Plusquamperfectum (гримаса прошлого)

юмореска[1]

Пашке Борчанинову было двенадцать лет, когда во втором классе Камышловского духовного училища перед ним стала роковая необходимость изучать латинский язык да ещё одновременно с «грекой», как бурсаки называли греческий язык. И от своих старших братьев, учившихся в этом училище, и от старших товарищей «духовников» он слыхал, что обозначала эта роковая необходимость; знал, что ждать на этой стезе изучения одновременно двух языков, к тому же «мёртвых» чего-либо интересного, увлекательного не приходится... Особенно же его не только осведомляли, а прямо запугивали «грекой», где преподаватель, известный под прозвищем «Хава» (от фамилии Хавский) был грубым. Пашка в общем стоически приготовился к изучению указанных выше иностранных языков. Деревенский мальчишка, привыкший мыслить образами деревенского быта, он так рисовал себя в новом положении: запрягли Пашку в эту колесницу – «греку» и «латынь» - и сказали: «Ну, Пашка, вези!» И Пашка повёз её, хотя с непривычки изучать иностранные языки, когда не было закончено ещё обучение своему родному языку, было неимоверно тяжело. Между тем требования к изучающим эти языки, не взирая на возраст обучаемых, предъявлялись драконовские: выложь да положь «науку» чистоганом, а то и моментально «вылетишь в трубу».

Пашка понял, что для овладения им этими «науками» есть только одно средство – брать их «на зубра», зубрёжкой, а этот способ изучения ему известен ещё с первого класса, когда он зубрил «Священную историю Ветхого завета»: там приходилось запоминать целую вереницу царей, судей и пророков избранного Иеговой народа. Пашка с большим мучением брал их «на зубра», но изучать новые языки без привычки – это было куда тяжелее. Пашка это скоро почувствовал. Домой он писал жалобные письма своему батюшке, как тяжело даётся ему эта «наука», а батюшка его, тоже когда-то понюхавший прелесть этой «науки», но не доучившийся до конца, писал ему: «ora et labora» (молись и трудись), причём при произношении «labora» неправильно ставил ударение lábora, а не labóra, что свидетельствовало о том, что он сам плохо усвоил эту «науку».

Второй класс помещался тогда рядом с мраморной лестницей, что вела с нижнего этажа на второй и подводила ко входу в домашнюю церковь училища. Пользоваться этой лестницей в обычное время было для учеников запрещено, а пользоваться можно было только боковой – чёрной. Эта мраморная лестница выполняла роль аналогичную с «древом познания добра и зла» в раю, с которого запрещено было вкушать плоды: она была средством проверки устойчивости в моральном кодексе, который был принят на бурсе. Разрешалось пользоваться ею, а вернее сказать, закрывались на это глаза – только для мучеников науки – рабов зубрёжки, но и то при условии бережного обращения и при том верхней площадкой её. Находились, однако, такие страдальцы «пешки», которые спускались на половину лестницы при повороте наверх. Пашка удалился сюда на половину лестницы, пользуясь «послаблением», о чём сказано выше. Пашка искал здесь полного уединения... Он ходил в этом отрезке лестницы от одной стенки к другой, как зверь в клетке, и зубрил очередной урок. Иногда он крепко нажимал ногами на мраморные плиты, ходил зажмурившись, старался вдавить в свой мозг «науку».

Во исполнение батюшкиного наказа ora (молись) он иногда по утрам становился на молитву у входа в церковь и просил бога, чтобы он помог ему овладеть ему «наукой».

Так всё шло у Пашки, «как по маслу», и его мозг так натренировался в зубрёжке, что и лучше бы не надо, пока при изучении глагольных форм ему не встретилось трёх-этажное слово – plusquamperfectum. Оно стало в противоречие с его «системой брать на зубра». Прежде всего его смутил перевод его на русский язык: то называли его «давно прошедшим временем», то «преждепрошедшим», а сам он даже при переводе назвал его «больше чем прошедшим» (plus – больше от muttum). Выходит, что название оказалось каким-то обтекаемым с союзами или-или. Зубрёжка не терпит таких суждений: ей подавай категорическое суждение. Так у Пашки получилось первое расхождение с этим словом на почве овладения им «на зубра».

Ещё глубже это расхождение пошло, когда он стал подыскивать равнозначное значение в русском языке. Как известно, в русском языке различаются два вида прошедшего времени: несовершенное, что соответствует латинскому – imperfectum, и совершенное, что соответствует латинскому – perfectum. Но чему в русском языке соответствует латинское – plusquamperfectum? Оказывается, что в русском языке такой отдельной формы нет, а только логически, по смыслу, можно приравнять русскому совершенному времени: оно и то, которое совершилось раньше другого прошедшего времени. Но введение логики и вообще мышления противоречит зубрёжке in principio.[2] Что было бы, например, с определением понятия «веры» в «Катехизисе» Филарета, если в него внести что-то от логики, т. е. смысла? Вот это определение: «Вера есть уповаемых извещение, вещей невидимых обличение, т. е. уверенность в невидимом как-бы в видимом и в желаемом и ожидаемом как-бы в настоящем». Такое суждение исключает всякую логику и его можно взять только «на зубра».

Нет! Павел не мог стать на такой путь усвоения, какой требуется для понятия формы глагольной plusquamperfectum, и, поэтому, она осталась для него неприемлемой и в душе его зародилось нечто вроде неприязни к ней.

Эта неприязнь ещё более усилилась, когда он стал изучать синтаксис латинского языка, а она, эта форма, как бельмо на глазу нет, нет, да напоминала о себе. Сколько мучений доставили ему придаточные предложения с «cum» и «ut». Чего, чего только тут не было: и «cum historicum», и «cum temporale», и «cum causale», и «ut finale», и «ut obiectivum», и «ut consecutivum» etc… Чтобы овладеть употреблением в них времён и наклонений нужно оперировать «логикой» Аристотеля. А «consecutio temporum» (последовательность времён) – это целый лабиринт суждений! У Павла голова трещала от всей этой премудрости, а тут ещё встречалась ему опять эта форма глагола – plusquamperfectum. В результате всего этого она, как какая-то idée fix[3] стала для него символом всяких трудностей и даже неудач: трудно было запоминать слова, и он со злобой, как слово заклинания произносил – plusquamperfectum; трудно что-либо перевести на русский язык с латинского – он называл это слово; ему ставили двойку – неудачу он «крестил» тоже этим словом. В конце концов это слово приобрело фатальное значение орудия, которым он готов был мстить и за то, что его заставили изучать латинский язык, и за те мучения, которые он при этом испытал.

Когда Павел поступил в первый класс Пермской духовной семинарии, здесь латинский язык предстал перед ним в новом одеянии: в первом классе делали переводы «Энеиды» Вергилия Марона. «Черновая» работа при изучении языка была уже закончена. Павлу даже нравилось скандирование стихов гекзаметром, но теперь нужно было работать над лексикой языка. На память ложилось тяжёлым грузом запоминаний слов, что и раньше для Павла являлось жупелом. Нет, для Павла латынь по-прежнему являлась уделом его «науки», и оставлялась прежняя привычка честить её лаконически роковым plusquamperfectum. По-прежнему не оставляла его мысль рассчитаться с ней, хотя бы по способу, какой применили бурсаки в «Очерках бурсы» Н. Г. Помяловского. Как известно, они одно из слов греческого яз[ыка] «тессараконта» (сорок) превратили в прозвище: нашли способ «отблагодарить» «науку» надругательством над ней. Пашка ломал голову над тем, где-бы ему выкинуть подобное «коленце»: и над «наукой» своей надругаться, и заодно выместить на ком-либо злобу за всё, что он выстрадал за время изучения латыни, где же это можно сделать и как?

Павел оказался в тисках жизненных противоречий, и они, эти противоречия, подсказали ему путь к выходу из его противоречивого состояния. Павел обратил внимание на засилье русского языка иностранными словами, жертвой чего был и он сам. Раньше, например, он знал только одно средство для обуви – ваксу, а теперь называют гуталин, аппретуру, которую бурсаки называли «оплетурой». Также знал одно средство для волос – помаду, а теперь называли фиксатуар, хна, басма и пр. Было что-то роковое с этим увлечением этими словами: перед ним закрывали двери под предлогом борьбы за чистоту языка, а они лезли в окна под разными предлогами – законными, как научные термины, и незаконными, что особенно заметно было в парфюмерии, чтобы заинтриговать покупателя звонким словом. Для приказчика в этих магазинах от таких словечек и названий было настоящее мучение. Вот на это и обратил внимание Павел: здесь, он решил, он осуществит свой давнишний замысел.

В Перми был магазин братьев Агафуровых. Он был построен по типу Московского магазина Мюр и Мерилиз. В нём было всё, кроме кулинарии. Павел не раз бывал в этом магазине. Ему нравились в нём продолговатые большие комнаты. В них не было толчеи, потому что публика больше была «косметическая». Воздух был пропитан каким-то пахучими составами и казался густым. Приказчики и приказчицы были из последователей пророка Магомета, к которым относились и хозяева магазина. Мужчины были в круглых низких каракулевых шапочках, а женщины – в расшитых золотом тюбитейках, наложенных на шёлковые тюлевые платочки. Они, продавщицы, были жгучими брюнетками, с карими глазами и притушенными взглядами. У Павла при виде их всегда возникала мысль о том, что они, как говорится в Коране, не будут жить в раю. Приказчики всегда обращались к покупателям в высоком стиле: «Что прикажете-с», «что угодно-с» в таком тоне, что слуга Хлестакова Осип назвал «галантерейным обхождением».

Когда Павел вошёл в магазин, то первой встретилась ему приказчица, но он, повинуясь требованию джентльменства, не чуждого в какой-то степени даже бурсаку, не обратился к ней со своей затеей, а прошёл дальше, к приказчику. Тот обратился к нему с привычным вопросом: «Что прикажите-с?» Павел смерил его с ног до головы, как бы желая убедиться: ну-ка, каков ты, и как отнесёшься к моему заказу. Павел спросил: «У вас есть в продаже plusquamperfectum? Он отчётливо произнёс это слово, Приказчика это слово повергло в какой-то страх, как-бы он встретился со змеёй, которая открыла пасть, а в ней виден ядовитый язычок. Немного оправившись от испуга, он спросил: «Как вы назвали это …» Он не смог выговорить. Павел снова расчленённо сказал: «plusquamperfectum». Приказчик стал пытаться повторить это слово, но оно не давалось ему: оно разломилось на две половинки, и когда он называл первую, исчезала вторая и наоборот. Всё-таки ему удавалось больше произношение второй половинки – perfectum, потому что в ней он находил какое-то созвучие с «салям-алейкум» - «um» в том и другом. Ему хотелось спросить у Павла: что означает это слово, но он боялся показаться невеждой: как это так – он, приказчик, такого видного магазина и не знает, что значит plusquamperfectum. Но ничего не поделаешь – надо спросить, и он робко спросил: «А что это такое?» Павел с ухмылкой ответил: «Это мазь для сапог». Приказчик заметно оживился: ему послышалось в ответе Павла что-то «родное», хорошо знакомое. Но товара этого в магазине не было, а он не мог сказать «нет» и с этим отпустить покупателя. На секунду он задумался о том, как ему ответить, чтобы «нет» одновременно обозначало «да». Но как это сделать? На этот случай у всех людей был излюбленный приём – адреснуться к спасительной надежде, - дать обещание, и приказчик сказал: «У нас сейчас этого товара нет, но мы его выпишем, и что-то записал в свою книжку.

Заказчик ушёл с улыбкой на лице, которая говорила: «Как ты только, плут, выкрутишься из ловушки, в которую я тебя загнал».

Павел по учению относился к той категории подвижников семинарской «науки», которые лавировали между тройками и двойками. Он был не аккуратен в выполнении уроков и заданий, но в данном случае он проявил требовательность к аккуратности другого человека. Через неделю он зашёл снова в магазин с проверкой исполнения этого заказа. Приказчик встретил его с наигранной учтивостью и сказал: «Пока Вашего заказа не получили, но ждём на днях». Он намекнул на то, что plusquamperfectum уже идёт по почте. Павел понял, что имеет дело с плутом не ниже его самого, и у него появилось твёрдое решение прижать к стенке плута-приказчика.

Через неделю Павел снова появился в магазине, но как только он вошёл в комнату, где был его знакомый приказчик-плут, тот, увидев его стал и «рваться и метаться» с явной целью скрыться от Павла. Наконец, он всё-таки стреканул за какую-то портьеру, а оттуда навстречу Павлу вышла приказчица. Павел не ожидал такого оборота встречи, стушевался, и у него из головы исчезла та злобная речь, которую он заготовил. Он тогда сказал: «Дурак – он: plusquamperfectum – это из латинского языка и значит «давнопрошедшее время». Он направился к выходу, а продавщица оказалась в роди немой сцены, не столь богатой действующими лицами, как в «Ревизоре» Н. В. Гоголя, но тем не менее немой, хотя и в одиночестве.

ГАСО. Ф. р-2757. Оп. 1. Д. 388. Л. 196-204

*Находится в составе «Автобиографических очерков» в «свердловской коллекции» воспоминаний автора.