Свердловский государственный медицинский институт

Задачи преподавания латинского языка в институте и внутренние противоречия при изучении его.

Две основные задачи ставятся перед преподавателем латинского яз[ыка] в медицинском институте:

а) научить студентов пользоваться научной латинской терминологией, т. е. научить их грамотно прочитать какой-либо термин и уяснить лексические особенности его строения;

б) научить их пользоваться латинским языком для составления рецептов.

Студенты нынешних медицинских институтов в части изучения латинского языка находятся, примерно, в таком же отношении к нему, в каком до революции находились абитуриенты реальных училищ, желающие поступить на медицинский факультет университетов. Как разрешался у них вопрос с изучением языка? Они его изучали самостоятельно, пользуясь услугами платного репетитора или услугами знакомых и родных. Они изучали латинский яз[ык] в объёме, необходимом для перевода со словарём «De bello Gallico» Ю[лия] Цезаря и сдавали экзамен при поступлении в университет. Изучение языка в этом случае не было подчинено узкой задаче изучения самой латинской терминологии и тем более – изучению рецептов, какая задача ставится сейчас. При такой постановке дела в институте изучается вовсе не латинский язык, а медицинская латынь, причём в условиях исключительно схоластических. В самом деле, что может быть более уродливым, абстрактным изучением языка, как изучение слов в отрыве от конкретного содержания их, в отрыве от предмета, к которому они относятся, как наименования его, а получается именно так. Латинский язык, правда, изучается на первом курсе одновременно с анатомией, но не согласовано с ней, да это согласование и нельзя установить по причине различия системы изучения языка и системы анатомии. Преподаватель латинского языка знакомит студента с термином «musculus rectus»[1], или «musculus obliquus»[2] в тот момент, когда на занятиях по анатомии до них ещё не дошли, но бывают случаи, что тот или иной термин на занятиях по анатомии встретился раньше, чем он, как лексическая форма, стал известен студентам на занятиях латинским языком.

Ещё разительнее это противоречие чувствуется при изучении рецептов. Фармакологию студенты изучают на втором курсе, а с рецептами будут иметь дело ещё позднее, а преподаватель латинского языка «изучает» рецепты уже на первом курсе. Не походит ли это «изучение» на писание вилами на воде? А от преподавателя латинского языка требуют, чтобы он «изучал» и термины и рецепты.

Неубедительным для студентов является и объём изучения языка. Чтобы как-то назвать предмет латинским языком, в институте изучаются полностью склонения имён существительных и прилагательных, спряжение глаголов только в praesens indicativi activi et passivi, степени сравнения прилагательных, pronomina[3], как «взгляд и нечто», тоже adverbial et coniunctiones numeralia[4], т. е. по-Пушкину: «чему-нибудь» и «как-нибудь». А что требуется от латинского языка, от знания его, если подойти к нему с той узкой меркой, с которой подходят к нему, как к «латинской медицинской кухне»? Термины обычно даются в одной грамматической форме: casus nominativus n. singularis[5], и для изучения их вовсе не нужно мучить студентов изучением склонений.

В рецептах фигурирует родительный падеж существительных и только. Конъюнктивные формы встречаются только в глаголах: detur, signetur, fiat.

Самым же любопытным является изучение принципов сокращения слов и самих слов для употребления их в рецептах. Не означает ли это – «сидеть на сучке и подрубать его под собой»? Каким козырем это является студентам для доказательства ими ненужности мелочного изучения склонений. Они так и заявляют: «неужели Вы думаете, что я буду полностью писать слова в рецептах, когда мне дано право употреблять их в сокращённой форме?»

В кругу таких противоречий преподаватель латинского языка и ведёт борьбу со студентами за изучения «латинского языка». И это иногда приобретает форму настоящей борьбы. Бывало, в помощь преподавателю латинского языка проводил специальные собрания с речью о необходимости изучения его сам зав[едующий] кафедрой анатомии и декан Николай Павлович Александров.

Первый учебник латинского яз[ыка] для медицинских вузов был составлен просто: в нём подобраны были термины по анатомии по их принадлежности к тому или иному склонению в виде перечня, без применения их в каком-либо связном тексте. В таком виде мы и брали их для упражнений в склонениях: clavicula dextra[6], scapula sinistra[7], sulcus caroticus[8], tuber ischidicus[9], glomus coccigeum[10], species aromatic[ae][11] et cetera, et cetera, заведомо зная, что они нигде не встретятся в связном тексте. Иногда, впрочем, в учебнике были упражнения, составленные из отдельных, не связанных между собой по смыслу предложений типа: «У арабов самые быстрые и красивые кони», или: «Многие цветы употребляются для лечения» и т. п.

В учебнике, который вышел позднее под редакцией проф[ессора] Боголепова этот порок был до некоторой степени сглажен, и в учебнике приведены для упражнений тексты из сочинений Цельса и др. знаменитостей медицины, но количество часов для изучения латинского яз[ыка] было сокращено (со 108 до 80 ч[асов] на курс), так что чтение этих статей явилось лишь тем, что называется «pia desideria».[12] Кроме того, чтение этих статей уместнее было бы при изучении истории медицины, каковой предмет был позднее введён в учебный план института, или при изучении специальных предметов, но в этом никому и в голову не приходило. Сами профессора медицинского института не прочь были использовать преподавателей иностранных языков в тех случаях, когда это им было нужно.

Латинский язык, если в нём нет таких слов, как populus Romanus[13], miles Romanus[14], castra[15], puqna[16], bellum[17], Numa Pompilius[18], Julius Caesar[19], Ariovistus[20]; выражений: «Alea iacta est»[21], «Homo homini lupus est»[22] etc – это не латинский яз[ык], а нечто совсем другое. Нет, в медицинском институте я не преподавал латинского языка.

Сушь изучения предмета, именуемого «латинским языком», конечно, чувствовали и не могли не чувствовать студенты. Бывали редкие случаи, когда в текст учебников попадали отдельные изречения, остроумные и будящие живую мысль, например: «Вора (fur) римляне называли человеком из трёх букв», или каламбур: «Amicum cognoscimus amore, more, ore, re» (Друга мы узнаём по любви, характеру, наружному виду, на деле), и масса студентов при этом оживлялась, а потом снова погружалась в мёртвые термины и «мифические» рецепты.

На экзамене одна студентка (Готде-Грот) после ответа по билету вдруг попросила у меня разрешения прочитать наизусть одно предложение и назвала указанное выше «Amicum cognoscimus…» Не является ли это свидетельством того, что студенты могли бы с интересом отнестись к изучению латинского языка, если бы изучение его отстегнуть от уродливого и искусственного присоединения к изучению медицинской терминологии и рецептов. Всему своё время: придёт время изучению терминологии – получайте людей, способных воспринять эту «премудрость»; придёт время учиться писать рецепты – получайте людей, способных это делать, но раз судьба определила изучать латинский язык, то нужно хотя бы в сокращённом виде его изучать, а не суррогат его.

К такому выводу я пришёл после, примерно, десяти лет, которые мною отданы были преподаванию «латинского языка» в Свердловском мед[ицинском] институте. Думаю, что со мной согласятся и другие преподаватели этого языка в медицинском институте – бывшие и сущие.

ГАСО. Ф. р-2757. Оп. 1. Д. 398. Л. 5-17.

Преподаватели

С августа 1938 г. по начало войны (1941 г.) в институте было три преподавателя латинского языка: Иван Нилович Мезенцев, Павел Александрович Липин и я. «Коренником» был Иван Нилович, «первым подручным» его – Павел Александрович, а «вторым подручным» - я. «Нас было трое» - так можно было сказать о нас. Сошлись мы с разными судьбами, но судьбы «подручных» во многом было сходными: и Липин и я прошли один и тот же путь учения – Камышловское духовное училище, Пермская дух[овная] семинария и Казанская дух[овная] академия. Иван Нилович – орловец, кончил Орловскую мужскую гимназию и Петербургский университет. К институту подошли с разных сторон: Мезенцев после работы в железно-дорожных училищах Свердловска, Липин из рабфака мед[ицинского] института, где он был зав[едующим] уч[ебной] части, преподавателем литературы и латинского яз[ыка]. Я пришёл в институт с курсов мастеров соц[иалистического] труда Верх-Исетского металлургического завода.

Во время войны приёмы в институт были удвоены: с 500 человек до 1000 и количество преподавателей одно время доходило до пяти человек, а именно: кроме указанных выше ещё работали – Глебов Пётр Иванович, кончивший Нежинский историко-филологический ин[ститу]-т и Савин Осипович Кустанович, якобы выпускник какого-то ин[ститу]-та, по обличью очень смахивавший на «наших», хотя всегда ратовал против «них». Был из эвакуированных, а поэтому и биография его была из тех, о которых говорят: «род же его кто исповесть». Первым выбыл из штатного состава я, о чём будет сказано ниже, а потом – Павел Александрович Липин, о чём тоже будет сказано подробнее ниже. На смену пришли: Владимир Александрович Наумов и Николай Владимирович Бунаков. Наумов во время «оно» кончил Камышловское дух[овное] училище, Пермскую дух[овную] семинарию и Московский университет. В институт он пришёл из Свердловской школы № 65, где преподавал географию и латинский язык. Бунаков по специальности был математик, работал в Свердловских техникумах и «обосновался» наконец на латинском языке в медицинском институте.

Так, Иван Нилович, можно сказать, с «бору да с сосенки» собирал в свою «труппу» осколки знатоков латинского яз[ыка], оставшиеся от прежних времён, а медицинский институт оказался «бойким местом», где они могли применить свои знания.

Первоначально, с основания института ([1930]) до 1943 г. коллектив учителей латинского яз[ыка] представлял из себя некую «самостийную» группу, не оформленную в кафедру и не «прикаянную» ни к какой кафедре, а потом был в 1943 г. оформлен в самостоятельную кафедру, причём заведующим был в ней И. Н. Мезенцев. Со смертью его в 1952 году зав[едующим] кафедрой был Н. В. Бунаков до 1954 г., когда кафедра лат[инского] яз[ыка] как самостоятельная единица была закрыта, а учителя вошли в состав кафедры иностранных языков.

Иностранные языки, в том числе и латинский язык, не имели и теперь не имеют отдельных лабораторий для занятий, а являются «гостями» разных кафедр, между прочим, не всегда желанными, если не сказать прямо – нежеланными. Явление это общее для всех вузов Свердловска. В Свердловском мед[ицинском] институте, кроме того, занятия проводятся в двух отдельных корпусах с переходом из одного корпуса в другой, что, конечно, создаёт ещё дополнительные неудобства. Положение «пасынками» других кафедр особенно чувствительным было во время войны во втором учебном корпусе по улице Декабристов, где приходилось заниматься на кафедре химии, которую отопляли только «для своих». Было так, что когда занимались учителя латинского яз[ыка], то комнаты были холодные, а топить начинали только к приходу «своих». Комендант здания больше всего дрожал за сохранность лягушек, которых на его попечении было на 30 тысяч рублей.

В начале войны преподаватели латинского языка на ряду с преподавателями химии и естествознания принимали участие в хозяйственных работах: на московском торфянике и на уборке урожая в колхозе «Ключи».

ГАСО. Ф. р-2757. Оп. 1. Д. 398. Л. 17-24.