Мухины

[1965 г.]

Черты своеобразного патриархального быта русского духовенства, как известно, показаны в произведении Лескова «Соборяне». В период, близкий к 1905 г., картины быта духовенства широко представлены в рассказах Гусева-Оренбургского. В первом произведении, как можно уже догадаться из названия его «Соборяне», обрисован быт городского духовенства. Гусев-Оренбургский взял шире полотно и в своих рассказах изобразил черты провинциального в широком значении этого слова духовенства. Характерным, однако, для быта того и другого духовенства являлся патриархальный уклад жизни, когда в дореволюционной России вообще царствовала «тишь да гладь, да божья благодать».

Революция 1905 г., однако, затронула и эту область патриархальщины. Так, в декабре 1905 г. автору сего удалось побывать в качестве соглядатая (он учился тогда в Пермской духовной семинарии) на собрании духовных отцов в селе Шутихинском, где читалась и обсуждалась брошюра С. Николаевича «Волки в овечьей шкуре». Из пяти человек, присутствовавших на собрании, только один был по возрасту «заматоревшим во днех своих», а четверо в возрасте 35-40 лет, т. е. такие, в быте которых проглядывали уже новые веяния, так сказать, ростки нового, а их отцы были связаны со старым патриархальным бытом. Извечная проблема «отцов и детей». Глава семейства Мухиных был представителем «отцов», а на его семье можно проследить, какие процессы происходили уже в семьях патриархального духовенства, жившего в глухих уголках старой России.

О[тец] Александр Мухин священствовал в селе Нижне-Петропавловском, Шадринского у[езда], в шести верстах от Течи в конце прошлого века и начале текущего. В 1905 г. он был уже в ранге «отцов». Старший сын его Александр к этому времени заканчивал Томский университет – медицинский факультет. В «Нижну», как сокращённо называли у нас Нижне-Петропавловское село, он прибыл по окончании Пермской духовной семинарии в 70-тые годы.[1] В эти годы семинарская масса была далеко неоднородной: значительная часть её по окончании четырёх классов не шла в богословские классы, а устраивалась в университеты. О[тец] Александр шёл прямой дорогой до конца семинарии и, как созревший плод, вступил на стезю поповства без всякого раздвоения личности, т. е. окунулся в атмосферу патриархального духовенства. Любопытно, что здесь же, в Нижной, учителем в земской школе работал тоже кончивший Пермскую дух[овную] семинарию Аркадий Захарович Рычков, не пожелавший надеть рясу, на что он имел право.[2]

Ближайшим соратником о[тца] Александра по работе был диакон Анатолий Бирюков, занявший потом место второго священника в Тече. В родовой этого диакона были две личности с разными репутациями: один из казанских писателей, а другой известный в наших краях конокрад. В числе лиц знакомых ему по селу был местный торговец Иван Лазаревич Новиков, брат теченского торговца – Антона Лазаревича Новикова. В некотором отдалении от села находилась земская больница с врачом Алексеем Семёновичем Меньшиковым. Естественно, что он и его сослуживцы – фельдшер, фельдшерица-оспенница – входили той средой интеллигентов, которые окружали семейство Мухиных.

Среди сельского духовенства окрестных сёл о[тец] Александр пользовался почётом и одно время был окружным благочинным. В его благочинническом округе самой главной величиной и тоже из «отцов» был Теченский иерей впоследствии протоиерей – Владимир Бирюков. Оба они и лично, и по семейному укладу были похожи друг на друга, но с некоторыми персональными отличиями, о чём речь будет ниже.

Любители составлять характеристики с претензией на обобщение иногда задавались указывать некоторые общие черты провинциального духовенства в дореволюционное время. Так, например, с некоторой иронией указывали на плодовитость его, на ту человеческую черту русской женщины, которая получила оценку только в советское время, когда установлен был орден Матери-героини. А под этой чертой духовенства иногда злорадствовали даже выходцы из духовного же сословия. Так, известный пермский врач и общественный деятель П. Н. Серебренников, сам выходец из этого сословия и оказавшийся в этом отношении «бесплодной смоковницей», в своих лекциях пермским семинаристам нет-нет, да позволял себе острые замечания по поводу этой черты духовенства. О[тец] Александр Мухин тоже, конечно, [был] многодетным, но, если можно так выразиться, был «середняком»: у него было четыре дочери и два сына, в то время как у теченского Бирюкова было три дочери и семь сыновей да один умер, а всего ему его матушка подарила одиннадцать деток. Был он и человеком хозяйственным; вёл посевы на своём штате, конечно, пользуясь наёмной силой. Был, конечно, хлебосол, особенно когда у него проходили благочиннические сборы.

Патриархальный строй всегда является питательной средой для проявления личных, субъективных черт характера человека. Отсутствие контроля со стороны общества, критического ока порождают «свободу» личности: твори, что тебе угодно. Такие сугубо личные черты характера были и у о[тца] Александра Мухина. Недаром говорится: «каков поп, таков и приход». В числе персонажей помещиков, выведенных Н. В. Гоголем, есть один образ помещика, любителя собирать сведения в вопросно-ответной форме. Идёт, например, кто-либо из крепостных по дворцу, он подзывает к себе и спрашивает: «куда идёшь», «что несёшь», а получив ответ, заключает: «ну, иди, иди!!» За о[тцом] Александром водился этот же «грешок»: сядет он у окошечка своего церковного дома с фасадом на главную улицу и подзывает к себе проходящих для сбора новостей. Как его обвинить в этом: радио не было, а новости хочется узнать.

Был ещё о[тец] Александр заядлым рыболовом. Вряд ли какой-либо рыболов знал так хорошо рыбные места Течи, чем он. Любимым же местом ловли рыбы было у него Поганое место в трёх верстах от Течи в направлении к Бродокалмаку. Выходило, что оно было примерно в 9 верстах от Нижны. Вот уж действительно «охота пуще неволи». Как всякий заядлый рыболов, или и охотник, о[тец] Александр не чужд был при случае похвалиться своей удачей. Так, рассказывали, что однажды, приезжая мимо бирюковского дома в Тече, завидев хозяина дома, размахивал в руке огромной щукой, смотри, дескать, какое ему улыбнулось счастье. Злые языки потом говорили, что рыбу эту он купил у другого рыбака, а бахвалился своей удачей.

Семинаристы теченские поймали о[тца] Александра за одной ещё индивидуальной чертой. Каждый год в сельский престольный праздник – день Петра и Павла (29-го июня), он произносил одну и ту же проповедь, причём в одном и том же месте её пускал слезу умиления, что не мешало ему немного позднее при приёме ко кресту грубо замечать своей пастве: «крестись, татары». О[тец] Александр ещё похвалялся искусством, грубо выражаясь, упаковывать людей в узком пространстве. Так, однажды нужно было отправить в обычном летнем экипаже – коробке четырёх детей: двух мальчиков и двух девочек. Всем заинтересованным в этом деле людям – родителям этих детей, казалось такая задача не разрешимой, но он с некоторой похвалой, что может её разрешить, взялся за это и разрешил. Автору сего пришлось быть объектом, на котором решалась эта задача, но он уже не помнит, как «это» было, но хорошо помнит то, что в число четырёх входили Коля Бирюков, Соня Мухина, причём Коля питал «слабость» к Соне и, очевидно, больше всех испытал удовольствие от того, что все четверо были зажаты в коробке, как сельди в бочке.

Таков портрет о[тца] Александра Мухина, священника с[ела] Нижне-Петропавловского, Шадринского у[езда], Пермской губернии.

Благоверная супруга его, или как её у нас называли – мать-благочинница, представляла из себя уникальное явление среди жён духовных отцов не только провинциального сельского духовенства, но и городского: она курила. Да, про неё так и говорили: «наша матушка-благочинница курит». У всякого, кто слышал об этом впервые, вероятно, на лице появлялось такое выражение, как у того, кто впервые увидал кухарку, которая брилась (Пушкин А. С. «Домик в Коломне»). Да, она курила и на общих основаниях – открыто, а не тайком. На её туалетном столе среди предметов косметики и прочего стояли гильзы «Катык» и кушнерёвский табак. Шла молва, что и две её старшие дочери тоже время от времени «коптили» свои горлышки этим «кушнерёвским». Как расценить это явление? Не есть ли оно, своеобразная форма эмансипации женщины в условиях патриархальной дореволюционной Руси? Как ни смелым является такой вывод, но как от него отмахнуться? Во всём же прочем матушка-благочинница была обычной хлебосольной хозяйкой – деревенской попадьёй.

Старший сын о[тца] Александра, [Александр,] как выше уже упомянуто, выучился на врача, работал земским врачом в Камышлове, а по совместительству, в духовном училище. В наших «палестинах» он был первенцем, вырвавшимся за черту духовного сословия.

Несколько позднее через эту же черту перешагнули два сына теченского протоиерея: Михаил, кончивший Ярославский Демидовский лицей, и Павел, кончивший Казанский университет по юридическому факультету. Оба они работали мировыми судьями, но Павел после Октябрьской революции подался в попы. Как по этому случаю не вспомнить библейское выражение: «И возвратился пёс на свою блевотину». Ещё, позднее два сына теченского диакона А. И. Игнатьева – Василий и Николай кончили Казанскую духовную академию и тоже вышли за черту духовного сословия, посвятив себя педагогической деятельности. Явление это было симптоматическим показателем распада быта патриархального духовенства.

Две старшие дочери о[тца] Александра – Любовь[3] и Надежда[4] по окончании Екатеринбургского епархиального женского училища работали помощницами учительницы в Тече, а потом Надежда работала провизором в Камышлове, т. е. пошла по линии за чертой, далёкой от быта духовного сословия.

О судьбе прочих членом семьи о[тца] Александра у автора сего очерка сведений нет.

Из Нижне-Петропавловского села о[тец] Александр переехал в село Никольское, причём когда младший сын его Николай учился в Камышловском духовном училище, он состоял членом правления этого училища.

ГАСО. Ф. р-2757. Оп. 1. Д. 395. Л. 69-99.

Находится только в «свердловской коллекции» воспоминаний автора. В «пермской коллекции» отсутствует.