Семейство Пимена Фёдоровича Клюхина

[1963 г.]

 

На истории семейства Пимена Фёдоровича Клюхина можно проследить, как раньше, в дореволюционное время, в условиях преобладания натурального типа хозяйства, происходил распад семьи, семейных отношений в зауральской деревне.

Пимен Фёдорович был выходцем из «Расеи» и вошёл в нашу сельскую Теченскую общину в качестве землероба. Всё благополучие семьи он, таким образом, мог спросить на земельном наделе, который ему предоставила сельская община. Земельные наделы давались на «душу», а «душой» считались только мужские особи. У Пимена Фёдоровича в семье было пять сыновей и две дочери. По принятой форме распределения земли на шесть мужских «душ» семье Пимена Фёдоровича, следовательно, должно бы быть выделено шесть наделов, а получил он не больше двух.

К моменту переселения семьи, правда, бывшей ещё не в таком большом количестве, наплыв из «Расеи» в наше Зауралье, на его плодородные земли, был настолько большим, что не удавалось удовлетворить всех новосёлов землёй по принятой норме. К тому же среди мужичков уже определённо выделилась группа богатеев, которая прибирала к рукам лучшие земли. Для выходцев из «Расеи» в таких условиях представлялась возможность включиться в ремесленное производство, как некоторое из них и делали, становясь портными, пимокатами, плотниками и пр. Были и такие, которые пытали своё счастье на торговой стезе. Пимен Фёдорович, однако, избрал для своей семьи основную линию, основное направление по земледелию. Таким образом, семья должна была искать выход из создавшегося противоречия с недостатком земли на путях выделения из своего состава излишних членов своих на сторону – в «страну далече», т. е. распад семьи явился неизбежным, в силу рокового стечения обстоятельств, того, что в логике определяется тезисом – contradictio in adiecto.[1] Как же всё-таки конкретно разрешилось это противоречие в семье Пимена Фёдоровича?

Мужские «души» в семье Пимена Фёдоровича появлялись на «божий» свет густо, с интервалами в год, полтора, а, следовательно, и рабочая сила росла, как на дрожжах, только успевай давать ей приложение. С последним получались конфликты: «сил» было больше, чем точек для их приложения. И особенно большой конфликт получился, когда подросли первые три сына. Сам Пимен Фёдорович был ещё в расцвете сил. «Расейские» приходили к нам, в Зауралье, все, как на подбор: рослые, статные, широкостные, с бородой веером. Приносили они с собой силу, которую не успевали у себя, дома, вложить в худосочную землю, приносили руки, которые у человека, с душой землероба просились к работе. Таким и был П. Ф. Создавшийся в эту пору конфликт с рабочей силой в семье Пимена Фёдоровича разрешила сама жизнь, её течение. Старший сын Пётр женился на вдове и ушёл в её дом. Второй сын Александр ещё на грани детства и юности взят был в учение на приказчика в Нижний Тагил, и больше в Тече не показывался. Это был уже чисто «расейский» способ разрешения конфликта с распределением рабочей силы: наши зауральские аборигены не додумывались до такого «тонкого» хода: они отдавали своих детей в борноволоки, а потом и в работники. «Расейские» приходили к нам, в Зауралье, офенями, устраивались потом приказчиками, а дальше при благоприятных условиях и сами вылезали в «купцы». Так было, например, с теченским «купцом» Антоном Лазаревичем Новиковым. Но и в том случае, если не удавалось кому-либо выйти на такую счастливую стезю и выходцы из «Расеи» оседали у нас в виде ремесленников или мелких негоциантов, при случае, они старались устроить своих детей в ученики по торговой части – в приказчики. Так устроен был на «работу» сын родного брата Пимена Фёдоровича – Савелия Фёдоровича – Семён, который тоже оказался «лишним» в семье. Так устроили своих мальчиков в ученье на приказчика в лавку Антону Лазаревичу теченские мелкие негоцианты Пеутины и Козловы и даже «синельщик» Гурлев. После Октябрьской революции все эти пареньки не плохо спланировали свою жизнь: Пеутин «пробился» в бухгалтеры, а Гурлев окончил рабфак и получил высшее образование по пословице: «Жив, жив Курилка!»

Судьба Александра Клюхина для жителей Течи была засекречена: передавали, что только один раз он приезжал в Течу в гости к родителям, привёз своей матери – Анне Ивановне – коляску, чтобы её можно было возить по комнате, потому что она была в глубоком параличе. Среди женщин ходили слухи, что кто-то из них видел его; говорили о том, как он был одет, а именно, что на нём была визитка и брюки под сапоги и что у сапогов его были голенищи лаковые. Говорили даже, что и разговор у него стал «великатный» и вообще «обхождение». Позднее болтали, что он женился на своей хозяйке, т. е. в духе известной повести Лескова «Леди Макбет Мценского уезда», правда, без убийства, а так, как говорили у нас: «ему фартнуло». Но всё это были только досужие домыслы. Подлинные же сведения о судьбе Александра мне удалось узнать от младшего брата его, друга моего детства – Кости в последний приезд в Течу года три тому назад. Он мне поведал следующее о нём. Александр был действительно взят в учение на приказчика в Нижний Тагил, только Костя не знал, как это случилось. Предположительно он высказался в том смысле, что это произошло благодаря знакомству родителей с нижне-тагильским купцом ещё при жизни в «Расеи». Костя с восхищением отзывался об уме своего брата, как он сам выразился: «у него была голова». Он рассказывал, что у хозяина его брата была целая сеть торговых лавок, и Александр был правой рукой у него. Он говорил, что Александр потом открыл своё «предприятие», кажется, в Камышлове и конфиденциально сообщил мне, что его, Костю, преследовали после Октябрьской революции «за брата». Таким образом, со слов Кости выходило, что все разговоры о романтической женитьбе Александра были пустым измышлением. Правдивым было то, что Александр в Течу уже больше не возращался.

Третьего сына Пимена Фёдоровича – Ивана взяли в солдаты, и вести хозяйство ему помогали – четвёртый сын – Владимир и подрастающий пятый сын – Константин, друг мой Костя. По возвращении из солдат, всё хозяйство на себя принял Иван. Владимир оказался на «холостом ходу», на положении подсобного работника. Он ходил по «подёнщинам», а к сабану так как следует и не прикоснулся, т. е. по мнению теченских обитателей в ту пору ещё не сделался настоящим мужиком – землеробом. Мужиком-землеробом у нас признавали только того, кто «ходил за сабаном». А сила у Владимира искала выхода, и вот решил он … разводить гусей! Это его предприятие, по существу не плохое и во всяком случае смелое, явилось для теченцев «камнем преткновения и соблазна». Пошли толки и перетолки: да не свихнулся ли он с ума?! А стадо он вывел большое … сто гусей, не таких, о которых говорится в известной задаче-головоломке, а настоящих гусей. Для такого предприятия в Тече были благодатные условия: в поскотине было озеро, были болота. Этим и воспользовался Владимир: там, на озере, и «выхаживал» своё стадо… и выходил. А вот реализовать это «предприятие» не хватило ума: так по мелочам и разошлось всё стадо, а ведь из наших краёв сибирское топлёное масло отправляли в Англию. Нет, никто его не надоумил адреснуться по этому вопросу к сугоякскому богатею – земскому гласному Абакумову, который бочками отправлял масло в Англию. Так он и остался после этой затеи «притчей во языцех» - «Володей Пименовым». К тому же он оказался и «неприкаянным» женихом, а было ему уже за двадцать. Выручила в конце концов порода настоящего русака, выходца из «Расеи» - нашлась для него невеста – он ушёл в дом, подобно старшему брату, но при лучших козырях – не за вдовушку, а за настоящую русскую кралю, правда, из тех, которых уже после восемнадцати лет у нас, в Тече, считали перестарками. Только с этого времени ему пришлось взяться крепко за сабан, и он признан был настоящим мужиком-землеробом.

Пятый сын Пимена Фёдоровича – Константин был особо связан с моей жизнью – с детских лет и до старости. Костя был старше меня на два года. Знакомство моё с ним и со всей семьёй Пимена Фёдоровича началось с того, что жили мы в соседстве. Ещё в детские годы Косте поручали зимой привозить мякину, полову, оставшуюся от обмолота зерновых культур с гумна домой. Мякину Костя возил в большом черёмуховом коробе, которые у нас применялись для перевозки зерна, муки и пр. Половы от обмолота оставались горы и её зимой скармливали скоту. В ней же находили зерно курицы. Проезжая мимо нашего дома на гумно, Костя зазывал меня с собой, родители мои не препятствовали этим мои поездкам, и такие «путешествия» были частыми. На гумне я наблюдал, как мой друг проворно лопатой нагружал короб, мы садились на воз, как на перину и мчались домой. Теперь не припомнить, о чём был наш разговор, помню только, что Костя гордился своими лошадками и даже хвастался. С половой мы въезжали с Костей прямо в пригон, и мне нравилось наблюдать, как на воз сейчас же набрасывались лошади, коровы и налетали курицы. Морды у лошадей и коров покрывались половой. Летом встречи с Костей у меня были тоже на гумне, так как наши гумна были одно против другого. На них иногда летом паслись наши кони.

Костя в семье оказался каким-то неудачником. Началось с того, что ему не давалось учение в школе, и он так и не кончил её. Особенно же «солоно» досталась ему солдатчина. Кажись, не Бог знает какая, премудрость солдатская шагистика: «ать-два», а вот Косте ему не давалась и шабаш, а известно, что это значило в условиях сурового царского режима. Костя писал домой жалобные письма: «молитесь за меня, попросите о[тца] Владимира, чтобы он сослужил за меня молебен, потому что учение мне не даётся», Счастливым случаем для Кости оказалось то, что вместе с ним в одном полку служил в солдатах односельчанин – Андрей Постников, парень пробойный, и он уговорил офицера перевести Костю в денщики. В таком чине он и закончил свою военную службу. Когда Костя вернулся «из солдат», то хозяйство вёл ещё брат его – Иван, а он пошёл в пастухи общественного стада овец. Мне приходилось иногда наблюдать, как Костя мимо нашего дома прогонял стадо овец в загон на ночь. Стоял при этом шум и гам: слышалось блеяние овец, гремели окрики Кости на непослушных овец. Густое облако пыли висело над стадом и двигалось за ним, и шествовал Костя в зипуне с котомкой за плечами, в шляпе и с длинным кнутом-хлопунцом. На ногах у него было некое подобие сапогов, обмотанных верёвочками для поддержания подошв и пр. Что говорить, неважный был вид у моего друга: лицо обветренное, пропечённое солнцем, губы потрескались, брови выцвели, весь в пыли. Часто приходилось ему ещё на руках нести новый приплод в стаде.

Наконец, Иван тоже ушёл в раздел от семьи, и Костя стал полновластным хозяином в доме. Был он в это время уже женатым и обзаводился семьёй. Пимена Фёдоровича уже не было в живых. В 1914 г., перед войной, когда мы с женой гостили в Тече у моих родителей на положении молодожёнов, нам нужно было поехать в гости к старшему моему брату в Сугояк, в шести верстах от Течи. Был первый год моей самостоятельной жизни и служебной деятельности, положение молодожёнов и первый показ моей молодой жены – всё это обязывало не уронить своё достоинство и поддержать престиж, т. е. поехать в Сугояк не кое-как, а с помпой. И вот друг мой Костя, а теперь уже Константин Пименович решил устроить мне и свозить меня с женой в Сугояк с блеском, с шиком: он выкупал и вымыл до блеска пару своих резвачей, вымыл также коробок на железном ходу, надел на лошадей лучшую сбрую, подвязал к дуге колокольчики и подал нам подводу. Сам он приоделся, как полагается настоящему кучеру…. Долго мы беседовали с Костей при этой встрече, вспоминали детские годы и по старой привычке именовали себя Васей и Костей.

Увы! Это была наша последняя встреча в тех условиях жизни и в той обстановке, которая нас окружала с детства. Началась война, потом прошла Октябрьская революция… и всё перевернулось в Тече. Когда в 1925 г. мы приехали в Течу, Костя жил ещё в своём доме, против церкви, но ютился только в кухне, а две комнаты были сданы под квартиру священнику. Костю в этот приезд мне так и не удалось видеть. Слышал я только, что он пробивается только на разных подённых работах. Не пришлось мне видеть Костю и в 1936 г., когда мы приезжали навестить мою маму, безнадёжно больную.[2] Началась вторая империалистическая война, а в это время никого из наших родных в Тече уже не было: домик был продан, а сестра с племянником переехали на Медный рудник, около Свердловска. Всякая связь с Течей у меня была порвана. Только при случайных встречах с кем-либо из «наших» краёв я узнавал, что Костя работает в колхозе пастухом, что дом он продал и живёт в избушке на той улице, по которой в детстве мы с ним ездили на гумно за половой. В Тече ещё оставались кое-какие наши хорошие знакомые, в том числе бывшие соседи, и в 1959 и 1960 г. я побывал в Тече, но ни в тот, ни в другой приезд мне не удалось видеть Костю: он был на работе. Я посылал ему письма, но ответа не получал. Я настойчиво продолжал писать ему, и, наконец, однажды получил от него ответ: кто-то с его слов и под его диктовку писал, что с ним случилось несчастье – сломал ногу, что он находится в больнице и что лечение поддаётся очень трудно. В 1962 г. я снова побывал в Тече, и мне, наконец, удалось с ним встретиться. Когда я пришёл к нему в дом, то его старушка сказала мне, что он ушёл за телёнком в лес и вот-вот должен вернуться домой. Я с нетерпением поджидал его возвращения. Наконец, из лесочка в той стороне, где были наши гумна, показался человек высокого роста, худой, без фуражки, босой и стал медленно приближаться ко мне. Его фигура мне показалась знакомой, а особенно то, что этот человек был с открытой головой, напомнило что-то из прошлого, и я припомнил, что ходит так – без фуражки или шапки любил Пимен Фёдорович. И вся фигура этого человека – прямая, костлявая, воскресила в моей памяти образ Пимена Фёдоровича. Как же Костя (это был он) в старости воспроизвёл и повторил образ своего батюшки в его старости!

Долго мы стояли с Костей и смотрели в ту сторону, где были наши гумна. «Вот видишь те деревья, что выдались по вышине среди других» - говорил мне Костя – «это было ваше гумно, а вот [у] этого дерева стоял овин, теперь там осталась только яма. А вот у этих деревьев было наше гумно, там – Владимира» и т. д. Вспоминали мы с Костей своё детство, перебрали всю свою родню – и его и нашу. Только и слышалось у нас: «где умер Ваня, где работал Коля», и так без конца. Солнце садилось, а мы всё сидели на завалинке у Костиной избушки и перебирали свою жизнь. Поздно мы расстались с Костей, и оказалось, что уже навсегда. Прошлым летом 1963 г. мой приятель и соученик по дух[овному] училищу – Михаил Аркадиевич Рычков, проживающий в Тече, в своём письме ко мне сообщил, что Костя скончался на рабочем посту: перевозил с поля сено с другим мужичком, слез с воза что-то подправить у воза и … «отдал душу»,

Какова была судьба двух дочерей Пимена Фёдоровича?

Старшая из них – Евгения – была по рождению между Владимиром и Константином. Ещё при жизни Пимена Фёдоровича она вышла замуж за торговца – Максима Фёдоровича (фамилию не помню). Как обычно бывало, он сначала тоже «ходил в приказчиках», а потом «оперился» и открыл свою лавочку в Сугояке. Приходится опять отметить, что её выход замуж за торговца тоже был отзвуком «расейского» происхождения её батюшки. Девушки этих «расейских» выходцев держались как-то в стороне от наших зауральских красавиц и одевались несколько на свой манер: носили не сарафаны, а юбки и кофточки. Избегали они ходить и на «вечорки», а женихов тоже ждали из «наших». Так и случилось с Евгенией Пименовной.

Вторая дочь Пимена Фёдоровича – Анна – была неудачница, в девках допустила какой-то неосмотрительный шаг и рано умерла.

Мрачной стороной семейной жизни Пимена Фёдоровича была болезнь его жены – Анны Ивановны. Она рано «обезножила»: полностью у ней отнялись ноги. Руки у ней сохранили способность к труду: она могла шить, вязать, стряпать, но её нужно было переносить. Вот почему сын её Александр и подарил ей коляску – стул на колёсах больничного типа. Она оказалась долговечной и пережила даже Пимена Фёдоровича.

Как уже сказано выше, дом Пимена Фёдоровича был против церкви, на главной улице, на тракту из Шадринска в Челябинск. Выходцы из «Расеи» вообще селились на виду, а не где-либо, в «забегаловке». Дом состоял их кухни и двух комнат. Расположен был по соседству с домом священника. Дом был несколько в низине от дороги и казался как бы вдавленным в землю. Это впечатление усиливалось ещё оттого, что перед ним был скверик, в котором были кустики малины и цветы. Загорожен он был модным у нас на селе способом: зажатыми между тремя жердями берёзовыми прутьями. Окон дома из-за скверика почти не было видно, и поэтому дом имел какой-то загадочный вид. Около дома, у ворот, была скамейка, на которой летом вечерами сидели хозяева его. При доме был полный комплект хозяйственных «служб». Кроме того, около них, вне двора, был устроен летний загон для коров из одних жердей. Огород был под горой, в пойме реки.

В таком виде в моей памяти осталась жизнь семейства Пимена Фёдоровича Клюхина и, можно сказать, её история.

ГАПК. Ф. р-973. Оп. 1. Д. 711. Л. 767-779 об.

Находится только в «пермской коллекции» воспоминаний автора. В «свердловской коллекции» отсутствует.

 

[1] contradictio in adjecto – по-латински противоречие в определении.

[2] Мать В. А. Игнатьева Александра Ивановна умерла в 1926 г.

 


Вернуться назад



Реклама

Новости

30.06.2021

Составлен электронный указатель (база данных) "Сёла Крыловское, Гамицы и Верх-Чермода с ...


12.01.2021
Составлен электронный указатель "Сёла Горское, Комаровское, Богомягковское, Копылово и Кузнечиха с ...

30.12.2020

Об индексации архивных генеалогических документов в 2020 году


04.05.2020

В этом году отмечалось 150-летие со дня его рождения.


03.05.2020

Продолжается работа по генеалогическим реконструкциям


Категории новостей:
  • Новости 2021 г. (2)
  • Новости 2020 г. (4)
  • Новости 2019 г. (228)
  • Новости 2018 г. (2)
  • Flag Counter Яндекс.Метрика