другими певцами города и отчасти под влиянием музыкального деятеля в тогдашней Перми – М. Л. Василенко-Левитон, которая была негласным меценатом в этом деле для семинаристов.[40] В самых выступлениях наших солистов на сценах вечеров можно указать два периода: один, который образно можно было бы назвать «утробным», когда эти выступления происходили только внутри семинарских стен, а другой уже «вне-утробным», когда исполнители стали фигурировать на сценах города. Не безынтересно отметить в этом отношении дружбу с женской гимназией Барбатенко, на вечерах которой выступали наши музыканты и певцы. В этой же гимназии работали и некоторые преподаватели семинарии. Насколько сильны были в то время тенденции к выходу «в свет» свидетельствует исключительный случай в истории семинарии, когда смешанный хор его выезжал на концерт в Юговской завод, родину М. В. Попова.[41]

Кто же из семинарских певцов этого времени был наиболее «на славе», и на чём была основана эта слава?

Чирков (его семинаристы любовно называли «Чира») был обладателем баритона, довольно сильного, с широким диапазоном, но несколько суховатого. Он обладал очень музыкальным вкусом, имел высокую музыкальную грамотность и умел при исполнении импонировать слушателям. Будучи студентом Киевского коммерческого ин[ститу]-та, как видно, с большим успехом выступал в концертах. Передавали[42], что Ласин (см. выше), который тоже был студентом того же ин[ститу]-та тоже выступал в концертах, так выразился о выступлениях Чиркова: «Я никогда не решился бы выступить вместе с ним» (одновременно), понимать это нужно так, что соревнование было явно не в его пользу.

Иваницкий обладал исключительно приятным лирическим тенором, а на такого рода тенорах тогда в Перми все были, можно сказать, помешаны.[43] В оперном театре кумирами были Хлюстин, Саянов, и вот вдруг появился свой нежнейший «душка», по жаргону гимназисток, да пел он ещё сердцещипательное «О, дай мне забвенье». Нарекли его неким «вундеркиндом», что ни вечер, концерт в живую очередь его: «пой», «пой»; он пел и через два-три года был уже без голоса. Siс transit gloria mundi![44] Так же сгорел ещё раньше Захаров (см. выше).

Шестаков обладал сильным басом, густым и сочным, с широким диапазоном, неплохо владел им. Больше чем о ком-нибудь другом можно было думать, что вот человек, которому уготована хорошая будущность певца. Но никто другой, с другой стороны, не относился так небрежно и не экономно к своему голосу, как он. Чем иначе объяснить иногда дикие выходки этого тоже «вундеркинда», когда среди относительной тишины в коридоре вдруг раздавалось звериное рычание, что обозначало пробу голоса Шестаковым и передавали, что Ш. выступал в оперном театре на репетиции оперы «Садко» в качестве исполнителя арии норвежского гостя. Было ли это на самом деле или нет – не известно[45], но со мной был такой случай в 1920 г. в г. Слуцке (Белоруссия).

В этот город приехала небольшая труппа артистов, в составе которой оказались пермяки: Демерий – оперный певец и жена его Прозоровская – артистка эстрады. Узнав об их пребывании в городе, я решил повидаться с земляками, и состоялась встреча. Разговаривали о том, чем же кому Пермь была примечательна, и Демерий, узнав, что я когда-то был учеником семинарии, сказал: «Вот у вас, в семинарии был бас (я подсказал ему фамилию), который очаровал всех в опере своим голосом». Он намекал, конечно, на Шестакова. Позднее передавали, что Ш. поехал по окончании семинарии в Москву с намерением поступить в консерваторию, поступил в какой-то хор, и дальше история о нём молчит. Хочется по-пушкински спросить: куда ты мчишься (промчался уже), гордый конь и где опустишь (опустил) ты свои копыта?

Эварест Медведов – последний, кого я знал из «стаи славных». Голос у него был звонкий, как колокольчик. Невысокого роста и не сильного физического развития, он обладал голосом большой звучности, широкого диапазона. Его исполнение «Когда был я ребёнком» Гольтисона привело в восторг всех слушателей женской гимназии Барбатенко и долго сохранялось в их воспоминаниях. В 1912 г. в одном из глухих сёл б[ывшего] Шадринского уезда б[ывшей] Пермской губернии – Верх-Теченском – группа семинаристов-певцов и музыкантов в составе Богомолова Григория, Боголепова Валентина[46], Игнатьева Николая, Медведева Эвареста и Топоркова Петра давала концерт, на котором выступал Э. М. в трио «Парус» Корнилова и «Давно малиновки звенят» Тальяфико. Вновь, спустя 14-15 лет, в наших краях прозвучала слава семинаристов-певцов.

[[47]]

Что история сохранила о судьбе указанных выше героях этой статьи?

В 1911 или в 1912 г.[48] в наше село Русская Теча б[ывшего] Шадринского уезда приезжал екатеринбургский архиерей со своей свитой, в числе которой был хор. Среди участников этого хора был Аристарх Пономарёв. Во время прошлогодней моей встречи с моим бывшим учителем пения в Камышловском дух[овном] училище – М. М. Щегловым, он мне говорил, что в Камышлове был врач Мультановский, который любил в компании попеть, и был у него неплохой баритон. По описанию внешности этого врача можно было догадаться, что это упомянутый нами семинарист Мультановский. Степень вероятности этого предположения подкрепляется и тем, что, как известно, М. учился на медицинском факультете Томского университета. Теперь его нет в живых.[49]

В 1924-1925 [г]г. я встречал в Свердловске А. Меркурьева – октаву. Он работал служащим в одном из городских учреждений и пел в хоре радиокомитета. Теперь его уже давно нет в живых.

В 1945-1946 гг. я встречался с одним из учеников Свердловской хоровой капеллы, видным певцом её, который говорил, что в составе певцов капеллы был Ласин, баритон. По описаниям это тот Ласин, о котором говорилось выше. Теперь его уже нет в живых.

Встречал я ещё в Свердловске В. Н. Старцева, который одно время был регентом хора Пермского дух[овного] училища.

Говорят, что где-то жив Михаил Васильев[ич] Попов – регент. А о многих, многих, перефразируя слова известной песни «Где же вы теперь, друзья, однополчане», приходится сказать: «Где же вы теперь, певцы-семинаристы, хористы и солисты нашего семинарского хора?»

И, наконец, должен признаться и автор этих воспоминаний в том, что он в какой-то степени был участником этого хора, хотя и случайным, благодаря чему он и сделался автором этой статьи.

В заключении хочется сказать словами римского поэта:

«Teci, quod potui, faciant meliora potentes» (Я сделал, что мог, пусть сделают могущие (сделать) лучше» [по-латински – ред.]).

ГАПК. Ф. р-973. Оп. 1. Д. 725. Л. 94-109.

*В составе очерков «Старая Пермь (из воспоминаний пермского семинариста)» в «свердловской коллекции» воспоминаний автора - «Хор пермских семинаристов и семинаристы-певцы и музыканты».