Нюнька, он же Евдоким Никитич

При крещении его назвали Евдокимом, а наши деревенские филологи всяческие изощрялись в поисках объяснения, почему его стали называть «Нюнькой». Обычно уменьшительные или ласкательные слова сохраняют корень основного, например: Пётр – Петенька, Константин – Костенька, Костюшка и т. д. Но как от Евдокима получить «Нюнька»? Пытались образовать это слово от «Овдюнька», какое слово было в ходу. Но для всякого ясно, что созвучия в суффиксах при различных корнях слов «Овдюнька» и «Нюнька» не разрешает вопроса, и тогда стали искать разрешения «проблемы» не на путях филологии, а психологии Евдокима в раннем детстве и производить это слово от слов: «нюня», «нюнить». Высказывалось предположение, что может быть Евдоким отличался в детстве повышенной плаксивостью и относился к тем детям, которых укоряли иногда словами: «Эх, ты – нюня!», а матери в сердцах говорили им: «перестань нюнить», или «что ты нюни развёл». Такое предположение, нельзя не согласиться, кажется убедительным и близким к правильному разрешению данной «проблемы».

С этим названием Евдокима «Нюнькой» связана ещё та особенность, что оно, это название, сохранилось за Евдокимом на всю его жизнь. Ему было тридцать-сорок и т. д. лет, его давно уже нужно было бы называть Евдокимом Никитичем, а его по глазам все звали «Нюнькой». Казалось, что это название включило в себя всё существо Евдокима, въелось в его натуру, и только при употреблении его возникал образ Евдокима: назови его Евдокимом Никитичем – и кто-нибудь спросит: кто это, а назови «Нюнькой» - всякому ясно о ком идёт речь. Слово «Нюнька» стало прозвищем Евдокима: в нём всегда слышалось что-то обидное, вроде как бы признание за человеком его легкомысленности, какой-то неполноценности, когда про кого-нибудь говорят: «болтушка ты!»

Нюнька был старше меня на 2-3 года и по возрасту был другом брата Ивана, но в играх такое различие в возрасте не играло существенной роли. Он приходил к нам играть в «прятки» и во время одной игры первым сделал открытие для меня, что я сломал руку.

Семья, членом которой он состоял, была из четырёх человек: отца, матери, сестры его и нашего друга. В деревне такие семьи считались малыми, малодетными. Жили они неподалёку от нас через одну усадьбу, а дом стоял не в ряду с другими, а отступя от дороги метров на 15-20, так как перед домом весной при таянии снега и осенью от дождей образовывалось болото. Я помню, как мы, друзья Нюньки, в этом случае пробирались к его избе по узкой полоске земли возле прясла огорода Клюхиных, потому что болото подходило к порогу избы. Вода в болоте держалась долго и на нём плавали гуси со своими выводками. Летом болото высыхало, и в грязи его некоторое время принимали ванны еще свиньи, а потом оно совсем высыхало и на нём рос свиной горох. Дети любят воду, и понятно, что это болото всегда привлекало нас к себе.

Жить в избе в таких условиях можно было лишь потому, что кроме нескольких куриц у хозяев ее ничего не было. Мы же удовлетворялись иногда только встречами с Нюнькой на дому. Потом избушку переставили в ряд с другими немного правее болота, но у хозяев по-прежнему ничего не было, кроме курицы.

Отец Нюньки был пьяницей, Ходил на подённые работы – летом косить, жать, осенью и зимой – молотить, но всё пропивал. Пил, как говорится, «до чёртиков» в буквальном смысле этого выражения, т. е. до припадков. Нюнька приглашал нас к себе посмотреть, как тятька его «ловит чертей». Мы забирались на печку и наблюдали, как Никита соскакивал с постели, пошатываясь бродил по избе и, бормоча, разводил руками. Нюнька показывал на него и говорил: «Смотри, смотри, он чертей ловит». Было и интересно и страшно смотреть на Никиту.

Мать Нюньки была гадалкой или лекаркой. Об этих её талантах слава распространилась далеко по нашей округе. Чаще всего к ней обращались с просьбой отгадать, где находятся украденные у кого-либо кони, и она отгадывала. Она прямо объявляла тому или другому потерпевшему: поезжай туда-то, там стоят на привязи твои кони». «Вези вина столько-то, поставь его туда-то» или деньги положи столько-то, туда-то». Это предварительно и обязательно. Результаты она объявляла после гадания с воском на воде. Можно было легко догадаться, что она держала связь с ворами и была их агентом, но простоватые люди, удрученные горем, не замечали этого и верили в её знахарский талант. Больных она парила в бане от «лихоманки». Сестра Евдокима – Варвара было тоже загадочной личностью, женихи её долго «обегали и она вышла замуж за мужика уже в годах, долго не приносила детей, а когда, наконец, принесла, что по селу пошла молва, что зачатие было греховным.

У Нюньки были тонкие черты лица, и он не лишён был миловидности. Мальчишка был вертлявый, хитроватый, но восприимчивый к науке и услужливый. Нашей сельской учительнице Елизавете Григорьевне стоило больших трудов сагитировать кого-либо поступить в школу, а Нюнька сам «уломал» родителей, чтобы они отдали его в школу. В школе он всегда старался чем-нибудь услужить учительнице: то поможет ей тетради снести домой, то поможет сшивать тетради и т. д. Был отличником по закону Божию. Кто лучше всех знал заповеди Моисея? Нюнька. Кто знал тропари всех двунадесятых праздников? Нюнька. Школьников, когда они были в третьем классе, приучали читать за обедней «Благослови Господа». Нюнька был лучшим чтецом. Другие отказывались от этой «чести», а он просил и читал её не просто так, а «смаковал»: голос у него был звонкий. Заметили у Нюньки этот талант, а больше всех на это обратил внимание псаломщик Александр Димитриевич Покровский: он решил приспособить Нюньку себе в помощники, так сказать, по общественной линии. Такими помощниками у него уже были мужички: Тима Казанцев и Михаил Иванович косорылый, называвшийся так, потому что у него перекошена была челюсть. Они помогали ему читать «часы», «Апостол» и петь разные песнопения. Александр Димитр[иев]ич страдал известным пороком русских людей: пил «горькую». Иногда приходил на клирос даже на «взводе» и ложился на широкое окно, а службу «правили» эти его помощники. Пил он от жизненных неудач: жена у него ещё в молодые годы обезножила, а единственная дочка по окончании епархиального училища не вернулась в «отчее лоно», а скрылась с каким-то обольстившим её уже пожилым человеком. Это знали помощники Александра Димитрича, жалели его да, пожалуй, довольны были тем, что им предоставлялась возможность «править богослужение». Это им нравилось.

Помощь в овладении «богословскими» познаниями Евдокиму несомненно оказывал Тима Казанцев, но настала пора, когда он перерос своего учителя. Евдоким усвоил пение по гласам», хотя путал первый голос со вторым и третий с седьмым. Не умел правильно петь «запевы», но зато твёрдо знал, как нужно петь самые важные песнопения всенощной - «Благослови», «Свете тихий» и литургии - «Херувимскую», «Милость мира» и пр. Научился петь великопостные песнопения и кое-что из запричастных. В последних, правда, иногда путался. Так, однажды за ним недоглядели, и он пропел «Коль славен наш Господь в Сионе». Узнал самое важное из «Устава». Так, умел подобрать очередные проповеди, тропарь и кондак на «часах» и вообще править «часы». Затруднился подобрать «Апостола». Большим преимуществом у него перед Тимой Казанцевым и Михаилом Ивановичем было то, что он был моложе их: те преобременены были семьями и хозяйством, а он с детства непривычен был к тяжёлым деревенским работам: руки его не прикасались к сабану, а пробивался он, как его батюшка Никита, разными подёнными работами – грести сено, молотить, а хозяйства у него, как и у родителей не было. Жениться он тоже не торопился. Псаломщики после смерти А. Д. Покровского часто менялись и попадались среди них люди случайные, неопытные по службам псаломщикам, и он часто заменял их, а деятельность его из общественной превращалась в служебную, т. е. давался ему заработок. Так, бывало, что его просили ходить в распутицу с «Богоматерью», а то кто-либо из псаломщиков прихворнёт и Евдоким шёл за псаломщика. По существу он полностью за меня уже Покровского, когда тот окончательно спился. Евдокима в этом случае при исполнении им обязанностей именовали Евдокимом Никитичем, а он старался и внешне походить за псаломщика: подрясника, правда, не надевал на себя, как и Покровский, но носил пиджак, брюки, заткнутые в голенища, сапоги с голенищами в гармонику. Причёска у него была в виде косого ряда, а усы и бороду подстригал. Со временем он женился, и тесть помог ему построить избу на краю поселка у самих гумен. Изба, правда, стояла одиноко, без служб, только с пряслом на границе усадьбы с огородом. Никто не знал, как сложилась его семейная жизнь, известно было только, что у него был сын.

В общем, Евдоким был «лёгким» семьянином, бесхозяйственным и не рачительным. Он был свидетелем трагической кончины теченского купца Василия Антоновича Новикова. Он так рассказывал об этом событии: «пропели мы с о[тцом] Владимиром у нас на дому всенощную накануне именин Васи (так он называл его с детства), стали садиться за стол. Вася всё хлопотал, вдруг упал и был таков». Вызвали фельдшера из Нижной, но он только подтвердил кончину.

Я близко соприкасался с Евдокимом только в детские годы при играх, а в дальнейшем только наблюдал за ним и слушал рассказы о нём.

Прошло много лет, и, однажды, он заявился к нам в Свердловске в 1925 г. с молодой женой, с визитом. Тогда он и рассказал нам о кончине Василия Антоновича Новикова. Он сообщил нам, что он тогда работал в Свердловске письмоносцем при одном почтовом отделении. Ему было за тридцать уже лет, а молодой его супруги лет 18-19 и была она из местных. Он у меня занял два рубля, я его больше не видел. Во время этой встречи со мной он развязно рассказывал о себе, как он перестроился после Октябрьской революции. Он не обинуясь, как говорится, рассказывал, что он превратился в перманентного жениха и предлагал себя в качестве такового налево и направо: чуть овдовеет какая-либо молодуха, он тут как тут, а о первой жене умалчивал. Нина (так звали его молодую, с которой он явился к нам), очевидно, была последней из «Евиных» дочерей, которую он осчастливил.

Летом 1926 г. мы были в Тече, я видел его избушку, у которой заколочены были окна. Мне рассказывали, что Евдоким приезжал в Течу с какой-то девушкой (так её поименовали). Это была, очевидно, Нина. Рассказывали, что она была сильно расстроена, потому что Евдоким нарисовал ей картину богатого своего хозяйства, на которое она польстилась и пошла за него замуж, а увидела только избу с заколоченными окнами. На этом, очевидно, и кончился её роман с ним.

Позднее мне рассказывали в Тече, что Евдоким снова вернулся домой, как «блудный сын». Его сын тогда тоже вернулся в Течу из Челябинска, куда он уезжал на строительство, поселился в отчем доме и вступил строительную бригаду колхоза. «Блудного отца» он принял холодно, и он под впечатлением обиды повесился, так и оставшись до конца жизни «Нюнькой».

Какие только метаморфозы не бывают с людьми в подлунном мире!

ГАПК. Ф. р-973. Оп. 1. Д. 722. Л. 41-47.

Публикуется только по «пермской коллекции» воспоминаний автора. В «пермской коллекции» имеется ещё один очерк «Нюнька, он же Евдоким Никитич» в составе «Очерков по истории села Русская Теча Челябинской области». (ГАПК. Ф. р-973. Оп. 1. Д. 711. Л. 178-181.), который менее информативен. В «свердловской коллекции» также имеется очерк «Нюнька» в составе «Очерков по истории села Русская Теча Шадринского уезда Пермской губернии». Часть V. (март 1966 г.). (ГАСО. Ф. р-2757. Оп. 1. Д. 382).