Он и она; или - её судьба

[1961 г.]

Когда однажды один из друзей теченского протоиерея Владимира Александровича Бирюкова, а своим друзьям он позволял обращаться с ним фамильярно и сам по отношению к ним держался в этому же стиле, так вот, когда он сказал ему: «тебе бы на шею повесить Анну», т. е. высокую награду, о которой мечтали всегда поклонники наград и чинов, то протоиерей ответил: «Зачем мне Анна на шее, когда у меня есть Поликсения на шее». Поликсения – это имя его жены.[1] Как понять такую реплику отца протоиерея? Шутка? Очевидно, да! Но простодушная шутка, или с каким-либо обидным намёком? Мы склонны были думать, да так, вероятно, и было, что шутка эта была не злобная, а безобидная, но всё-таки было бы лучше, чтобы её не было. Зачем он это сделал? Спросите самодура, зачем он то или другое сделал по самодурству, и он вам ответит: сделал и всё!

Они при всех иначе не называли друг друга, как Поленька и Володенька. Было ли это лицемерием, прикрытием других, совсем не столь сердечных отношений? Нет, это было выражением их подлинных, искренних взаимоотношений. Но кто-либо из услышавших такое обращение их друг с другом возьмёт под сомнение и в душе подумает: «простите, но он же…» и дальше в уме переберёт разные отрицательные черты протоиерея, и в душе у него возникнет коллизия, т. е. борьба мотивов pro и contra. Тут налицо есть глубокое противоречие, которое можно разрешить только путём глубокого же психологического анализа. Уважала ли протоиерейша своего протоиерея? Как это разгадать? «Чужая душа – потёмки» - говорил по этому поводу И. С. Тургенев. Но поставим вопрос так: было ли в личности протоиерея Владимира Бирюкова что-нибудь такое, что заслуживало уважения в нём вообще – не как в муже Поликсении Петровны, а как в человеке? В семье у него было десять человек детей. У его сестры – вдовы Таисьи Александровны было четверо детей. По существу они были тоже на его иждивении. Итого – четырнадцать человек нужно было ему поить, кормить, одевать, учить. Другой бы растерялся, но его энергия была такова, что, казалось, дайте ему ещё четырнадцать – сдюжит. Около крыльца во дворе у него летом всегда стоял наготове Пеганко, за которым ухаживал и которого запрягал Тима-канонер. Как только у него оказалось свободное время, он садится в коробок и едет в поле проверять работу Макса, как он называл своего работника Максима. Его энергия не истощима. В церкви идёт полный ремонт: нужна новая роспись. Он изучает разные стили росписи икон, советуется по этому вопросу с художником Звездиным, он, полностью и один осуществляет наблюдение за ремонтом. К семидесяти годам он сохранил интерес к художественной литературе. Заговорите при нём о Чехове и он обязательно ввяжется в разговор с вами. О драмах Чехова он не будет разговаривать, но его новеллы он знает все наперечёт. Нужно послушать его, как он читал рассказ Чехова «Налим» по воскресном чтении. Он выписывает две или три газеты. Поговорите с ним на политические темы, и вы услышите очень тонкие суждения. Когда к нему приехал на каникулы племянник студент Петербургской дух[овной] академии А. С. Ляпустин и они стали перебирать новости церковной жизни, то ещё вопрос: кто из них оказался осведомлённее другого. Вот он едет в Кронштадт, чтобы посмотреть богослужение Иоанна Кронштадтского. Его энергия не истощима, а она не может не вызывать уважение или по крайней мере внимание к этому человеку. Никто так не умел ценить в человеке его энергию и силу, как А. М. Горький. Вспомните, как он описал старшего Артамонова-отца в произведении «Дело Артамонова», или как описан им сплавщик в рассказе «На плотах». Протоиерею было под семьдесят лет, но поставьте его рядом с его же младшими сыновьями: Павлом, Николаем и Григорием и вы увидите, что он среди них выглядит орлом, а они если не мокрыми, то, по крайней мере, сухими курицами. Пётр I и сын его Алексей – эта картина аналогична тому, что вы увидали бы при сравнении. Последний сын протоиерея – Григорий год проучился в первом классе семинарии в Перми, но был уволен за то, что на экзамене получил двойки по всем предметам. Это было не случайно: он был слаб.

Поликсения Петровна, родивши одиннадцать детей, под старость была больна: у ней была недостаточная сердечная деятельность. Дети, начиная со старших, учились плохо. Хотя она сама никогда не жаловалась на это, но было ясно, что это её угнетало. Он по этому вопросу прямо высказывал своё недовольство. Например, он диакону говорил: «если бы у тебя ребята так же плохо учились, как мои, ты давно бросил бы их учить». Она от природы была женщиной доброй и с мягким характером. У ней было совершенно другое отношение к детям, чем у него. В противоположность ему, называшему детей Мишками, Кольками, у ней не существовало других названий для них, как Сонюшка, Енюшка, Мишенька. В своих отношениях к ним она как бы старалась сгладить его грубое отношение. Он не был грубым по отношению к ней и по отношению ко многим другим, но в других случаях он был груб и свою грубость считал проявлением какого-то молодечества. Ей было стыдно за него в таких случаях, и это угнетало её. Она пыталась уговаривать его, как это иногда делали и дети. Та же старшая дочь его Мария Владимировна вставала на защиту своих детей, когда он по какому-то трагическому побуждению начинал «хвалить» её дочь Веру и всячески убеждала его: «папочка, она уже большая – оставьте её в покое», так нет, самодур уже вошёл в свою стихию и не отстанет, пока не доведёт свою жертву до слёз. Такие моменты были мучительными для Поликсении Петровны во всей её жизни. Она отчётливо сознавала, что это какая-то роковая черта в характере протоиерея, которую она не могла побороть. К ещё большему своему огорчению, она стала замечать появление странностей и у своих сыновей, так, например, у Павла. На вечерах, когда было много гостей, он вёл себя вроде какого-то шута: кривлялся, ломался, был посмешищем для других. Однажды она при всей своей мягкости характера и деликатности не стерпела и сказала не обычным для неё тоном: «что бы дуришь, что ли, Павел?» Павел в этом время уже был студентом Казанского университета и ответил: «дурю, мамочка, дурю». А сколько ей огорчений доставляло, что он, пьяный, лазил по чужим дворам. То же самое было ещё раньше с Михаилом: кутежи, развязное поведение. А что было, когда Павел женился на безграмотной деревенской девице и заявился с ней в дом к батюшке в самый торжественный момент - 15/VII, в день именин, когда съехалась вся семья. Протоиерей не подал своей новой снохе руки и дал понять, что он не признаёт её,… не видит. Что она должна была делать?

Ещё больше угнетало её грубость протоиерея с прихожанами. Сама она была исключительно деликатной с ними. Вот почему в кухне, которая была как бы её вотчиной, всегда было много посетительниц: и соседок, и отдалённых. Дети называли её только мамочкой. Когда они уже разъехались по местам работы, мамочка приезжала к ним и привозила и варенья, и печенья, называя их Андрюшками, Коленьками, Гришеньками. Все они были псаломщиками, а она, вероятно, не этого желала им, но для матери и уродливое дитя – её родное дитя.

Когда умер протоиерей, то встал вопрос: кто примет всё это хозяйство, которое он создал. Решено было, что она, дряхлая уже мать, протоиерейша поедет к владыке в Екатеринбург просить, чтобы на место протоиерея был назначен третий зять его – Александр [Григорьевич] Измайлов. Говорили, что она просила на коленях, и просьба была уважена. С точки зрения хозяйственной всем было ясно, что вместо дуба была посажена берёза, но хорошо и то, что сохранён был дом, фамильный дом Бирюковых. О своём визите к архипастырю Поликсения Петровна рассказывала так: «Выслушал меня преосвященный и говорит: «помню, помню его (протоиерея): такой благообразный старичок». Последние слова «благообразный старичок» она произнесла с такой интонацией, с какой она обращалась к протоиерею, когда называла его Володенькой, и в этой интонации ясно можно было расслышать нотку гордости за её Володеньку.

Кто читал повесть Н. В. Гоголя «Тарас Бульба», тот никогда не забудет описание встречи Тараса с сыновьями при возвращении их из бурсы. Особенно же запомнит описание ночи перед отъездом в Сечу, когда мать, «слабая, как мать», прощалась с сыновьями. Не была ли этой матерью и Поликсения Петровна?

Хозяйство протоиерея только на короткое время было пристроено по наследству. Грянул Октябрь … и всё перевернулось. Последние дни своей жизни Поликсения Петровна провела на «призрении» у одной из тех старушек, которые приходили к ней в кухню. Похоронили её на церковной площадке рядом с протоиереем. Хотелось бы благочестиво закончить этот очерк, т. е. описание какого-либо благочестивого поступка, но не суждено. Рассказывали, что после смерти её осталась не намеченная никому в наследство ротонда на лисьем меху, и она была причиной раздора между наследницами. Как не вспомнить при этом евангельское: «Разделиша ризы его себе и об одежде его меташа жребий».

Tempora mutantur et nos mutamur in illis.[2]

ГАПК. Ф. р-973. Оп. 1. Д. 711. Л. 548-555.