[1] В «свердловской коллекции» воспоминаний автора имеется очерк «Мыловарни в Тече» в составе «Очерков по истори села Русская Теча Шадринского уезда Пермской губернии» (Часть II). (1965 г.). (ГАСО. Ф. р-2757. Оп. 1. Д. 379).

[2] Из очерка «Три поколения служивых в Тече» (01 марта 1966 г.) в составе «Очерков по истории Зауралья» в «пермской коллекции» воспоминаний автора: «Ему было поручено «приставлять» протоиерею его выходного Пеганка для поездки в поле, т. е. запрягать и выпрягать его, кормить, когда работника не было дома, да разве ещё съездить за водой, хотя чаще для этого звали трапезника. Обычно было так: протоиерей даёт распоряжение Тимофею (он его звал только так) приготовить коня к поездке, а сам идёт в церковь на «требы». Тима запрягает Пеганка и ждёт, когда, наконец, протоиерей придёт, сядет в коробок, возьмёт в руки вожжи и помчится в поле, а Тима потом отправлялся или под сарай сидеть и ждать возвращения хозяина с поля, или уходил на кухню, если время подходило к обеду» // ГАПК. Ф. р-973. Оп. 1. Д. 722. Л. 49.

[3] Там же: «Я не был в близких отношениях с Тимой и знал его лишь по наблюдениям издали, однако, помнится, что я относился к нему благосклонно. Я не знаю, что это было: была ли жалость к нему или простое уважение к его возрасту. В душе я осуждал и своих друзей из поповской семьи за то, что они иногда глумились над Тимой. Только один раз, помню, по отношению к Тиме в моей душе возникла неприязнь и даже злоба, но это было в результате моей детской неосведомлённости и детского мышления.

Ему поручили повесить трёх протоиерейских собак из боязни, что они сбесятся. Собаки эти мне самому казались противными, а особенно собачёнка с кличкой Турка, коварная и злая, старавшаяся всегда подкрасться и укусить. Но я видел этих несчастных собак в тот момент, когда Тима с работником вели их на гумно, и самая картина эта так потрясла меня, что Тима показался мне извергом. Он тогда, конечно, выполнял распоряжение хозяев, а я отнёс это к его жестокости.

… Моё знакомство с Тимой, хотя и очень поверхностным, имело для меня познавательное значение: позднее, при изучении русской истории, мне было знакомо выражение «николаевских солдат», а при заучивании известного стихотворения Н. А. Некрасова «Орина – мать солдатская» содержание его мне представлялось конкретным, ярко образным» // ГАПК. Ф. р-973. Оп. 1. Д. 722. Л. 51.

[4] Из очерка «Три поколения служивых в Тече» в составе «Очерков по истории Зауралья» в «пермской коллекции» воспоминаний автора: «О своей службе он только и рассказывал одно, что в день тезоименитства его императорского величества им давали по чарке вина. Им не говорили ни о служении Родине и о защите её: из них готовили царских телохранителей, как в древнем Риме готовили гладиаторов для выступлений в цирке. На войне Илья тоже не бывал, и ему просто не о чём было и рассказать о своей службе, кроме как о муштре» // ГАПК. Ф. р-973. Оп. 1. Д. 722. Л. 52-53.

[5] Там же: «У нас Илья в течение ряда лет служил зимой работником, а летом у себя, в деревне, ходил на подённые работы. Ухитрялся под работу сеять осминник-два. К нам Илья иногда заходил летом в страду, когда надо бы робить, заходил после обедни под предлогом «покурить», а на самом деле попить чаю. Он считал себя другом дома и по праздникам обязательно приходил к нам в гости. Всегда звал к себе в гости на «Митриев день», в часовенный баклановский праздник – 26 октября. Наши родители и старшая сестра, которая работала учительницей в этой деревне, бывали у него в этот день в гостях.

Пригласил как-то меня Илья в гости с явным желанием преподнести мне какой-то сюрприз: «угощу тебя» - намекнул он мне. Что это был за сюрприз? Выставил он на угощение несколько бутылок лимонада. «Откуда это у тебя?» - спрашиваю. Оказалось, что он был в Челябинске во время еврейского погрома и «хапнул» лимонад в одном разграбленном магазине. Хочу привести его к мысли, что он поступил нехорошо, но скоро убеждаюсь: нет, он не понимает этого. Осматриваю хозяйство Ильи и вижу: нет, он не хозяин. Покачнулись ворота – только взять топор, лопату и исправить, так нет: он словно не видит этого. Дрова можно было летом заготовить, высушить и поставить на дворе поленницу, так нет, лежат на дворе жерди, только что привезённые из леса, лежат в беспорядке, а он «по потребности» рубит их для топки. Так и в дому: на всём следы бесхозяйственности. Не везло ему, правда, с жёнами: трёх похоронил и приезжал к теченскому протоиерею за благословением на четвёртый брак.

Православная церковь разрешала жениться только трижды и протоиерей ему сказал: «ты на этот раз поезжай за благословением уже к мулле в Курманову». Эта смена жён, правда, мешала ему установить единый порядок в семье, но, с другой стороны, женился он на молодых, хотя и «перестарках», мог бы сам воспитывать по хозяйству молодуху, так нет: они тоже равнялись на хозяина. Даже на детях незаметно было влияние отца. Смотрел я на все эти порядки у Ильи и думал: таким вот был и тургеневский Калиныч. Благодаря бесхозяйственности Илья сам шёл в кабалу богатеям. Коровёнку мог бы иметь. Мог, так нет: шёл к богатею, а тот давал ему во временное пользование какую-либо драную бурёнку под работу летом. Так и с хлебом: не поработает он как следует летом и хлеба хватит до «масленки». Пойдёт к богатею, а тот ему даст его с расчётом, возвратить осенью по зимней цене, т. е. примерно два пуда за пуд.

Конечно, в деревне по разному образовывалась беднота, но у Ильи она шла от бесхозяйственности, а в этой последней в какой-то степени повинна была царская служба. Не обязательно всех «служивых» того времени судьба приводила к такому финалу, как было с Ильёй: другим удавалось по возвращении со «службы» включаться в деревенский труд, но для всех она была одинаковой в том отношении, что не содействовала их культурному росту» // ГАПК. Ф. р-973. Оп. 1. Д. 722. Л. 53-54.

[6] Из очерка «Три поколения служивых в Тече» в составе «Очерков по истории Зауралья» в «пермской коллекции» воспоминаний автора: «Я видел его [Андрея Павловича Постникова – ред.] в военном обмундировании осенью 1905 г. Он приезжал тогда на побывку. Потом я узнал, что он ежегодно приезжал на «побывку». Это было новое явление при прохождении «царской службы». Являлся он на «побывку» всегда подобранным, аккуратно одетым, с военной выправкой. Как видно, на это отразились уроки несчастной японской войны: военное начальство решило как-то, хотя внешне, подчистить и причесать русского «служивого». Андрей служил в Перми, и я знал казармы, где размещены были солдаты полка, в который он входил. Мне никогда не приходилось видеть учение солдат, а только наблюдать, как их приводили на парад в царские дни и выстраивали на Соборной площади. Здесь они ждали конца обедни, когда выходил из церкви какой-то высший военный чин они строились по фронт, он здоровался с ними, и по площади разносилось могучее: «Здравия желаю, ваше…» Потом стройными рядами они уходили в казармы. Однажды, правда, я наблюдал за учением кавалеристов: они цепочкой ездили по кругу с препятствиями, которые должны были преодолеть их кони.

С солдатской службой меня знакомил Андрей. Он мне рассказал об одном случае на службе со знакомым мне человеком, даже можно сказать, другом моего детства. Это был Константин Клюхин, Костя Пименов, как больше знали его у нас на селе. Ему не давалась военная наука, т. е. муштра. Парень бился, бился, но ничего у него не выходило. По прежним порядкам его должны были извести мордобоем, но рассказывал Андрей, он (Андрей) обратился к офицеру с просьбой, чтобы Константина перевели в денщики и просьба эта была удовлетворена. Было ли это одиночным случаем, экстраординарным по своему характеру или проявлением новых отношений между командирами и их подчинёнными – едва ли можно было решить твёрдо и окончательно, так сказать, обобщённо, можно только сказать, что нарождалось что-то новое, свидетельством чего был сокращение срока службы до трёх-четырёх лет. Случай, описанный Л. Н. Толстым в его рассказе «После бала», очевидно, относился ещё к «николаевским» временам.

Андрей Постников ушёл на царскую службу грамотным, и это облегчило ему пребывание в ней. Он дослужился даже до какого-то чина. По социальному положению он был ремесленник, и военная служба для него прошла с меньшим ущербом для его профессиональной деятельности, чем это бывает у землероба.

По окончании службы он по-прежнему занимался скорняжным шитьём, а после Октябрьской революции некоторое время работал в кооперации.

Он состоял «служивым» в такое время, когда честь русского солдата была омрачена поражениями в японскую и первую мировую или империалистическую войну. Не русский солдат был, однако, причиной этого позора, а тот политический строй, который привёл страну на край гибели.

В новых условиях, во время Великой Отечественной войны 1941-1945 гг. русский, в данном случае уже советский солдат, восстановил былую славу своих предков» // ГАПК. Ф. р-973. Оп. 1. Д. 722. Л. 54-56.