[Олёна] Ивановна

[1961 г.]

Родом она была из Кошкуля, деревни в десяти верстах от Сугояка. Старость и бездомность побудили её пойти в няньки. Да, мы не обмолвились: в няньки, а не в няни. Няня и нянька – это не то же, что сказать: погреб и погребушка, т. е. подставить уменьшительное существительное к его прототипу, а это значит указать качественную разницу в словах. Сказавши слово «няня», мы вызовем образ няни А. С. Пушкина – Арины Родионовны, или созданный им образ няни Татьяны в романе «Евгений Онегин». Сказавши же слово «нянька», мы вызовем образ Варьки из рассказа Л. Андреева (?) «Спать хочется»[1] или тот момент рассказа А. П. Чехова «Ванька», где мальчик Ванька рассказывает о том, что ему была выволочка за «ейного» ребёнка. Да, Ивановна была именно нянькой, а не няней: она только «водилась» с маленькими детьми в тот период, когда они были в пелёнках. Когда же один из них выходил из этого состояния, то поспевал другой. Её работа была у люльки, которую она покачивала и тянула тихо, себе под нос: «баю-баюшки, баю, колотушек надаю» или ещё какие-нибудь стишки на эту тему. На улице вьюга, ветер колышет ставни, люлька при покачивании скрипит. В доме тишина, а она должна откликаться на вечное движение лежащего в люльке. Вот он заплакал, и она вновь и вновь качает люльку и тянет свою песню «баюшки-баю». Клонит ко сну, а ей нельзя спать, нельзя. Вот вам и «Варька» из рассказа «Спать хочется». Нянька!

По имени её звали Еленой, а по-деревенски – Олёной. Раньше её звали Олёной Ивановной, а теперь – просто Ивановной. Сила её уже была вымотана на тяжёлой деревенской работе, судьба сложилась так, что она оказалась одинокой: муж умер, а замужняя дочь сама еле-еле пробивалась со своей семьёй. Вот она и оказалась в няньках. Была у ней простецкая душа, добрая к детям. Она не просто няньчилась с детьми по службе, по обязанности, но и сама сживалась с ними, как со своими детьми. Так уж устроено женское сердце. Когда умер второй мальчик – Борис, пяти лет, горе её мало чем отличалась от горя самой матери. Так она «вынянчила» Сергея, Бориса, Нину, Елену и Веру, но вот на очереди оказался Игорь[2], и она задумалась: как она будет называть его сокращённо. Думала, думала и, наконец, поведала печаль свою и высказалась: «Вот горюшко-то моё – как мне звать-то его». Тут ей и подсказали: «а ты так и зови его – Горя или Горюшка». Так за Игорем Александровичем и осталось навсегда название «Горя».

Когда кто-нибудь посторонний для семьи долго живёт в ней, то и он или она как бы срастается с ней, вживается в неё. Так получилось и с Ивановной: она как бы срослась с семьёй. Было сделано много фотоснимков с неё с детьми на руках и в обществе уже подросших детей. На них она показана жизнерадостной, сияющей, такой, как бы она хочет сказать: вот смотрите, каких я вынянчила детей. Дети любили свою Ивановну. Она была для них нянькой, но она заслужила почётное название няни. Как жаль, что все фотоснимки с неё со многими другими вещами погибли, но в памяти сохранился её образ, образ старушки с морщинистым лицом, в платочке, с добрыми, чуть прищуренными глазами.

ГАПК. Ф. р-973. Оп. 1. Д. 711. Л. 402-404.

Находится только в «пермской коллекции» воспоминаний автора. В «свердловской коллекции» отсутствует.