Архимандрит Иоакинф (Кашпирев)

Архимандрит Соликамского Пыскорского Спасо-Преображенского мужского монастыря в 1776-1793 годах.
Переведён из Далматовского Успенского мужского монастыря.
Главным делом управления Иоакинфа было перенесение монастыря с Лысвы и из Соликамска в город Пермь.
По его представлению, через содействие генерал-губернатора Е. П. Кашкина, в 1781 году монастырь назначено было перевести в Пермь.
Убит 31 января/11 февраля 1793 года.
Убийцы Геннадиев, Бурцев и Фотеев, жители Пыскора, вломились в кельи настоятеля с огнестрельным оружием и топорами. Старец Иоакинф защищался от напиравшего в двери его спальни Бурцева, звал на помощь монашествующих. Но двери всех келий заблаговременно были припёрты убийцами. Убийцы требовали денег, но получив деньги, захотели отнять у архимандрита и жизнь.

Жизнеописание и обстоятельства гибели архимандрита Иакинфа

"Текущим летом (1915 г.), производя археологические раскопки в селе Пыскоре, Соликамского уезда, на месте известного в XVI – XVIII вв. Пыскорского монастыря, и собирая всевозможные сведения о прошлом монастыря, получил я, между прочим, от местного старожила, бывшего народного учителя А. П. Лопатина (67 лет) рукопись – тетрадку в четверть листа, содержащую 50 страниц и написанную старинным почерком середины XIX столетия и озаглавленную "Архимандрит Иакинф". Рукопись эта говорит об убийстве архимандрита Иакинфа, бывшего настоятелем Далматовского, а потом Пыскорского монастырей. Безусловно, это была крупная личность, неукротимая энергия которой, твердость и «жестокий нрав» довольно ярко и выпукло выясняются при чтении рукописи. Рукопись эта анонимная, но ссылается на сведения, сообщенные далматовским протоиереем Григорием Плотниковым, и данные, почерпнутые из Истобенской (Соликамской) рукописи. Напечатана она была 55 лет назад в весьма редко встречающемся теперь «Пермском сборнике», кн. II, М. 1861 г. Кто является автором этой статьи – неизвестно, но в полученной мною от А. П. Лопатина рукописи на последней странице есть следующая запись: "Эта записная тетрадка принадлежит б. учителю Александру Петровичу Лопатину. С. Пыскор. Списано из архива Дедюхинского Соляного Правления канцелярским служителем Феодором Яковлевичем Антипиным. Его сын о. Максим Феодорович подарил Ал. П. Лопатину, т. е. мне". Из этой записи видно, что данную рукопись переписал из дел Дедюхинского Солян. Правления Ф. Я. Антипин, родной мой дед, служивший смотрителем Пыскорского упраздненного завода, находившегося в ведении Дедюхинского Солян. Правления. В виду большого интереса, эта статья заслуживает перепечатки, тем более, что "Пермский сборник", где она впервые была напечатана, является теперь библиографической редкостью. Являясь сторонником самой точной (т. е. научной) передачи старинных рукописей, я и настоящую рукопись печатаю без всякого изменения оригинала, распространив точность передачи даже и на знаки препинания".
Павел Богословский

АРХИМАНДРИТ  ИАКИНФ

В прошедшем Пермского края было много личностей, которые, по разным причинам, невольно останавливают на себе внимание исследователя старины. Поставленные вне всяких условий умом, нередко деньгами, а иногда просто грубою физическою силою, они творили чудеса, которым теперь с трудом веришь. К числу таких замечательных личностей несомненно принадлежит Архимандрит Иакинф, бывший настоятелем Долматовского, а потом Пыскорского монастырей. Весьма сожалеем, что не имеем достаточного запаса фактов, по которым могли бы проследить его жизнь, достойную внимательного изучения уже по одному тому, что с его именем тесно связаны воспоминания о Дубинщине и Пугачевщине в за-уральской части нынешней Пермской губернии. Ограничиваясь по необходимости неполными и недостаточно между собою связанными сведениями об Иакинфе, сообщенными в редакцию Пермского Сборника почтенным долматовским протоиереем Григорием Плотниковым, считаем долгом искренно поблагодарить отца Григория и полагаем, что при всей краткости и отрывочности, они все-таки не лишены будут некоторого интереса для наших читателей.

Архимандрит Иакинф (Кашперов) был сын священника, переселившегося в Тобольскую епархию из Великороссии. Человек неученый, одаренный от природы беспокойно деятельным характером, способностями хозяйничать и строиться и держать в ежовых рукавицах своих подчиненных, Иакинф умел обратить на себя этими качествами внимание властей. Овдовев на 27 году, он был пострижен в монахи и тотчас же сделался самым приближенным лицом Тобольского митрополита Сильвестра Словацкого, определившего его экономом в архиерейский дом, а через год, в марте 1751 года – казначеем. Далее мы видим, что 10 февраля 1753 года тот же митрополит поставил его игуменом Кандинского Троицкого монастыря, существующего среди остяков, близ реки Оби и Кандушки, в 760 верстах от Тобольска и в 240 от Березова, а 12 марта 1755 года Иакинф был уже архимандритом приписного к архиерейскому дому Межугорского Иоанновского монастыря, стоящего при речке Шанталыке, в 8 верстах от Тобольска. Преосвященный Павел, последний митрополит Тобольский, еще более своего предшественника благоволил к Иакинфу и, желая облегчить себя в трудах по управлению, - чего требовало его расстроенное здоровье, возложил на Иакинфа, кроме должности эконома, управление всеми делами Тобольской духовной консистории, чем тот и занят был по май месяц 1762 года. В это время особенные обстоятельства вызвали новое назначение архимандрита Иакинфа, вполне соответствовавшее его врожденным качествам. По обнародовании манифестов Императора Петра III, от 16 февраля и 21 марта 1762 года, проявилось сильное волнение в монастырских вотчинах, искавших перемены власти, которое особенно усилилось по восшествии на престол Императрицы Екатерины II и утихло только с изъятием из духовного ведомства крестьян, земель и угодий вотчинных.  Это волнение сохранилось в памяти Пермского народонаселения под именем Дубинщины. Архимандриту Иакинфу поручалось употребить все меры по водворению в монастырских вотчинах спокойствия и к подчинению их законной власти. Митрополит Тобольский и консистория его не ошиблись в назначении Иакинфа. Из архивных дел видно, что убеждения и меры строгости – все было употреблено им для исполнения приказа, хотя и не скоро была достигнута цель. Крамольники, питая глубокую ненависть к своим властям, решились избить монахов Долматовского монастыря и в особенности имели в виду лишить жазни архимандрита Иакинфа, думая освободить себя таким образом от подчинения духовным властям. К сожалению, мы не имеем пока подробных сведений об этом возмущении и по необходимости длжны ограничиться следующими немногими фактами из записки протоиерея Плотникова. "Кто с топором, кто с косою, ружьем или винтовкою, - говорит отец Григорий, - мятежники расположились двумя толпами, - 15 июня 1763 г. в 200 человек, на дороге к Шадринску при реке Суварыше, и 15 октября того же года – на дороге к Челябинску, на горе, между деревнями Затечею и Песками, в числе 500 человек, и держали таким образом монастырь как бы в осаде, стесняя сношения его с тем и другим городом по прямым путям".  Примером долматовцев увлеклись жители и других монастырских имений в Исетской провинции: Рафаиловского монастыря, Кандинской заимки, Воскресенского села и иных. В таких крутых обстоятельствах нужны были твердость и распорядительность, какими себе уже составил известность архимандрит Иакинф. Он не смутился, не оробел, но увидевши, что убеждениями и средствами монастыря делу не помочь, вытребовал, чрез Шадринскую управительскую и Исетскую провинциальную канцелярии, на помощь военную силу. За два месяца до обнародования духовных штатов (Духовные штаты обнародованы 24 мая 1764 года. – Прим. в рукописи) вступили в монастырские селения, - сначала отряд поручика Телепнева, потом подполковник Аборин, едва ли не с целым драгунским полком. Телепнев утишил волнение в августе 1763 года в селе Николаевском, в деревнях: Смирновой, Широковой, Верхнем и Нижнем Яру. Аборин, в продолжении времени с 12 по 23 марта 1764 года, подавил бунт в затеченских деревнях, со всею жестокостью тогдашнего времени: 161 человек главных зачинщиков нещадно были биты кнутом и плетьми. Вскоре по водворении в монастырских вотчинах спокойствия, Иакинф вызван в Тобольск, где ему сданы в управление, по случаю отъезда в Москву митрополита Павла, консисторские дела и архиеейский дом. Отсутствие Иакинфа из Долматова продолжалось с 4 октября 1767 года до 14 октября 1768 года. Возвратившись снова в Долматов, он дожил там до Пугачевского бунта. Скопища мятежников, прельщенных свободою, во имя которой Пугачев скликал простонародье под свои знамена, неистовствовали в ячелябинске и его окрестностях. Из этих шаек отделилась под стены Долматова толпа в 3000 человек Русских и Башкирцев, под предаодительством есаулов Тараканова и Пестерева, призванная сюда зачинщиками известной уже Дубинщины. Мятежникам выгодно было завладеть Долматовым. Монастырь, обведенный каменною стеною, снабженный с 1703 года пушками и стоящий на высоком берегу Исети, представлялся им надежною опорою, в случеа натиска войск из Сибири. Кровию и пеплом покрывши путь свой чрез слободы Песчинскую и Теченскую, села Бродоколматское и Верхтеченское, деревни Мальцеву, Ключевскую и Верхнеярскую, Пестерев и Тараканов вступили 11 февраля 1764 года в Николаевское село. Набат гудел на колокольне Долматовского монастыря, пушечные выстрелы сопровождали вшествие мятежников, встреченных множеством простого народа, который, в белых перевязях через плечо, толпился по обеим сторонам въезжей дороги. Пришлые толпы, соединившись с туземцами, с диким воодушевлением тотчас же бросились на монастырь; но крепки были его северные ворота и каменные стены, на которые направлялись из обывательских домов ядра осаждающих: не даром Иакинф, при первом слухе о появлении самозванца на берегах Яика в октябре 1773 года, употребил все меры к приведению монастыря в надежное состояние, на случай вторжения мятежников в пределы долматовского заказа. Самого его, впрочем, во время осады не было в Долматове; еще 16 января он выехал в Тобольск, сколько, может быть, для того, чтобы лично расположить губернатора Чичерина к высылке войска и снарядов в монастырь, столько же, вероятно, и опасаясь мщения мятежников за действия свои во время Дубинщины. Тщетны были усилия мятежников завладеть монастырем. Каждодневные их приступы были бодро отражаемы монастырцами, стрелявшими из 92 ружей и из пушек сос стен монастыря, из-за щитов и с башен, особенно с красной. Защитою управлял иеромонах Вонифатий и штатные служители: Потап Зайков и Дмитрий Зайцев. Стойкость их увенчалась успехом: они дождались из Сибири генерал-поручика Декалонга с войском, который разбил 1 марта при деревне Любимовой (Уксянской волости) семитысячную толпу мятежников, потерявших при этом убитыми до трех тысяч человек. Тараканов и Пестерев 1 марта отступили от монастыря, оставивши под стенами его до 200 человек убитыми и 4 пушки, и рассыпались по окрестностям. До сих пор еще пробитые северные ворота и изрытые ядрами каменные стены монастыря свидетельствуют о настойчивости осаждавших и храбрости защищавшихся. Иакинф возвратился в монастырь не прежде, как по водворении совершенного спокойствия в стране, уже в августе 1774 года; несмотря на это, его все-таки сопровождал конный конвой. 30 июля 1774 г. Святейший Правительствующий Синод почтил  Иакинфа похвальною грамотою, в которой была выражена благодарность за то, что вверенный ему монастырь твердо стоял во время осады. Облеченный доверием начальства, архимандрит Иакинф давно заведывал  всем заказом долматовским; но 1 января 1776 года преемник митрополита Павла, тобольский архиепископ Варлаам, возвел его не степень первоприсутствующего в долматовском духовном правлении, и Иакинфу сданы уже официально в управление 50 церквей и 34 чесовни. Неутомимый строитель и хозяин, Иакинф, в продолжение управления своего долматовским заказом, положил основание многим церквам и успел, несмотря на смуты во время Дубинщины и Пугачевщины, произвести множество построек и исправлений в самом монастыре Долматовском. Кроме того, радея об интересах монастырских, умел подчинить снова хозяйственному заведыванию монастыря, в 1776 году, некоторые заведения и  угодья, при чем не забывал и себя, как это видно из того, что, по его приказу, оброчились на счет монастырских сумм в пользу его хмелевые угодья и рыбные ловли, дававшие богатый по тому времени доход. Торговые съезды, бывающие в Долматове 9 мая, 15 августа и 6 декабря, весьма значительные, обязаны также отчасти Иакинфу тем, что удержались в Долматове до сих пор и оживляют его деятельность. Кроме хозяйственной части, Иакинф обращал, по словам протоиерея Плотникова, внимание и на духовную школу, о которой в записях монастырских упоминается в первый раз в 1762 году. Школа эта состояла из четырех классов; ученики завершали в ней образование русским и латинским словосочинением и поступали, по удачной сдаче экзамена, в Тобольскую семинарию в класс пиитики. Из архивных бумаг видно, что в 1768 году, во время настоятельства Иакинфа, преподаватели получили за труды свои по 10 рублей, а воспитанники (дети священнослужителей), содержимые на монастырском столе, заплатили только по 2 р. 50 к. за год каждый. В 1774 году архимандрит Иакинф был сделан настоятелем Соликамского-Пыскорского монастыря, где и оставался до самой смерти, постигшей его 31 января 1793 года. Здесь мы приводим еще несколько фактов, характерихующих некоторым образом личность отца Иакинфа. Архимандрит Иакинф, как гласит Соликамский летописец, был человек «нрава жестокого». Из архивных дел Долматовского монастыря видно, что в 1765 году дошли до Петербурга и лично жаловались Св. Синоду двое из Долматовского заказного духовенства, басмановский поп Илларион Задорин и пышминский диакон Алексей Попов, на жестокое обращение с ними Иакинфа, который будто бы «наказав их плетьми, принудил в окровавленных одеждах совершать литургию». Потом, также доходил до Петербурга и жаловался лично Государственной Коллегии экономии письмоводитель Алексей Мерзляков, на то, что Иакинф, «возлагая на служителей труды, превышающие человеческие силы, при обзоре работ, бьет нещадно и плетьми за неисполнение». Разбирательство по этим жалобам приказано было сделать Тобольской духовной консистории и Исетской провинциальной канцелярии, которые признали жалобы на Иакинфа клеветою. Из сообщенной нам постенным протоиереем Плотниковым записки об Иакинфе, к сожалению, какому наказанию подверглись эти несчастные. Составитель Истобенской рукописи, проникнутый особенным, как видно, уважением к личности Иакинфа, говорит в начале своего сказания следующиее: «Отец архимандрит, будучи, сколько мне известно, совершенно монашеского жития, в подчиненных ему не мог терпеть ни пьянства, ни малейшей лжи, не попущал также каждого поступок без возмездия, а сим приобресть мог от маломыслящих наименование неумеренно строгим. Я оставляю сие описывать далее, но только за нужное нахожу помянуть, что поведение некоторых монашествующих и служителей само по себе требовало такового с ними обхождения». Понятно, следовательно, что между Иакинфом и его подчиненными не могли и в Соликамске установиться отношения братские. Монахи, работая под самыми окнами настоятельской кельи, не могли воздержаться, чтобы его не злословить. Опять последовали жалобы на Иакинфа. В 1778 году монахи и служители жаловались Св. Синоду, что настоятель монастыря, кроме неумеренной взыскательности за ошибки, позволяет себе еще злоупотребленья в монастырском хозяйстве, содержа на счет монастыря своих 40 лошадей, привезенных из Долматова. Св. Синод поручил исследование этой жалобы на месте особой комиссии, членами которой с духовной стороны были Верхочепецкого монастыря архимандрит Дмитрий и соликамский протоиерей Симеон Черкалов. По исследованию комиссии оказалось, что извет сделан монахами и служителями «затейливо, из побуждений недоброхотства», а потому Св. Синод решил, чтобы составители его, как ложные доносители, были наказаны, по мере вины и участия в составлении ябеды. Вследствие этого, иеромонахи Аарон и еще другой какой-то расстрижены, прочие, с запрещением священнослужения, разосланы по разным монастырям; служители биты плетьми. В 1791 году монахи и служители неоднократно являлись в Пермь с жалобами на неумеренную строгость Иакинфа; Пермское наместническое правление каждый раз возвращало из к прежним обязанностям в монастырь с замечанием настоятелю, что строгость его переходит границы и советом «растворять ее благоснисхождением». Но внушения эти, вероятно, мало действовали на Иакинфа, и вот является намерение убить его. Ход заговора, два года скрывавшегося в тайне, и трагический конец архимандрита описаны весьма подробно в дошедшем до нас рукописном сказани неизвестного современника, как видно, весьма интересовавшегося эти мобытием и  извлекшего многие подробности о нам из самого судного дела. Рукопись эта хранится в архиве Соликамского Истобенского Троицкого монастыря и озаглавлена так: «Описание о убитии настоятеля ставропигиальнаго Спасопреображенскаго, Пермского, состоящего в городе Соликамске монастыря, высокопреподобного отца священно-архимандрита Иакинфа, - крестьянами соликамской округи, пыскорской экономической вотчины села Пыскора: Андреем Геннадьевым, Семеном Бурцевым, Степаном Фотиевым, Андреем Боисовым и Михайлом Фотиевым. Учинено (т.е. убийство) на первое число февраля 1793 года». Извлекаем из этого рассказа  некоторые, не лишенные интереса подробности.

Крестьянин села Пыскорского Андрей Геннадьев, в январе 1791 года, избегая солдатчины, укрылся в Пыскорском монастыре, у брата своего, Ивана Геннадьева, монастырского писаря. Видя общее неудовольствие на Иакинфа монахов и служителей, он решился воспользоваться им, с намерением убить и ограбить настоятеля. Открывшись в своем намерении брату, он встретил сос стороны его полное сочувствие, и они условились действовать заодно. Уверенный, что монахи и служители мешать ему не будут, Андрей Геннадьев весной 1791 года стал искать себе пособников. Прежде других сошелся он с крестьянином Пыскорского села Семеном Бурцевым, но так как и вдвоем они успеть не надеялись, то отложив свое намерение до более удобного времени, отправились на соляных судах по Каме и Волге поискать счастья в другом месте. Еще есть старики, которые помнят, как шайки бродяг безнаказанно останавливали и грабили нагруженные товарами суда в этих реках. В описываемое нами время славился на Волге, как предводитель одной из подобных шаек крестьяиин Пыскорской волости Федор Южанинов. Он был в бегах с 1765 года, во время Пугачевского бунта попал как-то в команду маиора Гагарина пушкарем, под вымышленным именем Расковалки, а потом работал поденно в Невьянских заводах, с паспортом, в котором он значился мещанином города Кайгорода. Геннадьев и Бурцев сошлись с этим разбойником на Макарьевской пристани, чрез кунгурского крестьянина Тимофея Семенищева. В течение целого лета 1791 года грабили они с Южаниновым на Волге между Рыбновольском, Нижним-Новгородом, Казанью и Симбирском, нападая на суда с солью, железом и рубою. Они воздерживались, впрочем, от убийств, и, в случае сопротивления, били только судорабочих, и особенно сплавщиков, линьками. Осенью Геннадьев и Бурцев возвратились на родину, приняв к себе в товарищество, по умыслу на жизнь Иакинфа крестьян Пыскорского села Степана Фотиева и Андрея Борисова; в великий пост к заговорщикам присоединились еще крестьяне: пыскорской волости Василий Бурцев и Орёл-Городок  - Иван Молоковский. В продолжение целой зимы они не могли, однако, привести в исполнение свой умысел, хотя и покушались на это два раза. По вскрытии Камы, Иван Молоковский, бывший сплавщиком судов барона Строганова, приехал в село Новоусольское для наблюдения за погрузкою. Все участники в заговоре отправились с Молоковским до устья Камского, где, оставив его, пробрались в Нижний-Новгород и сошлись опять с Южаниновым, который кроме их завербовал еще в свою шайку какого-то вятчанина и пыскорского крестьянина Силу Бурцева. На этот раз они подвизались между Казанью и Нижним-Новгородом, нападая на суда ночью и укрываясь днем в прибрежных затонах, закрытых лесом. Осенью 1792 года, четверо главных заговорщиков снова возвратились на родину. Здесь монастырский писарь Иван Геннадьев, в двукратную побывку у брата своего Андрея, убедил их, что ограбить Иакинфа удобно во всякое время, ибо ночной караул монастыря слаб, а монахи и служители, ненавидевшие настоятеля за строгость, не вступятся за него, и дал слово даже, в случае нужды, сам помогать им. К заговорщикам вскоре присоединились еще четыре человека: пыскорский крестьянин Михайло Фотиев и Пыскорского завода мастеровые: кузнец Иван Мишарин, коновал Тимофей Кабанов и подконюшник Спиридон Черепков. После неоднократных  неудачных попыток Мишарин, Кабанов и Черепков от разбойников отстали. Остальные, упорно стоя в своем намерении, и познакомившись со внутренним расположением монастыря при помощи плана, доставленного им писарем Геннадьевым, 31 января, вечером, взявши с собою оружие, огниво и свечу. Приехавши туда в глубокую ночь, они остановились на реке Усолке, подле монастырской бани, и условились, в случае каких-либо препятствий или сопротивления, стоять друг за друга до последней крайности. Михайло Фотиев остался при лошадях с заряженным ружьем, а Бурцев, Андрей Геннадьев, Степан Фотиев и Борисов направились к монастырю, условившись, что кому надобно делать. Они перелезли по сугробу снега через ограду и заслышав чьи-то шаги, притаились за ветхим деревянным забором. Очередной сторож вышел из-под крыльца настоятельской кельи, отбил в доску три четверти двенадцатого и возвратился в сторожке. Уверившись, что в монастыре все спокойно, разбойники подвинулись с обрубу, на котором утверждены были столбы, поддерживавшие недавно отлитый птисотпудовый колокол и, заметивши в теплой церкви огонь, приставили к внешней двери ее Боисова.  Пославши Степана Фотиева отпереть западные большие ворота, дабы обезопасить обратный путь из монастыря, Геннадьев и Бурцев заперли сенные двери монашеских келий, заложивши снаружи в скобы палки, и взобрались вдвоем на крыльцо настоятельской кельи. Здесь остановила их сосновая дверь непомерной толщины и прочности. Не могши с нею сладить, они прошли по балкону, примыкавшему к крыльцу, на другую сторону кельи. Окна, выходившие на балкон, были без решеток и затворов. Разбойники выломали оконицу в среднем окне гостиной кельи, тотчас влезли туда, но увидев две двери, остановились в нерешимости, не зная, где искать архимандрита. В это время последний проснулся и, встревоженный стуком, встал с постели, взял из-под кровати большой нож и выйля из спальни в келью, смежную с гостиной, крикнул: "Кто там?" Потом, догадавшись в чем дело, задумал постращать разбойников: «Вот я вас зарежу!» - опять закричал он, сильно ударяя в двери бывшим в руках его ножом. Услыша его голос, Бурцев бросился тотчас же к двери и начал рубить ее тесаком. Архимандрит, думая, что к нему ворвались служители, умолял их, чтобы они его пощадили, и в то же время громко звал на помощь казначея иеромонаха Никандра и священника Василия. Крик его был так силен, что его слышал даже Михайло Фотиев, оставшийся с лошадьми на Усолке. Бурцев с своей стороны кричал ему: "Монах, брось нож!" Между тем Геннадьев хотел выстрелить в дверь из пистолета, но пистолет разорвало. Злодей оробел, в потьмах ему показалось, что оторвало ему ручные пальцы. Выскочив через окно на балкон, он успокоился, увидя при светет луны, что он невредим и что в монастыре по-прежнему тихо; тогда он кликнул от западных ворот Степана Фотиева, взял от него другой пистолет и, бросившись снова в гостиную келью, вторично выстрелил в дверь; но и в этот раз неудачно: железная пуля, миновав архимандрита, ударилась в стену, противоположную двери. Два выстрела и беспрерывный крик архимандрита разбудил крепостного мальчика, крепко спавшего в прихожей настоятельских покоев. Он выбежал на крыльцо; но Борисов, бывший у двери теплой церкви, прикрикнул на него и тот, бросившись обратно в кельи, залез со страха в печь. Геннадьев между тем выскочил на балкон и начал ломиться в окно той комнаты, у дверей которой защищался Иакинф. Услыша стук у окна, последний бросился от двери, чтобы не допустить Геннадьева в келью; но в это время Бурцев выломал дверь и кинулся вслед за архимандритом. Ухватив Иакинфа за плечи, он повалил его на пол, наступил коленом на грудь и вцепился рукою в бороду его, крича Геннадьеву, что монах уже в его руках, и безоружный. Геннадьев кликнул Фотиева, отворившего уже монастырские ворота, и оба вскочили в келью к Бурцеву. Пока они высекали огонь и зажигали свечу, Бурцев допрашивал Иакинфа – где у него хранятся деньги? «Возьмите все, - отвечал тот, - я родился не с ними». Геннадьев и Фотиев настаивали, чтобы Бурцев убил архимандрита. Последний, слыша в этом свой приговор, то просил пощады, то молился. Когда келья осветилась огнем, Бурцев снял с груди архимандрита колено, закрыл ему голову рясою и крепко держа его за руки, продолжал допрашивать о деньгах. Между тем Геннадьнв и Фотиев разламывали сундуки и выбирали из них – что приходилось по нраву. Геннадьев опять приступил к Бурцеву с требованием, чтобы он не оставлял Иакинфа в живых, на что тот отвечал, что ему убить настоятеля нечем; впоследствии же при допросе, показал, что это была только отговорка, ибо он не хотел поднимать на него руки. Однако же разбойники, разбив настоятельсткую келью, побоялись оставить в живых опасного свидетеля, и Бурцев, взявши топор  из рук Фотиева, ударил Иакинфа два раза по голове с такою силою, что мозг разлетелся во все стороны; не довольствуясь этим, он отрезал у него правое ухо, которое взял с собою и бросил в снег уже в верстах в 20 от соликамска, около деревни Тетериной. Иван Геннадьев был прав: никто из монахов и служителей не думал защищать настоятеля, и убийцы, забрав много ассигнаций, золота, серебра, дорогих вещей и четыре мешка мадной монеты, беспрепятственно оставили монастырь. Разбойников скро переловили; при допросах они сознались вполне, будучи доведены до этого весьма обыкновенными в прежние времена мерами. Составитель Истобенской рукописи весьма наивно рассказывает, между прочим, по этому поводу следующее: "Исправник был принужден употребить последние при том средства, хотя бы то с законом и не согласно: не дав ему (т. е. Фотиеву) одуматься, толкнул его из присутствия в прихожую по затылку, и в оной принужден был употребить его несколько по зубам, повторяя один за другим удары, - чем приведен будучи (т. е. Фотиеы) в растройку и не имея случая оправиться" … и т. д.

Указом Пермской верхней расправы, из первого департамента в Соликамский уездный суд, от 10 октября 1793 года, определено: 1). крестьян Андрея Геннадьева, Семена Бурцева, Степана Фотиева, Андрея Борисова и Михайла Фотиева, наказать нещадно кнутом по два ста пятидесяти ударов и вырезав ноздри до кости, оставив указные знаки и заклепав в кандалы, сослать в вечно каторжную работу, в Иркутскую губернию; 2). монастырского подьячего Ивана Геннадьева, Ивана Мишарина, Тимофея Кабанова, Спиридона Черепкова наказать кнутом, дать по два ста ударов, и, вырезав ноздри, поставив на лбу и щеках указные знаки, сислать в Иркутскую губернию, в вечно каторжную работу; 3). служителя Василья Бурцева, Федора Фотиева, крестьян Ивана Молоковского и Федора Плотникова наказать кнутом, дать по пятидесяти ударов, с обязанием о нечинении впредь никаких законопротивных поступковподпискою и 4). что ж касается до монахов того монастыря: до казначея Никандра, иеромонахов Венедикта и Ионафана, иеродиаконов Емельяна и Флегонта и диакона Коровина, кои слыша крик и шум от злодеев и быв вообще с тремя служителями, во время грабежа и убийства архимандрита Иакинфа, не предприняти никаких к воспрепятствованию тому мер, чрез что, по силам уложения 21 главы, 59 ст., и оказались они виновными – но как они духовного чина, то о сем их поступку, куда следует, отнестись в Пермское наместнические правление. –

Этим кончается рукопись об убийстве архимандрита Иакифа. Как видно, автор ее, давая характеристику Иакинфа, старается быть объективным, предоставляя читателю самому разобраться в оценку этой незаурядной личности. Картина самого убийства производит жуткое впечатление, которое усиливается еще описанием подготовления убийства и отношением монашествующих к убийству. Несомненно, сто с открытием новых данных об архимандрите Иакинфе местным историкам будет предоставлена возможность дать исчерпывающую и беспристрастную историческую оценку этой личности.

Р. S. В конце рукописи есть еще следующая запись: "Из записки, найденной в бумагах покойного купца С-ва (Не Смышляева? – П. Б.). Разбойники нередко нападали и грабили, а есло оплошают судохозяева обороною, то взошедши разбойники на судно – первое слово всегда было: «Сарынь на кичку!» - и ни один из рабочих не смей пошевелиться, ложист лицом в пол; а тут хозяина в пытку и жгут на венике, приговаривая: "Давай деньги!.. Где спрятал?" … - и буде не отдаст все, что имеет – убьют и тем удовольствуясь, - уезжают, и суда нигде на них нет (1792 г.)".

Эта приписка не имеет никакого отношения к рассказу об архимандрите Иакинфе. По всей вероятности, наша рукопись представляет часть разрозненного сборника с историческими записями и рассказами. Об этом говорил мне и сам А. П. Лопатин.

Июль 1915 г. Пермь

Павел Богословский".

Богословский П. С старинной рукописи. Архимандрит Иакинф. // ПЕВ. 1915. № 23 (отд. неофиц.). C. 732-739; № 24 (отд. неофиц.). C. 759-764.