Алексей Алексеевич Игнатьев*

А. А. Игнатьев был вторым сыном диакона на псаломщической вакансии (дьячка) села Русско-Теченского, Шадринского уезда, Пермской губернии (теперь Бродокалмакский район, Челябинской области) – Алексея Ивановича Игнатьева.[1] Если по существующей привычке разделять детей многодетных семей на старшее и младшее поколения [и] определить место в семье А. А., то нужно его отнести к старшему поколению. Никто в семье Игнатьевых не усвоил в большей степени природные черты отца, как Алексей: он имел привлекательный наружный вид, а главной чертой его характера была общительность, чем отличался и отец.[2] Благодаря этому, Алексей ещё в детстве всегда был окружён целой ватагой деревенских мальчиков, которые продолжительное время уже после того, как он оторвался от них, учась в Камышлове, узнав о его приезде на каникулы, приходили навестить своего Олёшу.

Детские годы мальчиков Игнатьевых у каждого из них отмечены были какими-либо особыми событиями: кого собака кусала, кто сломал руку, кто падал с полатей, а Алексей прославился тем, что обучаясь верховой езде, пытался взобраться на лошадь по хвосту,… и получил урок. Впоследствии мать, вспоминая детство своих сыновей, рассказывала, как он хотел похвастаться своим искусством бегать на коньках, уговорил её оторваться от работы и посмотреть на него в окно, забрался на катушку, лихо размахнулся … и бух затылком на лёд.

[[3]]

В сельской школе Алексей учился у любимой нами учительницы Елизаветы Григорьевны Тюшняковой. По окончании школы, он учился в Камышловском духовном училище. Вместе с ним в одном классе учились ещё здесь два мальчика: сын священника нашего села Алёша Б[ирюков] и сын мелкого торговца Ваня М[иронов]. Алёша Б. был самым большим другом Алексея. Он называл его любовно «Олёней». Дружба эта была прервана трагически: Алёша Б. рано умер от скарлатины в Камышлове, что произвело на Алексея глубокое впечатление. Ваня М. скоро выбыл из духовного училища, а Алексей заканчивал его, а потом и поступал в Пермскую духовную семинарию без своих соучеников-односельчан.

Шесть лет пребывания в семинарии были годами наиболее интенсивного развития Алексея, раскрытия его природных задатков. Это, прежде всего, отразилось на его увлечении пением. Он завёл массивный нотный альбом во всю величину нотного листа и вносил в него все свои любимые музыкальные произведения: церковные песнопения и в особом отделе – светские: народные песни, отрывки из опер и т. д. С каждым годом мы замечали, как этот альбом всё больше и больше заполнялся и разбухал, пока не сделался энциклопедией самых разнообразных музыкальных произведений, начиная с концерта – «Днесь Владыка твари» и кончая – «Не искушай» Глинки.[4] [[5]] Алексей в это время буквально и днём и ночью бредил семинарским хором. Из его рассказов мы знали, что в семинарском хоре был чудесный альт Оборин[6], знали, как вёл себя на спевках прекрасный бас Миша Будрин[7] и многое другое, о чём рассказывалось с неизменным восторгом.[8] С таким же восторгом и с полным убеждением, что [он] уже знаток музыки и пения, Алексей явился в с[ело] Нердву к дяде по линии матери – Василию Ивановичу Тетюеву. Встреча произошла буквально в духе «Обыкновенной истории» Гончарова[9]: Адуев старший – дядя Василий – Адуеву младшему – Алексею устроил холодный душ и со свойственной ему прямотой сказал ему, что он в музыкальном и певческом деле полный профан (sic!).[10] Дядя в свои семинарские годы был известен как регент и даже как композитор. Его композиция песни А. В. Кольцова – «В непогоду ветер воет» была популярной среди певцов-семинаристов. Развенчав так самомнение Алексея, дядя преподал ему первый урок музыкальной грамоты, раскрыв так называемый, квинтовый круг образования мажорных и минорных гамм. К чести племянника нужно отнести то, что он серьёзно отнесся к преподанному дядей уроку, и это послужило толчком для его дальнейшего музыкального роста, он понял, что музыка – это наука, а он пока что только дилетант.

В семинарии с Алексеем, при переходе в пятый класс, произошло исключительное для нашей семьи событие – он получил переэкзаменовку по богословию. Это был единственный случай в нашей семейной хронике. Сам Алексей объяснял это тем, что к нему несправедлив был преподаватель А. И. Тихомиров. Было ясно видно, что речь шла об оскорблённом самолюбии и амбиции. Отец тяжело переживал этот случай. Не получивши законченного образования, сам он не хотел допустить, чтобы это случилось с кем-либо из детей, а между тем Алексей категорически заявлял, что он не будет сдавать переэкзаменовку и бросит учиться в семинарии. И вот наступил канун отъезда А. в Пермь. Только раз в жизни мне пришлось видеть отца в таком виде, в каком он разговаривал с А. Мы никогда не слышали, чтобы отец в разговоре с нами повышал голос, но в данном случае голос его был твёрд и суров. А. всё время только и повторял: «со мной поступили несправедливо… не поеду, не поеду!» Я сейчас ещё слышу решительный и повышенный голос отца: «Нет, ты поедешь, и будешь сдавать переэкзаменовку!» Это было сказано так, что А. безмолвно встал со стула и приступил к сборам к отъезду. Впоследствии много раз с благодарностью он вспоминал о том, что тогда отец спас его от опрометчивого шага.

Ко времени учения А. в семинарии относится ещё одно событие, памятное для многих жителей нашего села, а именно: приезд к нему его товарищей по семинарии в летние каникулы. Приезжали они из Прикамья, с западной стороны Урала. Приходится удивляться силе дружбы семинарской братии, тому, что даже столь большое расстояние – в 600-700 вёрст не воспрепятствовало этому приезду, а ведь 80 вёрст нужно было ехать на лошадях. Их было четверо, и все они были певцы: Присадский Владимир Михайлович (бас), Смирнов Иван Васильевич (тенор), Горбунов Александр Степанович (второй тенор) и Ионин Павел Петрович (второй тенор, близкий к баритону).[11] Как видно, они представляли из себя ансамбль для исполнения квартетов или трио. Из них более всех выделялся голосом Смирнов, обладатель высокого тенора очень приятного звучания. Нужно быть сильным художником и владеть писательским талантом Н. В. Гоголя, чтобы описать дни пребывания этих семинаристов-певцов в нашей Тече! Если попытаться всё-таки сравнить то, что мы тогда наблюдали, с тем, что видеть приходилось в наши дни, то разве только в кинокартинах «Большой вальс» или «Музыкальная история» можно найти какое-либо подобие виденному там и здесь. Представьте себе людей, попавших в плен, которых всюду водят на показ, спрашивают и расспрашивают. Примерно в таком положении оказались наши гости: их приглашали нарасхват в гости, для них устраивали приёмы, вечера. Известная покровительница талантов нашей сельской молодёжи, меценат Елизавета Ивановна Стефановская, жена земского начальника, соорганизовала концерт с их выступлением. И всюду пение, восторженные аплодисменты, бесконечные просьбы, чтобы они пели и пели. Вот уже где действительно оправдалась пословица: «Гость – мученик». И они были мучениками.

Сердца наших девиц были напряжены до предела. Нет, описать нашу Течу достойно смог бы только автор «Вечеров на хуторе близ Диканьки». Не прошло пребывание в Тече молодых людей и для них самих: больше всех оказалось уязвлённым сердце А. С. Горбунова, покорённое дочерью купца Антона Лазаревича Новикова – Анной Антоновной. Через год состоялась свадьба, и дочь купца стала «матушкой». Где ты, Овидий Назон, со своими «Метаморфозами!»[12]

Пребывание пермских семинаристов в Тече, блестящий приём их нашим обществом была по существу апофеозом Пермской семинарии: в лице их наша публика чествовала блестящих представителей семинарии – певцов, слава которых широко распространялась по Пермской губернии. Нужно отдать справедливость Алексею Алексеевичу, что в этом деле, в деле прославления нашей alma mater, известная доля заслуги принадлежала ему.

А. А. был любимцем нашей публики. В его семинарские годы образовался своеобразный «триумвират» молодых людей, которые и давали направление общественной жизни села в период летних каникул. В этот триумвират вошли: сын земского начальника, студент Московского университета – Александр Павлович Стефановский, тобольский семинарист, сын священника – Михаил Владимирович Бирюков и Алексей Алекс[еевич]. К ним примкнул приезжавший иногда на летние каникулы – племянник священника – Александр Сергеевич Ляпустин. Женский состав молодёжи был представлен в следующем виде: в него входили – наша сестра Александра Алексеевна, приезжавшие на каникулы в гости к просфорне Марии Ивановне Маминой – родной тётке Д. Н. Мамина-Сибиряка – её племянницы Пятницкие София Петровна и Надежда Петровна. К ним примыкала пожилая уже сестра жены земского начальника – Елизаветы Ивановны Стефановской – Вера Ивановна Резчикова. Несколько в стороне от них стояли: Лидия Александровна Сильванова – дочь умершего священника, и упомянутая уже выше дочь купца – Анна Антоновна Новикова. Все эти лица переименованы мною потому, что они составляли труппу актёров самодеятельного Теченского театра, в течение двух или трёх лет ставившего различные пьесы, преимущественно типа водевилей. А. А. выступал в этих спектаклях преимущественно в комических ролях под фамилией «Прозоровский» (известная в Перми фамилия). Он же был регентом небольшого церковного хора. Устраивались ли вечера, пикники, прогулки – в центре всех этих мероприятий был А. А. Таким он был и в семинарии: всегда в центре друзей, на глазах у всех. Когда я поступил в семинарию, спустя уже несколько лет после окончания А. А. семинарии, были ещё семинаристы, которые его помнили и спрашивали меня: «Не брат ли я Алёши Игнатьева?» Алексей любил семинарию, много рассказывал о ней. Мне не приходилось в дальнейшей жизни встречать человека, который бы так восторженно отзывался о семинарии, как отзывался А.

От людей, помнящих А. А., приходилось иногда слышать, что он хорошо пел; так сказать было бы не точно: он не был певцом в полном смысле этого слова, а он был любителем пения со склонностью управлять хором. Вот почему по окончании семинарии устроился регентом в церкви Александровского завода, около Кизела. Здесь он встретился с дочерью местного купца Удникова – Верой Алексеевной Удниковой и женился на ней. Вера Алексеевна кончила Екатеринбургскую женскую гимназию, но пока ещё нигде не работала. Через год после окончания семинарии, женившись, самой логикой событий А. А. пришёл к мысли о принятии священного сана, был рукоположен и назначен священником (вторым) в село Скородумское, Ирбитского уезда. Здесь его время от времени ещё навещали друзья по семинарии и в числе прочих Иван Александрович Флёров, работавший учителем около Ирбита, тот Ваня Флёров, который когда-то в семинарии в мистическом состоянии готовился к смерти, но остался жив и сделался безбожником. Бывали у него и другие товарищи.[13] Но мне всё казалось, что Алексею чего-то не достаёт в этом новом положении, он как-бы выленял. Здесь он был оторван от всего музыкального, не было хора. Пытался он заниматься хозяйством, чтобы приглушить неудовлетворённость своим настоящим, но, очевидно, это не дало ему удовлетворения, и в душе его созрел смелый замысел учиться в академии.

Как у него могла зародиться такая идея? Сам ли он придумал, или его кто-нибудь натолкнул на это – не известно, но совершенно неожиданно я получаю от него письмо с просьбой выслать кое-какие учебники за семинарию, т. к. он намерен пересдать экзамен по некоторым предметам для повышения оценок для получения звания студента семинарии. Студентами семинарии значились те абитуриенты её, которые за всё время обучения в семинарии по всем предметам имели оценки не ниже четвёрок. Их привилегией являлось то, что они допускались к конкурсному экзамену для поступления в академию. Оказалось, что у А. А. помимо того, что было трое детей, вопрос о поступлении в академию и вообще о дальнейшем учении осложнялся ещё и некоторой неполноценностью полученного в семинарии аттестата. И вот с редкой настойчивостью он решил задним числом устранить и это препятствие. Весной 1907 г., когда мы сдавали экзамены, пересдавал экзамены по трём или четырём предметам, в том числе за второй класс В. А. Фаминскому священник Скородумского села А. А. Игнатьев. В августе он уже был студентом Казанской духовной академии, а поздно осенью я устраивал его жену с тремя маленькими детьми на пароход, отправляющийся в Казань.

В Казани одновременно с поступлением в академию А. А. удалось устроиться священником, законоучителем и руководителем хора по разучиванию песнопений (во время богослужения хор пел под руководством субрегента слепого) в Казанском училище слепых, расположенное вблизи академии. Училище это было очень благоустроенное и пользовалось большой популярностью в России. Так, когда в 1909 г. Казань посетил видный в том время политический турецкий деятель Хильми-паша[14], то он тщательно ознакомился с ним. Слепым наряду с обучением грамоте по особой системе преподавалась музыка, пение; их обучали ремёслам: плетению корзин и шитью обуви. Среди них были хорошие музыканты, певцы, даже один композитор, написавший неплохую композицию на слова А. В. Кольцова: «Под густым шатром голубых небес». Таким образом, работа в училище слепых счастливо разрешала для А. А. как материальный вопрос обеспечения семьи, так и давала некоторое удовлетворение его музыкальным запросам. Однако сделанное ему когда-то замечание дядей об ограниченности его теоретической музыкальной подготовки и собственный опыт побуждали его к дальнейшему совершенствованию в этой области, и он поступил учиться в существовавшую в Казани музыкальную школу, реорганизованную потом в консерваторию. Мне несколько раз приходилось наблюдать, как А. А. решал какие-то задачи по композиции и контрапункту.[15] Выступал он иногда и в качестве руководителя хором при этом училище, однако на этом пути он не получил настоящего признания. Больший успех его ждал на научной дороге в академии.

В академической библиотеке хранились рукописи Соловецкой библиотеки, а в их числе нотные рукописи – «крюки». Эти рукописи для учёных академии были буквально «terra incognita».[16] Все сознавали важность их изучения, чувствовалась даже неловкость создавшегося положения из-за того, что даже не было описи этих рукописей. Нужен был человек, интересующийся историей пения в древней Руси. Таким человеком, можно сказать, смельчаком оказался А. А. Первое, что он сделал, это он составил опись этих книг, которая составила целую брошюру, немедленно отпечатанную в академической типографии. Далее, на основании изучения этих рукописей, он написал кандидатское сочинение, которое ему предложено было доработать на соискание звания магистра богословия.[17] Так А. А., можно сказать, блестяще закончил курс в Казанской духовной академии.

По окончании академии А. А. в течение двух лет был законоучителем в реальном училище города Слободского, Вятской губернии. Здесь по старой привычке он время от времени управлял хором и произносил проповеди. Популярность его в городе стала поперёк горла кому-то, надо полагать, из лиц духовного звания, и в его адрес стали прибывать анонимные письма с угрозами и предупреждением «убраться по добру, по здорову». Уместно заметить: «O, tempora, o, mores!»[18]

Бессмертный Цицерон![19] Где только не приходилось вспоминать его блестящую речь против Катилины: «Quo usque, Catilina, patientia nostra…» etc.[20]

Чтобы продолжить свою работу по истории пения в древней Руси А. А. переехал опять в Казань на работу законоучителем в Родионовский институт благородных девиц и пробыл здесь только год… «Не вынесла душа поэта». Два года пробыл в Вятке законоучителем [мужской] гимназии. Осенью 1916 г., когда наш батюшка – Алексей Иванович Игнатьев – лежал на смертном одре, в эти именно часы в актовом зале Казанской духовной академии сын его – Алексей Алексеевич Игнатьев – защищал свою научную работу на степень магистра богословия и получил эту учёную степень. К стыду своему автор этого очерка должен сознаться, что он видел эту работу только по частям в рукописи и не знает даже, была ли она отпечатана и где.

Перед революцией А. А. был законоучителем в Екатеринбургской мужской гимназии и на пути в профессора́ богословия в готовящийся к открытию Екатеринбургский горный институт, но этому не суждено было совершиться.

…После революции он работал завучем Томского музыкального техникума. Ему было уже под шестьдесят лет, когда он писал в письме: «Я овладел ещё одной профессией: сделался суфлёром в опере». Как всегда он был популярен, и именно потому, что он был популярен, однажды он «ят бысть»…[21] Sic transit gloria mundi![22]

Две задачи всё-таки осуществил А. А. в жизни: 1) он оставил след в истории изучения церковного пения в древней Руси и 2) он открыл «зелёную дорогу» для братьев в Казанскую академию. По его пути шли братья: Василий, кончивший академию в 1913 г., Николай, кончивший академию в 1917 г. и, наконец, год только проучился в академии старший брат в 1916-1917 г. Ещё раньше Алексея, в 1920 г. он тоже «ят бысть» …

Finis! 28/VIII[1960], Успение,

6 ч. 42 м. вечера, время свердловское.

ГАПК. Ф. р-973. Оп. 1. Д. 708. Л. 65-75.

*В составе «Семейной хроники Игнатьевых» в «пермской коллекции» воспоминаний автора.