О «кантах»

«Кантами» назывались у нас «душеспасительные» песни на моральные темы. Они, очевидно, были отголоском существовавших когда-то «духовных стихов» на темы о бренности жизни («Я в пустыню удаляюсь», «О мати-пустыне» и т. д.). Эти песни имели хождение у старообрядцев, а также в монастырях среди «инокующих».[1] Их существование и распространение оправдывалось, очевидно, естественным стремлением и желанием петь в таких условиях, когда «грешные песни земли» противопоказаны, а петь хочется – «душа требует». От «инокующих» они по знакомству переходили к находящимся «в миру», но душевно подготовленным к восприятию их содержания и мелодии. Автору сего приходилось встречать в жизни человека с таким складом души. Это был один из псаломщиков на его родине – в с[еле] Тече б[ывшего] Шадринского у[езда] Пермской губ[ернии] – Виктор Александрович Оранский[2], в исполнении которого он (автор) слушал «кант»: «С другом я вчера сидел». Виктор Александрович был человек не «от мира сего», так сказать «инокующий» «в миру», и в этом «канте» он «изливал» свою душу по «том мире», в который она должна отойти. Извечная платоновская идея о томлении и тоске человеческой души о своей «родине», прекрасно выраженная М. Ю. Лермонтовым в его стихотворении «Ангел»: «Звуков небес заменить не могли ей скучные (?) песни земли».

По инициативе б[ывшего] Пермского архиерея Петра, любителя «кантов», они были изданы литографированным способом в гармонизированном виде, в композиции для исполнения trio. Это издание «кантов» было распространено среди семинаристов – любителей пения. Автор сего имел случай видеть один экземпляр этих «кантов» и даже петь один из них, который начинался словами: «Когда угодно было Богу на свет родиться бедняком…» Этот «кант» в отличие от других пессимистического характера, наоборот, был с рефреном – «и никогда не унывай». Передавали, что «канты» эти гармонизированы были самим епископом Петром. Нужно, однако, заметить, что они, «канты», не имели широкого распространения среди семинаристов, где господствовал сборник Карасёва, а имели хождение только в узком кругу тех «сих малых», которые группировались около Николая Ивановича Знамировского и Тихона Петровича Андриевского.

В 1915 г. в семинарии объявился исполнитель «канта» под аккомпанемент некоего инструмента типа эстонского каннеля (ящик с натянутыми на нём струнами). Событие это было в истории семинарии не менее уникальным, чем появление «сказителя» былин. И едва ли не Николай Иванович Знамировский был «открывателем» этого «таланта».[3] Это был тогда юноша, а в настоящее время уже пенсионер – Владимир Козельский.[4] Он исполнял – пел и аккомпанировал на своём инструменте[5] – «кант» о том, что слёзы «матери Божьей Марии» превращались в каменный горох. Рефреном в этом «канте» были слова: «только каменный горох». Появление этого юноши в семинарии с исполнением «канта» после того, как среди семинаристов выявился целый ряд певцов оперного типа, показалось каким-то анахронизмом и сенсацией, и поэтому с его личностью, как это обычно бывает в подобных случаях, было связано много выходок со стороны его товарищей, которые направлены были не то в сторону настоящего увлечения его талантом, не то в сторону шуток и насмешек над ним. Юноша производил впечатление «отрешённого от мира сего», выходца из «прошлого», человека примерно такого же склада, каким показан Ф. М. Достоевским Алёша Карамазов в романе «Братья Карамазовы». Было ли это на самом деле так, или это получалось только вследствие исключительной оригинальности этого юноши, его оригинального таланта, который поразил его товарищей и побудил их фантазию работать в том направлении, в каком она рисовала его отрешённым от «мира сего», об этом трудно судить. Но когда он исполнял свой «кант» голосом, полным искренности и с позой певца, в какой изображались на картинах исполнители «духовных стихов» разные «калеки перехожие», то фантазия переносила слушателей в тот отдалённый мир этих ходячих «артистов», а он казался выходцем из их среды, правда модернизированным уже и с более сложной психической организацией, чем эти последние. Он часто пел, и его часто просили петь! Хотелось бы знать, помнит ли этот бывший юноша о том, как он был однажды приглашён в комнату, что внизу направо от входа в семинарский главный корпус, и здесь он пел свой «кант» в присутствии автора сего, его жены и их гостя и родственника – соборного протоиерея Ивана Алексеевича Никитина? А ещё более интересным было бы узнать, как этот момент в его жизни связался в дальнейшем с его последующей жизнью и преломился в его психике.[6]

ГАПК. Ф. р-973. Оп. 1. Д. 725. Л. 159-162.